Послышалась едва уловимая усмешка.
Эндерс знал всех, связанных с летним карнавалом, называемым Олд Оркардом, или почти всех — продавцов, мусорщиков, лотошников, подсобных рабочих, торговцев сувенирами, автомехаников, зазывал, сутенеров и прихлебателей. Большинство из них были местные, которых он знал десятилетия, или сезонники, прибывавшие только на лето, как перелетные птицы. Они составляли дружное сообщество, которого туристы не замечали.
Знал он довольно многих из тех, кого бармен называл бродягами. Эти были преходящими элементами и задерживались лишь на одну-две недели, делали кое-какой свой бизнес в развеселой лихорадочной обстановке гулянок Олд Оркарда, а затем двигались дальше.
— Неужто всех их и помните? — с сомнением спросил Билли.
— Не запомнил бы, ежели б они менялись каждый год, — прошептал Эндерс. — Но бродяги тут особенные. Они, может, и не так регулярно появляются, как ежегодные сезонные бизнесмены, но так же имеют свои правила… что ли. К примеру, видишь, вот приехал в 57-м году парень, продает с рук кольца «хула-хуп», а в 60-м, глядишь, продает дорогие часы всего по три доллара за штуку. Волосы у него уже не светлые, а черные. Думает, его никто не узнает. Ну, наверно, летние туристы и не узнают, даже если и побывали тут в 57-м, потому что покупают снова у того же жука. Но мы-то его знаем. Знаем всю эту бродячую компанию торговцев. Ничего не меняется, кроме их товара, и все, что они продают, на несколько шажочков в стороне от закона. Торговцы наркотиками, «пушеры», те — другие. Их слишком много, и они всегда отправляются за решетку, либо помирают прежде времени. А проститутки слишком быстро стареют, чтобы их запомнить. Но ты хотел о цыганах потолковать. Так вот, если подумать, то получается, что цыгане — самые старые бродячие торговцы из всех.
Билли извлек конверт с фотографиями из кармана плаща и осторожно выложил перед Эндерсом, как расклад покера, Джину Лемке, Сэмюэла Лемке, Ричарда Кросскилла, Маури Старберд.
Тадуза Лемке.
— А! — шумно выдохнул старик, когда Билли положил эту последнюю. — Тэдди, ты, старый сутенер-совратитель!
Он взглянул на Билли и улыбнулся. Но Билли Халлека он провести не сумел — старик испугался.
— Я думал, это он, — поправился Эндерс. — Просто не разглядел… тут темновато… вижу — вроде похожая фигура…
Он снова схватил и поднес стакан к губам, расплескав на сей раз больше воды себе на рубашку. От холода слегка охнул.
Бармен подошел и неприязненно посмотрел на Билли. Эндерс поднял ладонь, чтобы показать, что с ним все в порядке, и бармен вернулся к своей мойке. Эндерс перевернул фотографию Тадуза Лемке. На обратной стороне была надпись: «Фото сделано в Эттлборо, Масс., серед. мая 1983».
— И ни на день не постарел с тех пор, как я увидел его впервые с его дружками летом 1963-го, — заключил Эндерс.
Они расположились табором позади рыбацкой хижины, принадлежавшей ловцу лобстеров Херку в Солт Шеке, возле дороги N27. Пробыли там четверо суток, а на пятое утро их уже не было. Улица Ков Роуд располагалась неподалеку, и Эндерс сказал, что на второй день пребывания там он протопал полмили к их табору. Билли трудно было представить, что этот похожий на призрака человек смог бы и один квартал обойти. Он хотел, по его словам, поглядеть на них, потому что цыгане напомнили ему о старых временах, когда человек мог заниматься своим бизнесом, а Мистер Закон стоял в сторонке и позволял ему делать свое дело.
— Я постоял там у обочины шоссе какое-то время, — сказал Эндерс. Обычная цыганская жизнь. Чем значительнее все меняется, тем больше они остаются теми же самыми. Когда-то были все сплошь палатки да шатры, а теперь машины и трейлеры. Какая-то женщина гадает. Две или три продают дамам порошки, а два-три мужика продают порошки мужчинам. Я думаю, они бы задержались здесь и подольше, так как собрались устроить собачий бой для какого-то богача, а полиция штата про то пронюхала.
— Собачий бой?!
— Люди любят делать ставки, друг, а эти бродяги готовы мгновенно организовать любую азартную штуку: собаки, петухи со шпорами-бритвами. Бывает, что и два мужика берут в зубы концы шарфа и начинают ножами пырятъся пока кто-то из них шарф не отпустит, — проиграл, значит. Цыгане называют это «честный бой».
Эндерс смотрел в зеркало за стойкой бара на себя и сквозь себя.
— Да, все было, как в прежние деньки, — сказал он мечтательно. — Я носом чуял запах их мяса с перцем, оливкового масла. Откроешь банку — оно так пахнет, а поджаришь — иначе. Слышал их старинный говор и удары: туд! туд! туд! — кто-то, значит, нож в доску кидает. А кто-то и хлеб пек по старинке — на раскаленных камнях. Все вроде бы, как в старые времена, да не так. Что-то мне вдруг страшно стало, понимаешь. Вообще-то цыгане меня и раньше пугали как-то, но тогда я все равно мог к ним прийти. Какого черта — как никак я был белый человек, верно? В прежние времена мог подойти к их костру как хозяин, купить у них выпить чего-нибудь — не потому, что выпить хотелось, а просто, чтобы поглазеть. Но время сделало из меня старого человека, друг. А когда старику страшновато, он куда угодно без оглядки не попрется. Не те времена, когда он еще учился бриться… В общем, стоял я там вечером и смотрел. По одну руку Солт Шек, по другую — их машины, трейлеры. Они бродили туда-сюда у своих костров, а я слушал их разговоры, смех, запах их еды ощущал. И тут открывается один фургон, на котором нарисована женщина и белый конь с рогом, как он там называется…
— Единорог, — подсказал Билли. Ему показалось, что голос его прозвучал от кого-то другого. Он хорошо запомнил этот фургон, впервые увидев его в тот день, когда цыгане появились в парке Фэйрвью…
— Из него кто-то вышел, — продолжал Эндерс. — Вижу только тень да огонек сигаретки. Но я узнал его. — Он постучал бледным пальцем по снимку. — Он это, приятель твой.
— Вы уверены?
— Он еще так крепко затянулся сигареткой, а я вижу… у него такая штука. — Эндерс указал пальцем на то, что осталось от носа Тадуза Лемке, но прикасаться к глянцевой фотографии не стал, словно боялся заразиться.
— Вы с ним поговорили?
— Нет, — сказал Эндерс. — Это он со мной поговорил. Я стоял в темноте и Господом готов поклясться, что в мою сторону он даже не глянул. И вдруг говорит: «Что, Флэш, по жене соскучился? Ничего, скоро будешь с ней».
Потом стрельнул окурком и пошел к костру. Я еще увидел, как у него блеснуло кольцо в ухе.
Он утер ладонью воду с подбородка и посмотрел на Билли.
— Флэш — такая кличка у меня была, когда я грошовым носильщиком работал на причале еще в пятидесятых. Но никто меня с тех пор так не называл, друг. Я, понимаешь, стоял-то совсем в темноте, а он вроде бы увидел и назвал по старой кличке, либо, как цыгане говорят, секретным именем. Представляешь, что у них там за пазухой, коли даже секретное имя человека знают?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
