Все три философии - подобно колодцам в пустыне - старались проникнуть до самых чистых родников природы, до вечно текучей, утоляющей "воды живой". Ученики великого деда нравственной философии - Сократа, его духовные внуки, все трое - Диоген (через Антисфена), Зенон (через Эвклида Мегарского) и Эпикур (через Аристина) - носят родовые черты благородного предка, но у каждого физиономия иная - родственная и различная вместе. Все трое, заметьте, как и Сократ, были глубокие бедняки, и притом добровольные. Все трое ополчались на современное изысканно-культурное общество, и каждый из них, вместе с нашим Сковородою, мог бы написать на своем могильном камне: "Мир ловил меня, но не поймал". Из них отец эпикурейцев, имя которых осталось нарицательным для жуиров, жил в небольшом саду, ел хлеб и пил воду из ручья. Все его дневное содержание, по его словам, стоило "меньше аса". Это не мешало ему вести прямо блаженные беседы с учениками и написать триста томов (к сожалению, утраченных) "без одной цитаты", как говорит один биограф. Какой степенью восхищения Эпикур пользовался даже через двести лет - вспомните отзыв Лукреция (в "Природе Вещей": "Эпикур, умом превзошедший весь род человеческий, затмив всех, как эфирное солнце, всходя, затмевает звезды").
Что касается Зенона, то нравственное его величие было таково, что "в разговоре с царями не он, а они испытывали смущение". Не усвоив язвительной иронии Сократа, он не удостоился чаши с ядом. При жизни он был награжден золотым венцом и статуей, а когда в возрасте за сто лет он понял, что недостойно быть в рабстве у дряхлости, и лишил себя жизни, - он удостоен был почетного погребения.
Оба - и Эпикур, и Зенон - учили благородному счастью, достоинству, чистоте жизни, презрению страстей и той мудрости, которая выше судьбы. В сущности обе школы изомерны (выражаясь языком химии): у них один состав и лишь различная красота оттенков. Как правая и левая перчатки, эти школы не тождественны, но похожи. Не такова третья знаменитая школа - цинизм, учивший презрению к жизни. Цинизм можно назвать карикатурою стоицизма и эпикурейства, взятых вместе. Как карикатура, цинизм вызывал внимание, как мудрость жизни - глубокое презрение у современников, начиная с Антисфена. Вот портрет основателя школы. Он "отказался от всех удовольствий и удобств жизни, добровольно осудил себя на бедность и терпел всевозможные невзгоды... Он носил самые грубые одежды, бороды никогда не чесал, держал себя очень грязно, и диета его граничила с голоданием..." "Наряженный в лохмотья, он обращался к прохожим с презрительными речами и оскорблял их неприличными жестами". Так как все это было крайне оригинально в веке обожания красоты и изящества, то возбуждало шум. Но шум сменился негодованием, и Антисфен умер, покинутый всеми. Озлобленный философ-собака отрицал всякую культуру, общество, человечество; он отрицал просвещение (даже грамотность), осмеивал брак и признавал свою философию только потому, что она дает возможность не жить с людьми. Верный ученик его - Диогендовел цинизм учителя до последней крайности. "Он проповедовал, что чем больше человек приближается к самоубийству, тем больше приближается к добродетели... Высшим наслаждением его было оскорбление общественных приличий публичным совершением всех жизненных отправлений". Приглашенный однажды в гости, Диоген плюнул хозяину в бороду; он не нашел, видите ли, в доме более нечистого места. Друзья как-то упросили его принести жертву Диане. Он отправился в храм и, поймав на голове вошь, раздавил ее на алтаре богини. "Сумасшедший Сократ", как его прозвали, учил вражде - и с человечеством, и с самим собой. Все высокие чувства - любовь, дружбу, патриотизм - он называл безумством. Учил, что нет ничего ни хорошего ни дурного: даже разбойничество, прелюбодеяние, святотатство, по его мнению, преступны только потому, что так принято думать. Благодарность, милосердие, жалость - все это он считал болезненной слабостью, недостойной философа. Наслаждений он не отрицал, но и не учил искать их; к страданиям питал презрение и учил, что смерть так же желательна, как жизнь. "Отличительная черта цинизма - эгоизм и жестокость, презрение к другим и забота только о себе", - говорит Дрэпер. К этому следовало бы прибавить тщеславие. "Антисфен! - сказал Сократ, - твоя гордость сквозит сквозь дыры твоего рубища!"
Итак, вот три основных человеческих типа, три великих характера, три души: Зенон, Эпикур, Диоген. Вглядитесь в них.
