– Я люблю теперь тебя как отца моего ребенка, Эдди, – отвечаю я.
Я не лгу, и мне приятно, что я могу не лгать.
– Вот наша последняя сиеста, – говорю я Латчи-нову. – Завтра я уже буду проводить ее одна. Откровенно говорю вам, Александр Викентьевич, мне страшно тяжело. Вы единственный человек, перед которым мне не надо лгать. Я так привыкла к вам, так дорожу вашей дружбой…
Слезы бегут из моих глаз.
– Не знаю, чем мы все заслужили вашу преданность. Сколько мы причинили вам беспокойства, хлопот, как издергали вам нервы. Всякий другой махнул бы рукой на нас. Мало этого, я считаю, что Старк обязан вам и жизнью, и рассудком. Он так любит вас, так уважает, так привязан к вам.
– Татьяна Александровна, бросим разговор о Старке и поговорим лучше о вас в этот последний часок наедине.
– Что обо мне говорить, Александр Викентьевич? Я считаю, что жизнь моя кончена, я о себе больше не думаю. Я буду жить для ребенка и этих двух людей, которые меня любят, к несчастью. Думаю, ни одна женщина не попадала в такое положение, как я. Сама вижу, что жизнь моя сложилась так странно, так неестественно…
– Татьяна Александровна, хотите, я вам скажу то, что давно хотел сказать вам – мою теорию? – вдруг прерывает меня Латчинов.
– Говорите, Александр Викентьевич.
– Вы сейчас сказали: ни одна женщина не попадала в такое положение, жизнь сложилась странно и неестественно. Но дело в том, что вы женщина. Поставьте на ваше место мужчину, и… все распутывается, все делается обыкновенным. Ведь десятки, – что я говорю десятки, – сотни, тысячи мужчин живут так. Переживают то, что пережили вы. Допустим на минуту, что вы мужчина, и расскажем вашу историю. Вы женаты, живете мирно и тихо с редкой по уму и доброте женой, вы ее любите прочной, сознательной, хорошей любовью. Вы всецело принадлежите своему искусству, и жена ваша не мешает вам. Она немного буржуазна, не всегда отвечает на запросы вашей артистической натуры, но вы знаете, что она вас любит верно и преданно – живет вами, охраняет ваш покой и уважает ваше призвание, ваши вкусы и привычки. И вдруг вы встречаете женщину! Красивую, увлекательную, умную, страстную! Эта женщина влюбляется в вас, не скрывает своего чувства, она говорит вам речи, которых никогда не говорила вам ваша кроткая, милая жена. Она сулит вам такую бездну наслаждений! Красота ее так ярка, страсть заразительна! Какой мужчина устоит тут?! И вы не устояли. Вы боролись, вы мучались. Вы не перестали любить свою жену, но «другая» вся – страсть, красота, поэзия. В то же время эта «другая» – красивый деспот, она хочет владеть вами безраздельно. Ей мало вашего тела, она требует души. Ей мало, что вы ей жертвуете женой и семьей, она требует вашего искусства. С этим вы мириться не можете. Начинаются слезы, сцены – все, чего так не любят мужчины… Вы начинаете охладевать. Слезы и сцены удваиваются, утраиваются. Вы готовы порвать все, кончить, бежать… Но тут является ребенок. Вы его любите. Тут нужно оговориться, что ваша любовь сильнее и страстнее любви мужчины в таком случае. Вы родили ребенка сами. Ведь в силу чисто физиологических причин не мог же Старк и родить его за вас. Да, вы любите ребенка, вам его жаль. Эта жалость к нему и его матери берет верх над всеми вашими чувствами, и вы решаете пожертвовать вашим искусством и женой. Но когда вы видите вашу жену, прежняя привязанность охватывает вас с новой силой, вы видите еще, кроме того, что и искусство ваше остается при вас. Прибавьте еще сюда, что в силу посторонних обстоятельств жена ваша остается одинокой, и у вас не хватает духу порвать с ней, и вы жертвуете другой… и жертвуете с легким сердцем. Вы успокаиваетесь, но… вам не дают ребенка. Привязанность к нему все растет, а вы видите, что покой и счастье этого ребенка можно купить только одним: опять сойдясь с его матерью, которая по-прежнему начинает манить вас своей красотой. Вернуться к ней – значит убить вашу милую, преданную жену. Оттолкнуть ее – пожертвовать ребенком… Вы страдаете, колеблетесь и… идете на компромисс. Получается самая банальная история. Обыкновенная история десятка тысяч мужчин.
– Но я-то женщина, Александр Викентьевич, – говорю я.
