Аиша была, пожалуй, единственной, кого Гиберт уважал в Назараде. Она в совершенстве владела немецким, а манеры ее были столь великолепны, что сам Гиберт иногда сомневался: а достаточно ли вежлив он сам и не смотрится ли по сравнению с Аишей деревенским невежей? За несколько минут до встречи с Аишей он чувствовал неловкость и скованность, которые тотчас растворялась, стоило ему очутиться в ее обществе. И, конечно, Гиберт втайне был влюблен в Аишу. В нее просто невозможно было не влюбиться! Казалось, Аиша создана специально для того, чтобы мужчины за ней так и вились! Ослепительно белые длинные волосы и великолепная грудь приковывали к себе взгляды, а прекрасное личико и фигурка, наверное, будут единственным светлым воспоминанием Гиберта во всей этой поездке Так думал он сам, и ничто не могло помешать этим его мыслям.
Вот и сегодня вечером немецкий посол собирался навестить Аишу, чтобы поужинать с ней и, возможно, остаться на бал, который она давала у себя в замке по поводу дня рождения своего дядьки Ефана. Гиберт ни разу еще не видел дядьку, но по разговорам знал, что это очень образованный и знатный мужчина, пользующийся непререкаемым авторитетом и властью. И немецкому послу хотелось познакомиться с ним поближе, ибо он предполагал, что найдет в Ефане достойного собеседника.
В то утро Гиберт, как и обычно, после трапезы пошел в свой небольшой кабинет, чтобы к обеду разобраться со всеми делами и после недолгого сна, придающего сил, идти к Аише. Дел было не так много, но все они были связаны с кропотливыми и долгими подсчетами. А считать Гиберту не нравилось. Еще со школы. Были, конечно, у него счетоводы, но когда дело касалось денег, Гиберт никому довериться не мог. Он и себе-то доверял с трудом: руки, одурманенные блеском золота, могут независимо от мозга запихнуть за пазуху много лишнего, за что потом вовек не расплатишься.
Несколько часов Гиберт раскладывал на столе стопки монеток, считал их, записывал результат, к нему прибавлял прошлый, выводя таким образом итог.
И вдруг его потревожили.
– Герр фон Клауссенц… – с выражением великой покорности на лице в кабинет протиснулся лакей Ганс. Это был маленький, неприметный немец, ходивший всегда в потрепанной ливрее, с седым клоком волос на самом затылке и глубокими морщинами на щеках, что придавало ему сходство с породистой собакой. Ганс был невероятно робок, а когда врал, то жутко краснел, чем это самое вранье и выдавал. Именно поэтому он до сих пор не смог выбиться в люди и прозябал в лакеях, когда его соратники, с которыми он начинал, давно имели собственных лакеев и прислугу, ездили в каретах, запряженных четырьмя, а то и пятью лошадьми!
– …к вам… м-м-м… э… посетители!
– Посетители? – изумился Гиберт, поглядывая на часы, – в такой час? Кто же это?
– Я не знаю, – пожал тощими плечиками Ганс, – странная… м-м-мн… э… пара. Девушка-немка и старик!
– Нищие с базара, просящие милостыню?
– Непохоже, герр фон Клауссенц. Одеты богато и требуют немедленного с вами свидания! Иначе грозятся ждать у ворот резиденции, пока вы не выйдете на улицу!
– Что за неожиданные визитеры посреди недели?
Посол, решительно отложив перо, встал. Ганс опасливо попятился назад, упершись спиной в дверь и нашаривая рукой дверную ручку:
– Они ждут за воротами, repp посол. Велите впустить?
– Обыскать и впустить под охраной двух солдат! – распорядился Гиберт.
Ганс услужливо помог ему надеть фрак, застегнул все пуговицы и проворно юркнул в дверной проем отдавать распоряжения.
Гиберт, в голове которого все еще дрожал лик короля Фердинанда, выбитый на одной стороне монет, прошел в приемную комнату и распорядился принести вина. Милостыню у иностранцев просили в Назараде особенно охотно. Обычно он давал пару монеток, чтоб отвязались и ненароком не убили при бунте в городе. Но сейчас ему почему-то не хотелось ничего давать попрошайкам (хоть и хорошо одетым), и он приготовился напоить их вином, да и только.
Двери распахнулись, и в комнату вошла молодая прекрасная женщина.
Гиберт обомлел. Не будь он влюблен в Аишу, его сердце тотчас и без оглядки пленилось бы той, которая стояла пред ним! Стройная фигурка, милое личико, длинные черные волосы и пронзительный взгляд! Да, она не могла быть попрошайкой! Это была женщина чистых кровей и наверняка из высшего общества!
Следом вошел дедушка, тоже шикарно одетый, с горделивой осанкой и дорогой тросточкой в руке. У деда был орлиный нос и накрахмаленный парик.
– Кого имею честь принимать? – осведомился Гиберт немного осипшим голосом, не сводя с женщины глаз.
– К вашим услугам миссис Фройляйн и сэр Дуллитл из Англии! – хрипло ответил дед на чистейшем немецком. Женщина заинтересованно разглядывала золотые подсвечники.
«Миссис» – огорченно подумалось Гиберту, но он выкинул эту мысль из головы. Разве не он два месяца назад ухаживал за женушкой самого герцога Итийского? Ну и что с того, что герцог, когда узнал об измене, едва не посадил Гиберта на вертел и не зажарил вместе со стадом гибертовских свиней?!
– Чем могу быть полезен? – осведомился Гиберт. – Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь. Будьте как дома! Вина?
– Пожалуй, – ответил сэр Дуллитл.
Миссис молча присела на краешек дивана и перевела взгляд на немецкого посла. Гиберт почувствовал, что краснеет.
– Чем могу быть полезен? – запинаясь, повторил он.
Фройляйн посмотрела на двух солдат, стоящих навытяжку по обеим сторонам двери:
– Господин Гиберт! Мы пришли по очень важному и деликатному делу. Поэтому не будете ли вы столь любезны освободить комнату от лишних глаз и ушей?
Какой приятный голосок у нее был! Гиберт часто-часто закивал:
– Да, конечно! Все вон! Войдете только после моего непосредственного приказа! Ясно?!
– А поднос, пожалуй, оставьте! – Громко отрыгнув, сэр Дуллитл подхватил из рук удаляющегося лакея поднос с бокалами вина и поставил его на диван около себя.
– Что вас привело в мою скромную обитель? – Гиберт присел рядом с миссис Фройляйн и ослепительно улыбнулся. Еще ни одна девушка в Речи Посполитой не выдерживала этой его улыбки.
Миссис сдержанно улыбнулась и посмотрела куда-то Гиберту за спину:
– Шторки можно задвинуть?
– Обязательно! – Гиберт прошествовал мимо сэра Дуллитла, выпивающего один бокал за другим, и плотно занавесил шторы. В комнате мигом стало полутемно и мрачновато.
Гиберт отметил про себя, что глаза миссис Фройляйн горят каким-то странным синеватым блеском.
– Можно ли мне рассчитывать на поцелуй вашей нежнейшей ручки? – осведомился немецкий посол, присаживаясь вновь на диван.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
