Тысячи лет протекли уже с тех пор, как человек впервые вступил в долину Двуречья. Одна доисторическая культура сменялась другой. Все они были существенно похожи одна на другую, и ни одна из них заметно не отличалась от того, что можно было найти в любом другом месте земного шара. В течение тысячелетий земледелие оставалось основным средством к существованию. Орудия труда изготовлялись из камня, редко — из меди. Деревни, состоящие из патриархальных семей, судя по всему, были типичной формой поселения. Наиболее значительной (хотя, безусловно, не слишком глубокой) переменой при переходе от одной культуры к другой представляется способ изготовления и украшения керамики.
Но с наступлением протописьменного периода картина резко меняется. Месопотамская цивилизация, так сказать, внезапно кристаллизируется. Фундаментальная модель, руководящая структура, в пределах которой Месопотамии предстояло прожить свою жизнь, сформулировать свои глубочайшие проблемы, оценить себя и оценить вселенную — на все грядущие века, ~ внезапно появляется на свет, уже завершенная во всех своих основных чертах.
В сфере экономики возникла крупномасштабная планомерная ирригация, которая с этих пор навсегда стала характерной чертой сельского хозяйства Месопотамии. Сопутствующим и тесно взаимосвязанным явлением был заметный рост населения. Старые деревни разрастались в города, по всей стране основывались новые поселения. И по мере того, как деревня перерастала в город, появилась и политическая модель новой цивилизации — примитивная (первобытная) демократия. В новом городе-государстве высшая политическая власть была возложена на общее собрание всех взрослых свободных граждан, Как правило, повседневными делами общины управлял совет старейшин, но в критический момент, например перед угрозой войны, общее собрание могло облечь абсолютной властью одного из членов совета старейшин и объявить его царем. Такая царская власть представляла собой должность, занимаемую в течение определенного срока, и после того, как кризис миновал, собрание могло отменить ее с такой же легкостью, с какой предоставило.
Централизация власти, которую сделала возможной эта новая политическая модель, вероятно, вызвала, наряду с другими факторами, и появление в Месопотамии истинно монументальной архитектуры. На равнине теперь начали вырастать величественные храмы, часто воздвигнутые на гигантских искусственных холмах из высушенных солнцем кирпичей, — знаменитые зиккураты. Сооружения таких грандиозных размеров очевидным образом предполагают высокую степень организации и управления общества, которое их воздвигало.
В то время как все это происходило в экономической и социальной областях, новые вершины были достигнуты в более духовных областях деятельности. Была изобретена письменность, первоначально служившая для облегчения усложнившейся бухгалтерии, которая, в свою очередь, стала необходимой с расширением городского и храмового хозяйства. В конечном счете ей предстояло стать средством передачи в высшей степени значительной литературы. Мало того, Месопотамия произвела искусство, достойное именоваться искусством, и произведения этих ранних художников великолепно выдерживают сравнение с лучшими творениями позднейших периодов.
Таким образом, в экономике, в политике и в искусствах Месопотамия получила на этой ранней стадии свои основные формы, создала определенные направления трактовки вселенной в тех ее различных аспектах, с которыми сталкивался человек. Поэтому было бы неудивительно, если бы мы обнаружили, что представление о вселенной в целом подобным же образом прояснилось и оформилось в это же время. На то, что это действительно произошло, указывает само месопотамское представление о мире. Как мы уже упоминали, месопотамская цивилизация интерпретировала вселенную как государство. А между тем в основе этой интерпретации лежало отнюдь не то государство, которое существовало в исторические времена, а та государственная форма, которая существовала до начала истории, примитивная демократия. Поэтому мы имеем право предполагать, что идея космического государства выкристаллизовалась очень рано, когда примитивная демократия была наиболее распространенным типом государства, т. е. одновременно с самой месопотамской цивилизацией.
Месопотамское отношение к явлениям природы
Итак, предполагая, что месопотамское воззрение на вселенную было таким же древним, как и сама месопотамская цивилизация, мы должны затем поставить вопрос, каким образом вообще было возможным такое воззрение. Безусловно, для нас лишено всякого смысла говорить о вселенной как о государстве; о камнях и звездах, ветрах и водах как о гражданах и членах законодательных собраний. Наша вселенная в значительной мере состоит из вещей, из мертвой материи, лишенной жизни и воли. Это ведет к вопросу о том, что видел житель Месопотамии в явлениях, которые его окружали, в мире, в котором он жил.
