Пока я записываю, Миша беседует с женщинами, и я слышу, что их зовут Нина и Нелли. У Нины темные волосы с медным отливом, очень красивое лицо и ясные голубые глаза. Ничего, что я на нее так часто смотрю? Со мной что-то происходит, я ощущаю какую-то никогда не испытанную прежде симпатию к ней. Как там говорил Макс? «Когда узнаю вкус любви по-настоящему, все остальное пойдет прахом…» Что еще за чушь! Однако снова и снова стараюсь поймать ее взгляд, когда она отворачивается от пульта. Интересно, Миша заметил что-нибудь?
Он встает из-за стола, вопросов у него больше нет, и я могу идти в следующий цех. Я вежливо благодарю за чай, надеваю полушубок, шапку и выхожу. И тут же возвращаюсь, чтобы спросить, который час. Оказалось, скоро уже обед, а я ведь побывал только в двух цехах! Зато пока спрашивал время, еще раз увидел лицо Нины, такое красивое. Не выходит она у меня из головы, я уже размышляю, как мне попасть сюда еще раз, чтобы не бросалось в глаза, что это только из-за Нины. Это любовь меня поразила, что ли? Надо будет рассказать вечером Максу. А теперь — кто у меня там дальше по списку?
Следующий цех называется Silikatny. Здесь из кварцевого песка и добавок формуют и обжигают специальные «кирпичи» — огнеупорные плиты, которыми выложена внутренняя поверхность мартеновских печей. Они могут выдержать температуру до 1800 градусов и давление до 400 атмосфер. В этом цеху тоже работали человек 200–300 пленных. Начальника цеха нет, нашел я только бригадира; он сказал, что Петра Ивановича можно будет застать сегодня только в ночную смену. А у самого бригадира забот полон рот с заключенными, которых ему прислали вместо военнопленных. Еще он сказал, что Петр Иванович бушевал, когда двое суток ни в одну смену не вышли пленные и никто не мог сказать, что случилось. Организация работы по-славянски…
Начинаю ощущать голод. А в очередь на чужую раздачу стать нельзя, да и котелка или хотя бы консервной банки у меня с собой нет. И я отправился в механический цех и кузницу, где с самого начала работал Макс. Там встретил Игоря Григорьевича, с ним я познакомился, еще когда приходил с Ференцем. Он как раз собирался обедать, принес и мне суп и пайку хлеба. В этом цеху работает не так уж много пленных, так что их отсутствие в течение нескольких дней начальника не очень обеспокоило.
До конца рабочего дня я пробыл у него. За горячим чаем с порцией водки время прошло быстро. Записал, сколько каких специалистов нужны в этом цеху. Здесь, между прочим, тоже работает немало женщин. Узнать издали можно их только по платкам, потому что мужчины носят шапки. А ватники и ватные брюки у всех одинаковые.
В условленное время Дмитрий уже ждал меня у ворот со своим экипажем, и мы поехали. «Ну, — спрашивает шофер, — хорошо провел день?» Сам он ездил к своей невесте и все это время был у нее. По его жестам легко догадаться, что он с ней спал. Нет, я про Нину ничего говорить не буду. Странно я себя сейчас чувствую. Кажется, влюбился в эту украинскую красавицу. А он, не умолкая, рассказывает про Сибирь, про то, что служить ему остается еще целый год. Нашел о чем горевать, я вот уже четыре года, как не был дома, слава Богу, хоть письма от родных получаю!