– Нет, Татьяна Александровна, вы мужчина. Что же в том, что вы имеете тело женщины? Женщины, к тому же женственной, нежной и грациозной. Все же вы мужчина. Ваш характер кажется очень оригинальным и сложным, если смотреть на вас как на женщину, а как мужчина вы просты и обыкновенны. Добрый малый, большой поэт, увлекающийся, чувственный, но честный и любящий, хотя и грубоватый, как все мужчины. Вы обращали когда-нибудь внимание, как вы ругаетесь? Вы ужасно грубо ругаетесь, мой друг. Никогда не забуду, как один раз в Петербурге мы гуляли с вами в белую ночь по набережной. Вы были очень поэтично и грустно настроены. Вы были такая хорошенькая и нежная… вы декламировали мне:
Взгляни туда, там, на конце аллеи,Ночной красавицы раскинулись кусты,Их образ приняли, конечно, ночи феи…
В эту минуту на нас наезжает извозчик. «Куда лезешь, леший!» – крикнули вы с энергией и продолжили нежно:
Дитя, тоски моей не понимаешь ты!
Как мне хотелось расхохотаться тогда! Но вы были так увлечены стихами, поэзией окружающего, что я не стал нарушать вашего настроения. Вспомните еще, сами вы во время наших долгих бесед говорили о массе мужских черт в вашем характере. Вспомните, как вы в детстве, когда мы любим бессознательно, влюблялись только в женщин. Вы понимаете и любуетесь женской красотой и пишете женщин с увлечением. Во время наших разговоров в вашей мастерской я следил за вашими словами. Вы судили о женщинах совершенно с точки зрения мужчины. Помните ту француженку, которую привел к вам ваш знакомый скульптор?
Когда она ушла, вы посмотрели ей вслед и сказали задумчиво: «Она накрашена и немолода, но я понимаю, почему он сходит по ней с ума, в ней есть что-то странно-очаровательное». Вы должны были быть лесбиянкой.
– Александр Викентьевич!
– Полноте, друг мой, вы сейчас испугались слова, а не понятия. Вы не сделались ею только потому, что ваше воспитание, обстоятельства, ваша нравственная чистота и ваш, до встречи со Старком, непроснувшийся темперамент не допустили вас пойти по этому пути.
Кроме того, вам это не пришло в голову, вы не знали секрета. Судьба столкнула вас со Старком… Здесь я вижу действительно странный случай, какую-то шутку сатаны, потому что Старк был именно тем между мужчинами, чем вы между женщинами. Сильный, смелый, он имел женскую натуру даже больше, чем вы. В вашей наружности нет ничего мужского, тогда как формы тела Старка, его манеры нежнее и изящнее, чем у большинства мужчин.
Для нормальных людей женственность в мужчине неприятна, но посмотрите, как Старк симпатичен всем. Он нравится людям совершенно противоположным по характеру. А его любовь к ребенку? Разве это отцовская любовь? Нет, он мать, и мать самая страстная.
Он до встречи с вами, одолеваемый своим страстным темпераментом, бросался от одной женщины к другой и отходил злой и неудовлетворенный нравственно. Странно, что судьба столкнула вас, но что вы бросились один к другому через все препятствия – ничего нет удивительного. Было бы страннее, если бы этого не случилось. Ни он с другой женщиной, ни вы с другим мужчиной этой страсти не испытали бы никогда. Вы счастливая женщина, друг мой.
Я сидела, слушала Латчинова и… чувствовала, что в его словах есть какая-то правда.
– Только лесбиянкой я бы быть не могла. Нет, никогда! – восклицаю я.
– И счастье ваше, что вы не узнали этого секрета. Это при ваших взглядах было бы большим для вас горем. Вас бы потянуло на это, как пьяницу на вино. Вы бы боролись с собой, со своей нравственной чистоплотностью, падали бы и приходили в отчаяние. Ваше счастье, что вы не догадались и встретили Старка. Я повторяю: вы счастливая женщина.
– Значит, по вашей теории выходит, что Старк тоже не догадался, и он мог быть счастлив с бароном Z.?
– Нет, Татьяна Александровна, тут есть один оттенок. Женщины любят именно женщину, а мужчины… Мне неловко объяснить вам это, но барон Z. не мог возбудить в Старке ничего, кроме отвращения и насмешки.
Я молчала.
– Итак, вот моя теория: много на свете людей, переменивших свой пол. Одни знают это, другие и не подозревают. Верна ли моя теория или ложна, не знаю, но, приняв ее, вы не будете ломать голову сами над собой.
Он с минуту помолчал и продолжил с улыбкой:
– Я вас, может быть, удивлю сейчас, но я чувствую себя ужасно скверно и сознаю, что это начало конца. Я недавно обратился к доктору и потребовал правду о моем здоровье. Эскулап решил, что если сделать операцию немедленно, то я проживу долго, если нет, то я имею в своем распоряжении полгода, год – самое большее.
– Александр Викентьевич! Вы согласились на операцию?!
– Нет, мой друг. Я на нее не соглашусь. Доктор обещает мне кончину без особых мучений, и я ни за что не откажусь от удовольствия покончить поскорее со всей этой кутерьмой, называемой жизнью.
