Я отказался, замирая от гордой честности. В тот же день Биндюг отплатил. Во время раздачи сахара несколько кусочков свалилось на пол. Я нагнулся под парту, чтоб поднять их. В это время Биндюг резко рванул меня за шиворот вниз. Я шибко ахнулся об угол скамейки. На лбу вспухла зловещая шишка и протекла кровью. Два кусочка рафинада порозовели. Девочки сочувственно глядели мне в лоб и советовали примочить. Я продолжал раздачу, стараясь не закапать рафинад. Себе я взял два розовых кусочка. Тая Опилова дала мне свой платок. Окрыленный и окровавленный, я пошел в комнату рядом с учительской. На дверях был прибит красный лоскут. В комнате был дым, шум и винтовки.
– Товарищи, – сказал я в дым и шум, – вот, я пострадал через общественный сахар… и вообще, ребята, я давно уже на платформе… Будьте добры, запишите меня, пожалуйста, в сочувствующие.
Шум упал, а дым сгустился. И мне сказали:
– Да тебя за сочувствие папа в угол накажет… да еще клистир пропишет, чтоб не сочувствовал… Он у тебя доктор.
Дым скрыл мое огорчение.
Тем не менее я всю неделю ходил с шишкой на лбу. Я носил шишку, как орден.
Дыхание – 34
…И плакали о нем дети в школах.
«Шехерезада», 35-я ночь
В это утро я вышел в школу немного раньше, чем обычно. Надо было получить сахар в Отделе народного образования. На Брешке, у «потребиловки», где были расклеены на стене свежие газеты, стояла большая тихая толпа. Она заслонила мне середину газеты, и я видел лишь дряблую бумагу, бледный, словно защитного цвета, шрифт, заголовок «Извѣстiя» через «и с точкой» и слово «Совѣт», в котором еще заседала буква «ять».
«Бои продолжаются на всех фронтах», – прочел я сверху. Между головами людей я видел отрывки обычных телеграмм:
…на Урале мы продолжаем наступление, и нами занят ряд пунктов. На Каме наши войска отошли к пристани Елабуга. Американские войска высадились в Архангельске. В Архангельске рабочие отказываются поддерживать власть соглашателей… Борьба повстанцев на Украине продолжается.
В самом низу, под чьим-то локтем, я разглядел мелкий шрифт вчерашней газеты:
Продовольственный отдел Московского совета Раб. и Красноармейских депутатов доводит до сведения населения г. Москвы, что завтра, 30 августа, хлеб по основным карточкам выдаваться не будет… По корешку дополнительной хлебной карточки и для детей от 2 до 12 лет по купону № 13 будет отпускаться ¼ фунта хлеба…
Необычайно молчаливо стояла толпа у газеты, и я не мог понять, что такое произошло. Вдруг, расталкивая народ, вперед быстро протиснулся пленный австрийский чех Кардач и с ним двое красногвардейцев. Кардач был бледен. Обмотка на одной ноге развязалась и волочилась по земле.
– Читай, – сказал он.
И кто-то, добросовестно окая, прочел:
30 августа 1918 года, 10 часов 40 минут вечера.
Всем, всем, всем.
Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина…
Спокойствие и организация. Все должны стойко оставаться на своих постах. Теснее ряды!
Председатель ВЦИК Я. Свердлов.
Кардач, ошеломленный, неверящими глазами смотрел в рот читавшему.
Потом он ударил себя кулаком в щеку и замычал:
– М-м-м…
– «Одна пуля, взойдя под левой лопаткой…» – сбиваясь, читал кто-то.
– Так, – спокойно сказал Биндюг и, оторвав уголок газеты, стал крутить собачью ножку.
Кардач кинулся на него. Он схватил Биндюга за плечи и стал трясти его.
– Я из тебя самого собачий нога закрутить буду! – кричал Кардач.
Красногвардейцы тоже двинулись на Биндюга. Он вырвался и ушел не оглядываясь.
Я побежал в школу.
Ленин ранен!.. Ленин! Самый главный человек, который взялся уничтожить все списки мировых несправедливостей, и он ранен!!!
…Школа гудела. На полу в классе лежали, опершись на локти, «внучки» и несколько наших ребят.
На полу был разложен анатомический атлас, взятый из учительской. Путаясь в нем карандашом, мы решали: опасно или как?..
Костя Жук сидел на парте, подперев щеку рукой. В другой он держал перочинный ножик.
– А вдруг если… помрет?.. – уныло спрашивал Костя.
И вырезал на парте: ЛЕНИН.
Пришел сторож Мокеич, хранитель школьного имущества. Он строго поглядел на Костю и уже раскрыл рот, чтобы сделать ему выговор за порчу народного достояния. Но потом вздохнул, помолчал немного и ушел.
На лестнице бухали тяжелые шаги. У дверей с красным лоскутом старшеклассники складывали винтовки.