Европейские расы
Возьмите француза, англичанина и русского и прикиньте их к портрету Диогена, Зенона, Эпикура, По первому впечатлению, которое, говорят, всего правдивей, мне кажется, француз более эпикуреец по своей природе, как англичанин - стоик. Русский же человек смахивает, мне кажется, в изрядной степени на циника. Его характер - конечно, не доведенный до крайности, но все-таки цинизм. Беря более широко, из трех великих рас, населяющих Европу, латинская раса - эпикурейцы, германская - стоики, славяне - циники. Само собой, речь идет только о преобладающем оттенке. Все три характера присущи всем расам: всюду есть циники, стоики, эпикурейцы, - вопрос в том, где какого типа больше. Даже в каждом отдельном человеке одновременно живут эти три характера, но один из них господствует.
Что при всем сходстве есть все-таки и различие между расами, это, кажется, бесспорно. Откуда это различие? Может быть, в значительной степени оно зависело от географических условий. На южных островах, омываемых голубым Средиземным морем, среди благословенной, чисто райской природы, не знающей крайностей ни холода, ни жара, с незапамятной древности отложилась раса, склонная к чувственным наслаждениям, к красоте, изяществу, симпатии, к обожанию всего величавого, трогательного и прелестного, что дает мир земной, столь нарядный и ласковый, как там. Основная суть организма раздражимая протоплазма - из века в век получала здесь ощущения пленительные, гармонические, сплетавшиеся в дух художественный, в чувство благородной меры. Отсюда дивные по красоте культуры эллинская и латинская, отсюда вечная их поучительность для человечества. Испания и Италия, хотя и наводненные когда-то германцами, до сих пор сохранили право считаться родиной высокого эпикуреизма. К ним следует причислить и главную наследницу античной древности - Францию: латинский дух ее до сих пор полон мечтой о земном, доступном, прекрасном счастье, которое среди теплых морей и гор так доступно и так близко.
Несколько севернее расположилась германская раса, в климате более мрачном и суровом. Здесь искони жизнь требовала мужества, настойчивости, тяжелого труда, преследования далеких целей. В охоте, мореплавании, в войнах с соседями сложился серьезный и строгий характер германских племен. Внешняя теснота сближала людей, создавала инстинкты родства и дружбы. Менее благоприятная, но все же разнообразная и прекрасная природа давала внушения величавые. Из хвойных лесов, в сумраке которых ютились древние капища, развился готический стиль, из древних замков на вершинах гор - благородная широта мысли. Близкое соседство с эпикурейскими полуостровами, постоянная связь с Италией удерживала стоицизм германцев от цинического варварства.
Несравненно более сурова природа восточной Европы. Она континентальна: летом очень жарко, зимой очень холодно. Чувство меры в самой природы сменяется крайностями. Одновременно земля лишена здесь той волшебной картинности, того поразительного богатства линий, форм и красок, как на горном Западе. Природа в России, особенно в древние времена, в эпоху неизмеримых лесов и болот, давала меньше бодрящих впечатлений, меньше поучала и, угнетая, навевала грусть. Отсюда заунывная, похожая на стон, русская песня. Необъятное пространство восточной равнины заставляло русское племя растекаться и изнемогать в борьбе за жизнь. В то время как скученное население Запада, союзом сил быстро овладевало природой и, сосредоточившись, создавало культуру, - наши колонизаторы быстро рассеивались и быстро дичали, уже силою одного ненасытного, поглощавшего их пространства. Первобытность, бедность, грубость, вечная обида на суровую природу, хоть и любимую, но все же жестокую - все это слагало характер с наклонностью к цинизму. Стоило ли серьезно бороться с этими каторжными трясинами, непроездными лесами, с их зверьем и мошкарой, которые доводили до отчаяния? В подобных условиях благородная раса - как сейчас русские на севере Сибири - идет к вырождению, поневоле отказывается от прогресса, поневоле вводит в основу своей психологии циническое "как-нибудь". Допущенное сначала, может быть, скрепя сердце "кое-как" постепенно входит в привычку и наконец в инстинкты расы. Потребность к лучшему - как всякая иная - есть продукт накопления; она создает прогрессивные народы. Но иногда потребность эта, вместо накопления, растрачивается, и одичавшему народу просто не хочется лучшего. Теряется яркое представление о прекрасном и погасает возбуждаемая им воля. Народ опускается до жалкого переживания, до потребности отвязаться чем-нибудь от своей души - хоть на время. Отсюда беспросыпное пьянство и грубый разврат всех вырождающихся рас.
