Кто меня тогда спас от одиночества?
Дина, волонтёр.
Она просто обняла меня, несмотря на то, что я вырывалась, и говорила со мной. Говорила долго, пространно, простыми словами. Такие вещи говорила, что я рыдала всем телом, но она не отпустила меня, а ещё крепче сжала, гладила мои волосы, держала, как соломинка утопающего.
Но я не стала лезть к Прасковье обниматься.
Она не потерянный ребёнок, у неё есть папа, Стёпка, сестра, у неё есть прислуга, которой можно поплакаться, Мика, которая её любит и всё терпит. У меня не было никого.
— Ты можешь ерепениться, Прасковья, — твёрдым голосом начала я. — Ты можешь злиться. Ты даже можешь начать делать всякую ерунду, как делала её до того, как в вашем доме появилась я. Тебе всё простят. Поймут, утешат, мороженку дадут внеплановую…
Вздохнула, прикрыв глаза. Продолжила.
— Я люблю твоего отца. А он любит меня. И у нас будет ребёнок. Может, девочка, может мальчик. Я не знаю. Никто не знает. Но от любви рождаются дети.
— Не от любви, а от секса, — буркнула Прасковья.
— Если бы от каждого секса рождались дети, земля давно была бы перенаселена, — фыркнула я, решив не обращать внимания на то, что восьмилетка говорит слово «секс». — А если ребёнок появляется на свет, значит, он кому-то нужен.
— Только я никому не нужна…
— Ты нужна. Ты нужна своему папе. Он тебя очень любит.
— Любил бы, выгнал бы всех остальных и жил бы только со мной!
Я грустно рассмеялась. Эх, Пашка, Пашка… Ты даже не представляешь себе…
— Я тоже часто так думаю. И в такие моменты мне кажется, что я права. Но потом…
— Что потом?
— Потом я ставлю себя на место Андрея.
Бросив взгляд на девочку, я продолжила:
— Понимаешь, твой папа просто очень порядочный и добрый человек. Он не может не помогать. Вот Марте, например, он помогает, потому что у неё ремонт, а писать роман в шуме — это очень сложно.
— Да закончился у неё ремонт! — выкрикнула Прасковья. — Сто лет уже!
— Как это? — пробормотала я. — Ведь три дня назад она говорила, что кладут паркет…
— Давно уже! Она тебя за нос водит, а ты дура!
— Как… — растерялась я. — Но ремонт же… Это она тебе сказала?
— Не мне, а Козочке…
Прасковья всхлипнула, отбросила подушку и прыгнула ко мне, прижавшись всем телом, приникнув, обняв, дрожа.
— Полиночка, миленькая, не отдавай меня в пансион, пожалуйста! Там злые преподы, там девчонки бьют, там плохо, плохо!
— Милая моя, зайка, Пашенька… — я только гладила её по гриве рыжих волос, тщательно завитых в парикмахерской, и не знала, что ещё сказать. Нет, ну какая сука?!
— Не отдавай! Я честно-честно, больше никогда, ни в жизни, клянусь, никаких дурацких шуток, никаких пранков, только, пожалуйста, не отдавай меня в пансион!
Я опомнилась, отстранила её и встряхнула за плечи:
— Прасковья!
Она рыдала.
Нет, я точно убью того, скорее, ту, которая вякнула девочке про пансион!
— Я клянусь, слышишь, клянусь ребёнком, который у меня в животе, понимаешь? — заставила её поднять голову и посмотреть мне в глаза. — Я никогда не собиралась просить папу отдать тебя в пансион! Веришь?
Прасковья всхлипнула.
— Кто сказал тебе об этом?
— Марта, — выдавила сквозь рыдания девочка. — Но она сказала, что ты всё равно не признаешься…
— Марта? Точно?
Я даже не знала, что сказать. Марта казалась мне гораздо более адекватной, чем все остальные бывшие. Марта даже нравилась мне своей адекватностью в этом дурдоме. Но теперь выясняется, что это змея, которую я пригрела на груди. Условно.
Я дура.
— А ещё, — Прасковья всхлипнула, потёршись щекой о моё плечо, — она сказала Козочке: дерзай.
— А это о чём?
— Козочка, то есть, Алиса… Она сказала Марте, что подождёт, пока ты станешь толстой и жуткой, и тогда она снова заберётся к папе в постель…
Я закрыла глаза, лаская пальцами густые и шелковистые волосы Прасковьи. Суки. Какие они суки… А я дура.
Какая я же я дура!