На большой перемене в класс пришли члены совета: Форсунов и Степка Атлантида.
Степка только что вернулся из Саратова и привез последние сообщения.
– «Состояние здоровья товарища Ленина… – прочел Форсунов, – состояние здоровья… по вечерним бюллетеням, значительно лучше. Температура 37,6. Пульс – 88. Дыхание – 34».
– Лелька, – сказал мне Атлантида. – Лелька, у нас к тебе просьба. У тебя папан – врач. Позвони ему по телефону, как он насчет товарища Ленина думает…
Через несколько минут я прижимал к уху трубку, еще теплую от предыдущего разговора. Почтительная толпа окружала меня.
– Больница? – сказал я. – Доктора, пожалуйста… Папа? Это я. Папа, наши ребята и совет просят тебя спросить… о товарище Ленине. У него дыхание – тридцать четыре. Как ты считаешь? Опасно?..
И папа ответил обыкновенным докторским голосом:
– С полной уверенностью сказать сейчас еще нельзя, – сказал папа, – случай серьезный. Но пока нет поводов опасаться смертельного исхода.
– Скажи ему спасибо от нас, – шепнул мне Степка.
В этот день на уроке пения мы разучивали новую песню. Называлась она красиво и трудно: «Интернационал».
Дома Оська сказал мне, как обычно:
– Большие новости…
– Без тебя знаю, – поспешил оборвать его я, – всем уже известно. Папа сказал: может поправиться.
Это был первый вечер без игры в Швамбранию.
Права и обязанности новичка
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Маяковский
Оську приняли в школу. Оська получил документы.
Временно заведующий первой ступенью маляр и живописец Кочерыгин написал на них такую резолюцию: «Хотя сильный недобор года рождения, но принять за умственные способности. Уже может читать мелкими буквами».
Мама пришла из школы и с сюрпризом в голосе позвала Оську.
– Приняли! – сказала гордая мама. – Только жаль, что теперь форму отменили.
– У нас сколько много теперь сахару будет! – мечтательно сказал Оська. – И мне будут выдавать.
Я же прочел Оське краткую лекцию на тему: «Новичок, его права и обязанности, или как не быть битым».
Надев мою старую фуражку, Оська пошел в школу. Фуражка свободно вращалась на голове.
– Зачем картуз такой напялил? – спросил Оську временно заведующий, заглядывая ему под фуражку.
– Для формы, – ответил Оська.
– Больно уж ты клоп, – покачал головой временно заведующий. – Куда тебе, такому мальку, учиться?
– А вы сами Федора великая… – сказал Оська, от обиды перепутав адрес моих наставлений, и вовремя замолк.
– Так нельзя говорить, – сказал Кочерыгин. – А еще докторов сын! Вот так благородное воспитание!
– Ой, простите, это я спутал нечаянно! – извинился Оська. – Я вовсе хотел сказать – маленький-удаленький.
– А правда можешь про себя мелкими буквами читать? – спросил с уважением заведующий.
– Могу, – сказал Оська, – а большие буквы даже через всю улицу могу и вслух, если на вывеске, и наизусть знаю…
– На вывеске! – умилился бывший живописец. – Ах ты, малек! Наизусть помнишь? Ну-ка, какие вывески на углу Хорольского и Брешки?
Оська на минуту задумался; потом он залпом откатал:
– «Магазин „Арарат“, фрукты, вина, мастер печных работ П. Батраев и трубная чистка, здесь вставать за нуждою строго воспрещается».
– Моя работа, – скромно сказал временно заведующий. – Я писал.
– Разборчивый почерк, – сказал вежливый Оська.
– А как теперь на бирже написано? – спросил временно заведующий.
– Биржа зачеркнуто, не считается. «Дом свободы», – ответил без запинки Оська.
– Правильно, – сказал временно заведующий. – Иди, малек, можешь учиться.
– Новенький, новенький! – закричал класс, увидев Оську.
– Чур, на стареньком! – поспешно сказал Оська, помня мои наставления.
Класс удивился. Оську не били.
Учитель в маске
Преподавателем гимнастики был у нас в школе борец Ричард Синягин, Стальная Маска, бывший грузчик. В саратовском цирке происходил в то время международный чемпионат французской борьбы. Ричард Синягин ездил в Саратов бороться, и арбитр Бенедетто называл его при публике «борец-инкогнито – Стальная Маска». Вскоре афиши оповестили всех, что назначена «решительная, бессрочная, без отдыха и перерыва, до результата» схватка Стальной Маски и Маски Смерти. Все это было, конечно, сплошное жульничество. Борцы добросовестно пыхтели условленные заранее сорок минут, и потом Стальная Маска старательно уложила себя на лопатки. Когда ладони зрителей вспухли и цирк стих, арбитр объявил, осторожно ломая руки:
