Наверное, несколько недель они были предоставлены сами себе - любили друг друга всласть и до изнеможения. Люба не была такой уж и дурой: в рабочие дни она говорила ему "на сегодня хватит. А то утром не проснешься на работу. Или, что хуже - будешь спать на рабочем месте". Он удивился, как легко и нежно она переходила к интиму - без пошлости и цинизма. Иногда, только открыв двери дома, она обнимала его, нежно прижималась губами к щеке и шептала: "Мне до выхода на дежурство еще полчаса. Давай немножко...". А рука ее тихонько и ласково скользила вниз, она так умела коснуться самых интимных частей тела - опять - без резких движений, чуть заметно, но как-то призывно. И он едва успевал сказать ей: "Подожди, я на минутку заскочу в душ. Жара ведь...". И она тут же лисичкой спрашивала: "А можно мне с тобой?". Боже - что она спрашивала - конечно можно! На нее посмотреть только - море наслаждения. А он знал, что будет в душе и полчаса им вполне хватит... потом она выбегала из дома, еще раз осмотрев себя в зеркало около дверей, и, подправляя карандашом или губнушкой последние штрихи на лице, любоваться которым через час будут сотни тысяч (а если передача шла на Союз - то многие десятки миллионов), опять говорила ласково и очень легко: "Если захочешь первое - придется греть самому. А второе - на плите. Еще горячее. Что будешь пить - не знаю. Заваришь сам. По мне - так лучше кофе. А если кофе не будешь - поспи пару часов. Чтобы был как огурчик!" - она шаловливо и мило смеялась и уже дверью закрывала свою милую улыбку. Он шел на кухню и смотрел, что она приготовила. Удивительным вкусом, тонко, красиво. На сей раз в глубокой сковороде толстыми кусками была запечена грудная вырезка с различными специями. Салат, приготовленный в прозрачной тарелке (кто-то презентовал ей французские прозрачные тарелки - разных видов и размеров привезли из соседнего Афганистана. Он открыл крышку и мысленно определил: "Икэбана!" - так все было соразмерно, изящно, нарезанные ломтики помидоров словно росли в тарелке, ровно как и веточки укропа и петрушки с кинзой. Может быть, эту ее тонкость узрели те, кто отбирал ее в пятьдесят девятом на должность стажера? (сразу в дикторы не брали). И в доме каждая вещь или вещица были соразмерны, соцветны другим. Все создавало уют, притягательность жилья. Сквозь двери на балкон видны были разные растения, удивительным образом образовывшие шатер, хотя растения были разных видов. Об их совместимости Люба наверняка расспросила знающих людей, может быть - даже кого-нибудь из ученых - док из ботанического сада - ей приходилось предоставлять слово самым разным людям и он не раз слышал, как совсем незнакомые люди называли ее ласково: наша Любочка. Наверное, это от бога, думал Сергей. Все, что бы Люба не делала - получалось красиво, изящно, казалось - то, что она сделала единственный вариант, заданный господом богом и воплощенный ею. Это потом станет первым предвестником беды, потому что Люба причесывала всех дикторов - европейских и азиатских - ни один гример не мог соревноваться. А домой приходили подруги и она ласково и нежно хлопотала вокруг их головок и он видел, как преображались женщины. Ладно бы приходили самые близкие подруги. А то без всякого стеснения приходила стричься вся женская половина телевидения и даже из комитета - приходили главный экономист и главбух. Один раз с ними приперлась даже новая молодая кассирша. Поначалу, когда он обосновался у Любы, желающие сделать прическу не появлялись. Но потом, через полгода, стали появляться одна за другой: сначала близкие подруги, которых он вынужден был узнать - на разных праздниках и юбилеях. Потом народ пошел погуще. В один выходной Люба причесала целых восемь человек! Он устал сидеть на кухне и уходя, излишне сильно хлопнул дверью - впервые позволив себе выразить таким образом отношение к происходящему. Он вернулся домой, когда Люба была на дежурстве и все думал, как они будут объясняться. Но та вернулась с дежурства, бросила на него тревожный взгляд с улыбкой и поняла, что Сергей сам не знает, как сгладить свою выходку. Она погладила его по животу, скользнула вниз рукой нежно и коротко погладила его и сказала: Заждался? А меня вот тортиком угостили - сейчас будем чай пить...". А он приготовил ей лопнувшую перчатку: на одном из пальцев разошелся шов и он только сегодня заметил это, впервые одев перчатки. Люба взяла иголку, подобрала нитки и села штопать. Когда она закончила штопку, протянула ему перчатку со словами: "Принимай работу". Он долго смотрел на шов - тот ничем не отличался от фабричных рядом, и если не знать - в жизни не скажешь, что здесь шили вручную, простой иглой. Он потом на работе ради хохмы просил определить, где зашита его перчатка. И только после очень тщательного осмотра одна из сотрудниц заметила свежий шов. Сергей похвастался: "Целый день сидел! Под микроскопом ремонтировал. Ну как Федоров делает операцию на глазах". Сотрудницы улыбались - знали, что разыгрывает, ноне лезть же с расспросами!
