Ох и удивился же Таг, когда услышал об «исчезновении» Тилона! Только три человека в Ангмаре решились бы на такое. Он сам (хотя нет, как раз он — не решился), Ганг (зачем ему?) и Наместник (вот этот может, хотя бы из природной любви к гадостям). С каким бы удовольствием добыл бы Таг доказательства причастности Наместника. И подсунул бы их Саннону. И смотрел бы, как честный пес вцепится в глотку хитрому аскису. Но не было у него доказательств. Не было!
Санти рос, жил, учился, как любой из ангмарских мальчиков, чьи отцы могут избавить сыновей от каждодневного труда. Быть может, был он немного более застенчивым, немного более самоуглубленным, но с теми же желаниями и мечтами: водить турон, скакать на боевом урре, иметь собственного хиссуна, наконец!
А потом вдруг, неожиданно для самого мальчика, возникла в нем музыка. И начал он узнавать музыку вокруг: в плеске волн, в голосах людей, в мерной, чудесной речи «Кимиона». Сверстники его уже вовсю тискали отзывчивых крестьянских девушек, а Санти, сын Тилона, уединялся, чтобы читать древние свитки. Отец, заметив увлечение, потакал: покупал книги, как прежде — игрушки. Хотя стоило это в не знающем печатного дела Конге недешево. И трепет, который испытывал Санти, вынимая пожелтевшую рукопись из цилиндрического футляра-тубуса, был не меньшим, чем у его ровесника, раздевающего девушку. А потом вдруг подвернулся Билбон, добродушный хитрый толстяк, любитель хорского вина и пошловатых анекдотов. И виртуозный мастер игры на итарре. Санти догадывался, что Тилон нарочно свел их, чтобы очарованные друг другом, непохожие больше, чем хиссун и таг, но происходящие из одного корня старый Билбон и юный Санти вцепились друг в друга, как лапки эллоры вцепляются в чашку цветка.
Когда же выучился Санти настолько, что игру его начали находить приятной, стали приходить к нему слова, а когда некоторое время спустя спел он для своих друзей, в которых у него не было недостатка, несмотря на застенчивость (или благодаря ей), понравилось им. А потом он пел новые песни — и те нравились еще больше. Когда исполнилось Санти восемнадцать иров, уже растеклись его сочинения по всему Ангмару. И приходить за ними стали певцы, актеры, однажды пришел даже аэтон. И полюбили песни Санти. И его самого полюбили. А как не полюбить — добрый, не обидчивый, красив, кстати. И перестал юноша быть Сантаном, сыном Тилона и Фламмы (а кто она, кстати, эта Фламма?), и стал Санти, Певцом. Хотя и без значка на лбу. Со значком они — певцы. А он — Певец.
Тилон, Зодчий (хоть и со значком), отнесся к славе сына осторожно. Читай: никак. Да и слава эта — слава предместий, не того города, что строил Тилон. Слава хижин. Впрочем, и у такой славы острый запах. Привлекает ловцов. Привлекла.
Прямы улицы Ангмара. Главные из них сходятся к Гавани, подобно колесным спицам. Но в богатой части его, где каждый строит так, как заблагорассудится ему, лишь бы не мешал другим, улицы коротки, широки и изломаны. Зато тенистые кроны деревьев закрывают их почти до середины. И от палящих лучей Таира, и от скудного света ночных небес. Лишь там, где столбы ворот обозначают входы в маленькие усадьбы, горят светильники.
Богатого всегда сопровождает слуга — чтобы не потерялся во тьме и для уважения. Очень богатого — много слуг. Слуги несут светильники или факелы. У Тилона не было слуг. Его урр всегда находил дорогу. В любой темени. А Санти знал Ангмар так, что мог бы идти и с завязанными глазами. Так он и шел по широкой тихой улице. Шел и улыбался. Прислушивался к себе: к мыслям своим, к телу, еще помнящему, еще хранящему запах другого тела. К будущему, что непременно наступит и, слава Хтону, будет достойным его, Санти. Но, дважды слава Хтону, еще не скоро наступит. И потому пока можно петь, любить, удивляться тому, как приходят в его голову слова и мир съеживается до размеров светящегося рачка.
Так шел он, и внутри у него уже собиралось нечто. Стоящее рядом, дышащее, но не вошедшее, невидимое. Другой мир, полный, ждущий его больше, чем он сам ждет встречи с Марой. Но мир, который не схватишь, не прижмешь к себе, как девушку. Мир, который можно увидеть лишь очень осторожным, боковым, случайным взглядом. Чуть, чуть…
А проснулся он на жестких стланях корабельного трюма. Вонючая вода плескалась под ним. Ни рук, ни ног он не ощущал — они были связаны, и уже давно. Зато голова раскалывалась от боли. И рот горел: пить! пить!
Санти не был героем. Он испугался. Он пришел бы в ужас, если бы не мальчишеская уверенность в том, что именно с ним ничего плохого случиться не может. Боги! Многих обманула эта уверенность!
Сколько он так лежал? Хтон знает. Очень хотелось пить. Мутило от вонючего воздуха. Санти ничего не слышал, кроме ворчания воды под днищем и, иногда, топота над головой.
Время от времени судно начинало качаться, и тогда Санти тоже мотало на твердых досках, а запах гнили становился сильнее.
Когда открылся люк, юноша был почти в бреду. Его выволокли наружу, как куль с мукой, и бросили на палубу. Путы сняли, но Санти долго еще не чувствовал ни рук, ни ног. А когда почувствовал — было очень больно. Один из тех людей, что выволокли его наружу, зачерпнул забортной воды и вылил ее на лежащего Санти. Юноша успел поймать ртом толику и проглотил. Стало полегче, хотя жажда мучила его по-прежнему. Зато свежий ночной воздух был живителен. И пах совсем не так, как дома. Санти лежал на спине. Слева от него сиял Аномаир, справа — созвездия Арки и Паука. Звезды были тусклыми — обе луны были на небосклоне.
Судно сбавило ход. Оно сильно качнулось, борт его приблизился к причалу, и корпус встряхнуло от смягченного кранцами удара. Санти услышал крики и ругань кормчего. Край свернутого паруса с одной стороны и фальшборт — с другой не давали увидеть много.
Пожилой полуголый конгай наклонился над ним, приблизил к Санти морщинистое лицо.
— Ну как ты, паренек? — спросил он ласково.
— Дышу! — улыбнулся Санти. Голос юноши сел от сырости трюма.
— На-ка! — сказал конгай и вставил в рот Санти горлышко фляги. Кисло-сладкая струя некрепкого теплого вина потекла в горло юноши.
— Где этот? — рявкнул неподалеку густой бас.
— На баке! — ответил другой голос.
Матрос поспешно убрал флягу.
— Храни тебя Ортон, паренек! — И ушел.
Палуба заскрипела рядом с головой Санти. Сильные руки оторвали его от пола и поставили на ноги. Санти едва не упал.
— Хаом! — выругался мужчина, хватая его за руку. Он был высоченный, мощный, в кольчуге и шлеме. Но шлем был не такой, как у солдат ситанга, круглый, с толстым коротким плюмажем. И блестел при свете лун, как зеркало. Второй воин появился рядом. Такой же высокий и сильный.