— Мне не хочется думать, что ты мне врёшь, — сказала тихо. Прасковья отстранилась, буркнула:
— Вот ещё, врать-то зачем? Они меня не любят. И тебя не любят. Они любят папины деньги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Деньги любят все, — задумчиво ответила я. — Но не все строят козни.
— Спроси у них сама, если не веришь. Но раньше Марта никогда не задерживалась столько времени на вилле. А Козочка, она завидует всем.
— Кому всем?
— Всем! Маме завидовала, Марте завидует, а теперь и тебе завидует.
— Завидовала, что есть дети, а у неё нет детей… — сказала я сама себе. — Прости, Прасковья, мне надо… Я пойду… Я должна…
— Начистишь им рожи? — с надеждой спросила девочка. Я усмехнулась:
— Ну, что за разговоры? Пойду поговорю.
— Говорить ещё с такими… — она отодвинулась от меня. — Ты только пообещай, что не отдашь меня в пансион!
— Обещаю, никаких пансионов!
Я задом выбралась из домика и выпрямилась. Вдохнула свежий, приятный запах соснового леса. Влажный аромат чистого озера. Ласковый ветерок с цветущего луга. Жаль будет, если вилла «Сказка» перестанет быть моим домом.
Но иначе я больше не смогу.
Я люблю Андрея. Люблю всем сердцем, люблю так сильно, что иногда боюсь просто сглазить. В моих мыслях он самый главный человек. Первый, который сумел завоевать моё сердце, первый, кто от слов перешёл к делу и покорил меня. Покорил не только фруктами и заботой, но и своей искренностью. А вот его бывшие бабы… Как он мог жить с такими суками?
Прасковья вылезла вслед за мной и спросила в спину:
— Полина, ты же меня не бросишь?
— Папа тебя не бросит, — сказала я решительно. — Прости, я должна разобраться с некоторыми нахлебницами.
— Полин, может, не надо?
Я обернулась на неё и улыбнулась. Моя ж ты лапушка… Папа тебя не бросит, это я обещать могу, а вот я… Да и зачем я тебе, Пашечка?
— Надо, — ответила сама себе и решительно пошла к танцплощадке.
Пока шла, чувствовала себя дурой. Такой… ох какой дурочкой. Девочкой для красивой картинки в красивом доме красивого миллионера. Нет, Андрей меня любит. Но не настолько, чтобы понять, что его бывшие жёны суки.
А терпеть я больше не намерена. Эти их милые личики, которые они делают перед Андреем… Это выводит. Прасковье я верю больше, чем любой из них. Всё.
На танцплощадке уже не было Филимона, зато привезли на тележке настоящий свадебный торт. Как в американских фильмах, как Машка хотела! Я сама его заказывала — сладкий, с жирным кремом, с мерингами, с фигурками новобрачных на верхушке! Он был прекрасен — розово-белый с прелестными розочками по периметрам каждого уровня!
Я выцепила взглядом Марту с Козочкой, которые стояли, держа бокалы с шампанским. Посмотрела на Машку, которая как раз кормила мужа кусочком торта. Маруся моя… Ты такая хорошая, но мне придётся сделать то, что я собралась сделать.
— Муся, ты поела торта? — спросила я подругу, взойдя на помост.
— Ага, — сказала она, слизав с губ крем.
— Прости, зайка, я должна испортить тебе свадьбу.
Выдрав из рук ведущего микрофон, я осмотрела гостей с улыбкой. Как всё мило, как всё няшно. Но некоторые из присутствующих только притворяются хорошими.
Маша сказала мне:
— Мать, ты чего? Ты не можешь ничего испортить!
— Мне придётся.
— Ну давай, — с искренним интересом сказала Машка.
Я испробовала микрофон:
— Раз, раз.
Кто-то из гостей сказал:
— Два!
— Окей, — усмехнулась я. — Дорогие гости, я рада, что вы все тут с нами, рада, что вам нравится быть здесь. Но я хочу сделать заявление.
Все посмотрели на меня. Я улыбнулась. Подумала. Сказала:
— Машенька, ты моя лучшая подруга. Ты человечек, который всегда, вообще всегда позитивирует! Ты без позитива — не ты. Я никогда тебя не видела грустной или подавленной. Наоборот — когда нам, девчонкам, было грустно, ты всегда приходила и веселила нас!
Машка умильно сложила лапки на груди. Моя ты зая, солнышко сладкое, я тебя обожаю и знаю, что ты меня не предашь. Когда узнаешь, что случилось…