Читатель, вероятно, помнит из первой главы, что «мир для первобытного человека представляется не пустым или неодушевленным, но изобилующим жизнью». О первобытном человеке было сказано, что «в любой момент он может столкнуться с любым явлением не как с „Оно“, а как с „Ты“. В этом столкновении „Ты“ проявляет свою личность, свои качества, свою волю». Из повторяющегося переживания в опыте отношения «Я — Ты» может развиться вполне последовательное персоналистское восприятие. Предметы и явления, окружающие человека, персонифицируются в различной степени. Тем или иным образом они — живые, они обладают своими собственными волями, каждый представляет собой определенную волю. Другими словами, мы имеем здесь то, что покойный Эндрю Лэнг неодобрительно описал как «то нерасторжимое смешение, в котором люди, животные, растения, камни, звезды — все находятся на одном уровне личности и одушевленного существования»4.
Нескольких примеров довольно, чтобы показать, что слова Лэнга хорошо описывают отношение жителя Месопотамии к явлениям окружающего его мира. Обычная кухонная соль для нас — неодушевленное вещество, минерал. Для жителя Месопотамии соль была дружественным существом, к чьей помощи можно прибегнуть, если человек стал жертвой колдовства и магии. Пострадавший должен был обратиться к ней следующим образом:
О Соль, что создана в месте священном!В пищу великим богам тебя предназначил Энлиль —Без тебя не бывает и пира в Экуре,Боги, цари и князья воскурения не вдыхают.А я — имярек, сын имярека —Злыми чарами я опутан,Злыми кознями я охвачен!Соль, наважденье с меня сними, развяжи мои чары!Разрушь колдовство, и как бога-создателя тебя да восславлю!5.
Таким же непосредственным образом — как к дружественному существу, обладающему особой силой, — можно было обратиться и к Зерну. Принося в жертву муку, чтобы умилостивить разгневанное божество, человек мог обратиться к ней так:
Я отправлю тебя к богу гневному моему, к богине гневной моей,Чьи сердца полны против меня ярости гневной!Бога гневного моего, богиню гневную мою усмири!
Таким образом, и Соль, и Зерно — вовсе не безжизненные вещества, какими они представляются нам. Они одушевлены, у них есть личность и воля, как и у любого явления в месопотамском мире, если взглянуть на него не с точки зрения банального, практического, ежедневного использования, а с точки зрения магии, религии, спекулятивной мысли. Очевидно, что в таком мире имеет больший смысл, чем в нашем, говорить о взаимоотношениях между явлениями природы как о социальных взаимоотношениях, о порядке, в котором они функционируют, как о порядке воль, как о государстве.
Сказав, что для жителя Месопотамии явления природы были одушевлены, персонифицированы, мы многое упростили. Мы завуалировали то потенциальное различие, которое он ощущал. Не совсем верно было бы сказать, что каждое явление было личностью, лучше сказать, что воля и личность присутствовали в каждом явлении — в нем, и в то же время как бы за ним, ибо единичное конкретное явление не могло полностью очертить и выявить связанную с ним волю и личность. Например, определенный кусок кремня имел ясно различимую личность и волю. Темный, тяжелый и плотный, он проявлял удивительную готовность крошиться под инструментом ремесленника, хотя инструмент был сделан всего лишь из рога — вещества более мягкого, чем обрабатываемый камень. Но ведь эту характерную личность, с которой сталкиваешься вот тут, в этом конкретном куске кремня, можно встретить и там, в другом куске, который, кажется, так и говорит: «А вот и опять я — темный, тяжелый, плотный, готовый крошиться; это я — Кремень!» Где бы ты его ни встретил, его имя — «Кремень», и он охотно готов пострадать и покрошиться. Ибо некогда он сразился с богом Нинуртой, и Нинурта в наказание придал ему свойство крошиться6.
