Хоуди тронул меня за рукав, чтобы дать понять, что пора идти дальше. Шум был слишком громким, чтобы я могла услышать то, что он скажет. Он перевел меня через мощеную золотом тропу под огромной маской и горним престолом, - и подвел к расположенному справа ряду дверей, через которые выходило духовенство после окончания службы. Когда мы отошли, обращение Понтифика наконец подошло к финалу. Трансляция завершилась мощным, ревущим трубным звуком. Я посмотрела вверх и увидела, как трон Понтифика скрывается в глубине рта гигантской головы, увлекаемая мощными пневматическими поршнями. Когда он исчез, челюсть гигантской головы медленно пошла вверх и рот закрылся.
Мы вошли в помещение, покинув открытое пространство. Едва мы ступили на порог, огромный орган заиграл, наполняя каньон, в конце которого располагался главный алтарь, ужасными, похоронными звуками.
Мы оказались в приемной, стены которой были расписаны золотом. Войдя, мы словно попали в шкатулку с драгоценностями. Пол был застелен багряным бархатом. Нас ожидали примерно две дюжины экклезиархов – дьяконы, священники и другие высокие церковные чины. Они были облачены в белые стихари с красными, черными, а у некоторых – и золотыми капюшонами. Увидев меня, они, все как один, надвинули на головы капиторы – высокие, конические головные уборы, которые обычно надевают кающиеся грешники. Эти капироты были такими высокими, что собравшиеся святоши, надев их, почти перестали походить на людей. Но они пристально следили за мной через прорези в ткани их покаянных головных уборов.
Хоуди тоже увенчал себя таким убором. Он вел меня дальше, и священники в их конических шляпах, выстроились за нами в шеренгу по двое, сопровождая нас, словно торжественная процессия.
В этот момент я, признаюсь честно, полагала, что уже не выйду живой из коридоров базилики.
Мы вышли из приемной на лестницу, которая вела куда-то вниз и в темноту. Лестница была старой, возможно, частью старой церкви, над остатками которой возвышалась нынешняя базилика… и мне показалось, что она была сделана из кости. Она была вырезана из какого-то твердого материала, белого, пожелтевшего от времени и истертого множеством ног, проходивших здесь. Ее освещали сотни тысяч свечей, с обеих сторон приклеенных к перилам своим же оплавленным воском. По-видимому, новую свечу зажигали и приклеивали на оплавленный воск каждый раз, когда гасла старая. Два малорослых морщинистых мужичка, похожие скорее на старых, больных мартышек, чем на людей, съежились на верхних ступеньках, охраняя корзины, в которых лежали новые свечи, большие ножницы для подрезания фитилей и вощеные веревки для зажигания свечей. Они должны были следить за тем, чтобы старая лестница всегда была освещена.
Лестница оказалась длинной. Темнота за пределами золотистого сияния свечей становилась все более непроницаемой, а воздух – все более холодным; эта промозглая стужа говорила о том, что мы, скорее всего, уже спустились под землю. Апокалиптический звук большого органа, доносившийся сверху, из базилики, становился все более приглушенным.
Нищенствующий монах-побирушка в драных, висевших лохмотьями коричневых одеяниях ждал нас на нижней ступени лестницы. Я была рада видеть его. Я была рада видеть кого угодно, чье лицо не было закрыто белой тканью, спускавшейся с жуткого конуса, нахлобученного на голову. Пока мы спускались, у меня возникло чувство, что это – нисхождение в саму пустоту, что с освещенной лестницы мы сейчас попадем в холодную черноту межзвездного космоса.
Побирушка согнулся в поклоне, снял с шеи большой латунный ключ и вставил его в щель, которая сначала показалась мне всего лишь трещиной в скальной породе, но в действительности оказалась замочной скважиной, пробитой в заржавевшей железной плите. Ключ повернулся, в темноте открылся люк. Он открывался, словно механизм заводной игрушки, резделившись на четыре части; каждая четвертинка втянулась в угол открывающейся норы.
Изнутри лился теплый оранжевый свет.
