Он помолчал и вдруг добродушно осклабился.
— И должен вам сказать, что меня лично это нисколько не удивляет. Это подтверждает гипотезу, с которой согласно большинство из нас и с которой, я убежден, рано или поздно согласятся и остальные, — гипотезу, которую мы назвали гипотезой «веточки в реке». Пояснить вам ее? — обратился он ко мне, и я кивнул. — Как вам известно, время нередко сравнивают с рекой, с потоком. То, что происходит в какой-либо точке потока, во определенной степени зависит от того, что произошло когда-то раньше выше по течению. Но каждый день, каждую секунду происходит бессчетное множество событий, мириады событий, и некоторые из них огромного масштаба. Так что, если время — река, то она неизмеримо шире и глубже, чем Миссисипи в половодье. А вы, — он послал мне улыбку, — вы представляете собой крошечную веточку, брошенную в ревущий поток. Не исключено, по крайней мере теоретически, что самая маленькая веточка способна воздействовать на поток в целом; она, например, может где-нибудь застрять и положить начало большому затору, который в свою очередь может оказать влияние даже на такой могучий поток. Стало быть, теоретическая возможность, теоретическая опасность изменить историю, по-видимому, существует. Но насколько она реальна? Каковы действительные шансы что-либо изменить? Практически стопроцентная вероятность — за то, что веточка, брошенная в невообразимо мощный поток, в необъятную Миссисипи событий, не окажет на него никакого, ни малейшего влияния!..
На мгновение лицо его порозовело, потом снова приняло обычный бледный, почти мертвенный цвет; он откинулся на спинку стула, положил руку на стол и тихо закончил:
— Такова теория и таковы факты.
Воцарилось молчание, длившееся секунд шесть или семь; если бы в комнате были часы, мы услышали бы их тиканье: затем Данцигер, не меняя позы, не придвинушись к столу и не пошевелив даже пальцем, мягко возразил:
— Теория такова. И я с ней согласен. И не удивительно, что согласен, ибо, в сущности, теория эта моя. Но таковы ли факты? Думаю, что да, полагаю, что да. — Он медленно повернул голову, оглядывая всех присутствующих. — Ну, а если мы ошибаемся?
Я был поражен — Эстергази с серьезным видом закивал головой и забормотал:
— Да, да. Существует и такая возможность. Несомненная и страшная. И все же, — он медленно, с неохотой повел плечом, — если мы не собираемся свернуть проект единственно по той причине, что он удался…
— Нет, конечно, нет, — довольно резко прервал его Данцигер.
— Никто за это не ратует, а я меньше всего. Единственное, что я говорю…
— Знаю, — сказал Эстергази с сожалением в голосе. — Не спешить. Следовать вперед с чрезвычайной осторожностью. Растянуть эксперимент на недели, месяцы и даже годы, если это необходимо для полной уверенности в успехе. Ну что ж, возможно, и я придерживался бы того же мнения, если бы… если бы у меня был выбор. Но, как знает сенатор, как знаю я и многие здесь присутствующие, — вам, доктор Данцигер, к сожалению, не представлялось случая это узнать, — правительственные дела так не делаются. — Он обвел широким жестом вокруг себя, словно обозначил контуры приютившего нас здания. — Все это стоит денег, в том-то и беда. И теперь по той простой причине, что опыт оказался удачным, мы обязаны, именно обязаны оправдать расходы практичскими результатами. Мы все согласились с тем, что мистер Морли вновь отправится в прошлое. Совершенно немыслимо, чтобы он этого не сделал. Однако… однако действовать ему придется быстрее и смелее, чем некоторым из нас, возможно, хотелось бы. Чисто исследовательские работы, предоставленные самим себе, могут вестись с бесконечным долготерпением. Но здесь вопрос денег. Государственных денег. Израсходованных секретно. Без согласия конгресса. Так что теперь, черт возьми, нам нужно выдать практические результаты.
Он оглядел меня, затем — медленно-медленно — весь стол и продолжал:
— Тем не менее я хотел бы сейчас сказать мистеру Морли и всем остальным — а вам, доктор, это известно и без меня, — что, хотя решения, имеющие жизненное значение для проекта в целом, не могут, к сожалению, приниматься доктором Данцигером единолично, он по-прежнему остается во главе дела. Он здесь хозяин, только совет вправе отменить или заменить его решения, и в тех редких случаях, когда это может потребоваться, это произойдет лишь после самого тщательного и серьезного анализа его мнения. Так что теперь, мистер Морли, — он опять улыбнулся мне, — возвращаю вас вашему начальству.
Он встал, расправляя плечи, все последовали его примеру, начался общий разговор, и заседание закрылось.
В кабинете Данпигера я заговорил первым. Выбравшись из конференц-зала, он, Рюб и я двинулись по коридорам, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Когда мы зашли в кабинет, Данцигер сел за стол, вынул из верхнего ящика половинку сигары и осмотрел ее, очевидно размышляя, закурить или нет. В конце концов он сунул сигару в рот не зажигая. Я молча ждал, пока он завершит процедуру, потом, не вставая, перегнулся к нему через край стола; Рюб расположился слева от Данцигера, чуть позади него, прислонив свой стул к стене.
— Доктор Данцигер, — сказал я, — мне не известно, кто такой полковник Эстергази. Судя по всему, какой-нибудь полковник запаса эквадорской армии. — Рюб ухмыльнулся, ему это понравилось. — Но кто бы он ни был, я клятвы верности ему не давал. Ни тому или тем, кто за ним стоит. Завербовали меня вы и Рюб, я работаю на вас и сделаю то, что скажете мне вы.
Когда я заканчивал свою речь, Данцигер широко улыбался, явно польщенный.
— Спасибо, Сай. Большое спасибо, — сказал он. Усевшись поудобнее в своем вращающемся кресле, он вытянул нижний ящик стола и поставил на него ногу. — Знаете, вплоть до вашего успеха все шло прекрасно. В самом деле, без сучка и задоринки. Отчеты мои принимались без комментариев, совет послушно рассматривал поднимаемые мной вопросы, в основном просьбы о дополнительных ассигнованиях. Как правило, ассигнования выделялись, хоть и не всегда в тех размерах, о каких я просил. Зачастую едва набирался кворум, заседания редко длились более получаса. Не думаю, чтобы большинство членов совета вообще хоть сколько-нибудь верили в успех проекта, да они, как правило, люди просто назначенные. И мне, по-видимому, начало казаться, что это моя личная вотчина. — Он вынул изо рта половинку сигары, осмотрел ее задумчиво, снова взял в рот и, положив локти на стол, сплел пальцы рук. — Но Эстергази, разумеется, прав. Это не просто забава, и пора показать какой-то практический результат. Сам знаю. Предпочел бы двигаться вперед медленнее, как можно медленнее. А с другой стороны, полагаю, как и все остальные, что мы, вероятно, достаточно осторожны. Вероятно… Предпочел бы обойтись вообще без всякого риска, но права выбора у меня больше нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