Люба абсолютно все шила себе сама и весь город удивлялся ее модным и красивым нарядам. Шила она и обеим своим сестрам и самым близким подругам. Он как-то отметил про себя, что когда Люба уйдет из дикторш, станет одной из самых модных портних в городе. А может - и самой модной: все бывшая телезвезда!
Люба как-то сказала ему: "Ты знаешь, я прописать тебя здесь не могу: сама на птичьих правах. Квартира принадлежит телецентру. И хотя здесь прописана, меня не выгоняют только потому, что я - ведущий диктор. Квартиру давали моему бывшему мужу. И ордер - на него. Я все пытаюсь переоформить ордер - да не так просто. Сам министр связи говорит: мы же ее не выгоняем. А хотите, чтобы мы за вашей Любой закрепили квартиру - отдайте нам из своего лимита аналогичную. Легко сказать - аналогичную: министерство связи строило два дома для будущих специалистов телецентра и чтобы заманить сюда людей из других городов, дом построили вне существующих норм. На фоне хрущевской квартиры были просто великолепными. Даже в однокомнатной квартире кухня была под десять квадратных метров, в двух комнатах было сорок метров жилой площади - двадцать два зал и восемнадцать - спальня. И потолки - три двадцать, а не как в современных квартирах - рукой можно достать потолок. Вот комитет по телевидению и радиовещанию все никак не мог угодить министерству связи и дело тянулось уже целых два года. И переехать к нему она не могла, хотя в первые месяцы кажется ни у нее ни у него не возникало сомнения, что они встретились - навсегда. С Любой даже воспоминания о Земме были не так болезненны, хотя в минуты откровений он четко представлял себе, насколько Земма и Люба - разные. Земма, если все сократить и в числителе и знаменателе - высшее, духовное создание. Он даже не представлял себе, каким могут быть с ней интимные отношения, но что-то подсказывало ему, что они были бы божественными, хотя такой страсти, как с Любой, он, возможно, и не познал бы. Люба - это стопроцентно бытовая женщина. Ее не интересовали высокие материи, модные писатели (а иным залетным гастролером она предоставляла слово в эфире, как и режиссерам, композиторам и прочей подобной публике. Но из всех выступавших она выделила Зинаиду Кириенко, когда были дни культуры РСФСР. И то - Любе понравилось, что, как выяснилось. Кириенко совсем неплохо поет - и русские народные песни и романсы. В "Тихом Доне" она не пела, а тут вдруг все узнали, как говорят, новую грань ее таланта. И все, что касалось дома - уборки, стирки, шитья, готовки, штопки (образец - его перчатка) она делала безукоризненно. Но ни разу не заговорила о театре, хотя до оперного было всего метров пятьсот. "Зачем они мне, отшутилась она, когда он предложил ей сходить посмотреть "Дон Кихота с Маликой Собировой. - Они здесь нам показали все главные партии. У нас о ней была передача. И Лисициан, когда приезжал, мы транслировали его концерт. А потом мы у одной нашей сотруднице - ее муж, Айрапетян, главный дирижер нашего театра, пили чай. Могу сказать - Павел Герасимович - лапочка: настоящий интеллигент. Так что мне незачем бегать по театрам - все сами к нам приходят". Он понимал, что спорить с ней - бессмысленно: для нее вполне достаточно увиденного на экране телевизора, звучания - через динамик. А Сергей был на двух концертах Лисициана и мог только пожалеть, что нет возможности вот так, живьем, слушать этого артиста. Был он на обоих концертах и Огнивцева и смотрел "Мефистофеля", где тот с блеском исполнял главную партию. Он еще думал, что обязательно пошел бы на концерты Тома Джонса или Энгельберта Хамбердинга, если бы они заехали сюда, на край света, хотя у него были пластинки того и другого и несколько кассет с записями, привезенными из-за бугра. Но Любе достаточно с пластинки послушать "Последний вальс" или "Делайлу". Что делать - и на солнце есть пятна. И тут же поплыл над землей, над бытием голос Хамбардига. Последний вальс. Последний вальс вместе. Неужели последний вальс? К чему пришли эти слова. Какие слова - он уже не мог вспомнить их и только Люба нарочно, что ли, не войдет, потому что там, в комнате, под колпаком сушилась подруга и Люба шептала ему: "Бессовестный! Закройся! Мы же не одни!". И он отвечал ей: "Так она - под напряжением! Иди сюда и пытался в шутку затащить ее к себе.