Помещение, которое мы вошли, могло быть только медной комнатой, о которой упоминал Хоуди. Это была длинная подземная крипта или часовня со сводчатым потолком и стенами, сплошь обшитыми медью. Каждую поверхность украшали вытравленные на металле изображения и барельефы. С настенных бра свисали круглые светильники. Это помещение было читальней или своего рода библиотекой. Повсюду висели полки и шкафы, на которых покоились старинные книги и информационные планшеты, отгороженные от мира запертыми решетчатыми медными дверцами. Открытое пространство в центре помещения было занято множеством столов и конторок для чтения, все они были сделаны из латуни или чеканной меди. Позади нас, слева от входа, располагался огромный медный камин, совершенно пустой, который, казалось, совсем не соответствовал этому помещению. В дальнем конце часовни находился разбитый, полностью утративший первоначальный облик алтарь – возможно, некая знаменитая древняя реликвия, которую несли перед войском в крестовых походах, и наконец разместили здесь, в качестве предмета поклонения. Справа, рядом с дверным проемом, который, похоже, вел в пристройку или соседнюю часовню, виднелся ряд решетчатых дверей – они напоминали входы в кабинки-исповедальни, встроенные в стену.
Я огляделась.
- Медь и латунь – произнесла я вслух.
Хоуди бросил на меня быстрый взгляд.
- Это – приватная библиотека. Медная комната. Медь и латунь гораздо более инертны, чем серебро, золото или железо…
Он осекся. Похоже, он снова обдумывал, не сболтнул ли лишнего… хотя невозможно было сказать ничего определенного, глядя в его скрытое маской лицо.
Внезапно раздался шум: дробный стук и скрип работающего механизма, шипение пневматики и позвякивание металла о металл. То, что я приняла за большой камин, открылось изнутри. Это оказался механизм, проем, оснащенный автоматическими приводами. Огромный трон с сидящим на нем Понтификом спустился сверху, влекомый сложными машинами, и проем открылся, впуская его. Он разошелся на створки с металлическим позвякиванием и шипением пневматических приводов; оконечность библиотеки превратилась в тронный зал, где Понтифик Урба восседал на своем кресле, доставленном сверху, из базилики, силой этих замысловатых механизмов.
Священники преклонили колена. Хоуди взял меня за запястье и повел к трону. От швов там, где трон вошел в медный проем, поднимались струйки пара.
Сейчас, стоя рядом, я видела, что Понтифик серьезно болен. Он выглядел старым и до нелепости тучным. Я подумала, что он вряд ли способен ходить без посторонней помощи. Его раздутое тело было запакована в рясу и фелонь из пурпурного шелка, словно в мешок. Его голова качалась и кренилась, а рот был бессильно полуоткрыт. Казалось, он не в состоянии сфокусировать взгляд на одном объекте. Я обнаружила, что его золотая митра была прикручена к скальпу тонкой металлической проволокой, чтобы не свалиться, когда он мотал и тряс головой.
- Ваше Святейшество, - начал Хоуди.
Губы Понтифика дрожали. От него несло церковным елеем, маслом для миропомазаний.
- Эти обстоятельства не заслуживают внимания, - произнес он ворчливым голосом, напоминающим неровное, прерывистое бульканье, исходившее из его груди, - это темное место, а в нем – две звезды, одна из них – звезда, а вторая – две птицы.
- Мы доставили эту ценность сюда, чтобы вы могли осмотреть ее, - произнес Хоуди.
- Мертвые солнца, - ответил Понтифик, расфокусированно вращая глазами, - Я чую их запах.
- Она здесь, Святой отец.
Понтифик булькнул горлом, в уголке его рта блестела слюна.
- У них жабры и перепонки на лапах, но они играют веселые танцы! – произнес Понтифик. По его телу прошла дрожь, он хихикнул и повторил, словно про себя, - Веселые танцы.
Внезапно его лицо посерьезнело. Он повел взглядом и уставился на что-то позади нас, на что-то, чего здесь не было.
- В темноте. – прошептал он, - Оттуда - сюда.
Он взглянул на Хоуди.
- Я видел, на что похожа темнота, когда включают свет, - продолжал он. Он протянул левую руку и стиснул руку Хоуди.
- Не говори им, что это был я, Клеман, - прошипел он. – Они все записывают. И свистят. Свистят. Как чайники. Фьюююююю! Когда солнце прячется за тучу, они скачут повсюду. Они думают, я их не вижу, а я вижу.
- Да, Ваше Святейшество, - заверил Хоуди.
- Фьююююю!
- Вас зовут Клеман? – спросила я.
Хоуди взглянул на меня.
- Нет. – коротко произнес он.
Мой голос наконец привлек внимание Понтифика. Его голова тряслась, когда он старался повернуть ее, чтобы взглянуть на меня.
- Почему она выше мыши? - поинтересовался он сварливым и удивленным тоном.
- Это… на то воля Императора, - ответил Хоуди.
Понтифик кивнул.
- А… ну, хорошо, - произнес он, удовлетворенный этим ответом. – Хорошо. Она может быть ничем, или превратиться в ничто? От нее идут круги, когда она падает в бассейн? Я… я ведь, вроде, еще что-то помнил, но забыл.