Приехали в лагерь, я — бегом к себе, чтобы рассказать Максу про Нину. А там — пустые лежаки, никого нет. Отыскал Манфреда, нашего «профессора» музыки. И он мне все быстро объяснил. По приказанию начальника лагеря наша концертная бригада опять должна давать представления. И мой Макс вместе с нашим комендантом Максом целый день занимаются этим делом. У венгров тоже был свой театр, артисты жили все вместе в отдельной комнате, и нам разрешили переселяться туда. Манфред взял меня с собой, а там наши артисты уже устраиваются. Кровати здесь отдельные, никаких двухэтажных, вот это да, еще лучше, чем в Прови-данке. Настоящая роскошь — есть даже два кресла! Вообще-то они для сцены, но пусть стоят здесь, понадобятся на сцене — отнесем туда… А рядом, в соседней комнате, — длинный стол и скамейки по обе стороны, человек на двадцать. Это наш «класс» для работы. А за сценой нашлась кладовая со всевозможным театральным реквизитом и костюмами. Чего только не наготовил этот здешний начальник лагеря, Владимир Степанович!
Столько приятных неожиданностей, столько дел, что я никак не могу отвести Макса в сторонку, чтобы рассказать о Нине — только ему одному. Наконец вышли с ним в коридор. Он ждал каких-нибудь неприятностей, а я ему про любовь, да, да, про любовь, про единственную! Макс ужасно обрадовался, обнял меня, говорит: «Я так желал этого тебе, мой мальчик, так ждал этого!»
И тут же стал давать мне советы — как бережно я должен с этим обращаться. Чтобы я не впадал в разочарование, если Нина не ответит или не сможет ответить на мои чувства, независимо от причин. Но важнее всего — чтобы никто ничего об этом не знал. Венгры рассказывали ему, Максу, что русские с такими вещами шутить не любят. Однако у многих венгров были здесь подруги, были и такие, что забеременели.
Что это Макс мне говорит? Я ведь еще не перемолвился с Ниной ни единым словом! Но видно, Макс хорошо меня знает, чтобы понимать: если я вбил себе что-то в голову, то буду добиваться своего, что бы там ни было. А я вспоминаю, как собрался было поступать в партийную школу в Москве, и скольких сил стоило Максу отговорить меня, и что ему пришлось даже дать мне затрещину. Я должен быть ему вечно за нее благодарен…
И я обещаю Максу не предпринимать ничего необдуманно, а пока что — ложиться спать. Но как мне заснуть? Ломаю себе голову, как устроить так, чтобы поскорее увидеть Нину снова. Ну, а как это было дома, когда я был влюблен в маленькую балерину? Нет, тогда было совсем другое. Ну, провожал из театра. Дороги от театра до дома ее родителей было полтора часа на трамвае. Кроме робких прикосновений и поцелуя: «Спокойной ночи!» — перед дверью на прощанье, ничего и не было. Дома мама не уставала меня бранить — где это я пропадаю по ночам? А в пять утра мне уже надо было вставать, ехать на работу, где я был в учениках…
Нет, это тоже была любовь, как я ее тогда понимал, но теперь с Ниной — совсем другое!
У НАТАШИ, НЕВЕСТЫ ДМИТРИЯ
Думал — не смогу заснуть, и ошибся: после стольких новых впечатлений уснул как убитый. С трудом проснулся, убрал постель, умылся на скорую руку, оделся, получил и съел суп, а хлеб захватил с собой — кто же знает, достанется ли мне на заводе обед. Дмитрий подъехал к воротам вовремя. Спрашивает — собираюсь ли я быть на заводе весь день, как вчера? Если, мол, управишься поскорее, я бы тебя познакомил с моей невестой…
Еще бы! Я же никогда не был в русской или украинской семье, как же пропустить такое. Дмитрий велит быть у ворот завода к 12 часам — нам оттуда ехать почти час. Он уехал, а меня стали одолевать сомнения. А что, если узнают? Боюсь потерять свою теперешнюю «должность». Ну, хорошо, а что я могу сделать, если Дмитрий меня куда-то везет? Погрозить ему, что пожалуюсь начальнику лагеря? Да ну, Дмитрий такой славный парень и обращается со мной так, словно я никакой не пленный, не стану же я грозить ему! И я ведь со вчерашнего дня влюблен в Нину. Мало ли на что способны влюбленные! И если Дмитрий хочет показать мне свою невесту, значит, он мне доверяет. Всё, поедем!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
