— Надеюсь, ты понимаешь, что я проделал такой долгий, а главное, трудный путь в ваши края вовсе не затем, чтобы полюбоваться на потомков моего любимца и уехать ни с чем. — Заявил он, алчно косясь на пробегавшего мимо Утреннего ветра. — Тем более что дни моего коня сочтены, и я не уверен, что у него хватит сил донести меня обратно домой, дорога неблизкая.
С этими словами незнакомец похлопал своего коня по шее, но получилось у него это как-то не особенно душевно, словно он уже прощался с еще довольно бодрым жеребцом.
Ноктурнус попытался отделаться от приезжего малой кровью.
— Если желаете, я могу выбрать вам подходящего коня из табуна и довезти на нем, куда вашей душе угодно. Вон тот, совсем еще молодой…
Незнакомец схватил Ноктурнуса за руку, давая понять, что он не шутки приехал шутить.
— Я считал, что для вас, северян, закон — дело чести.
Наш пастух, сам неслабого десятка, с трудом вырвал руку из цепкой хватки незнакомца.
— Ваш конь слишком субтильный, чтобы произвести таких прекрасных мускулистых жеребцов!
— Ты хамишь мне, парень, — процедил сквозь зубы путник. — Я отношу это на счет твоей молодости и неопытности и забываю об этом, чтобы у твоей семьи была возможность выжить этой зимой. Я дам тебе за черного тысячу золотых, и дело с концом.
«Тысячу золотых, тысячу золотых», — звенело в ушах у юноши. Он и подумать не смел, что в мире существуют такие громадные деньги, и, что тем более, их могут предложить ему. Когда прошла эйфория от мыслей о жизни, которая у них начнется, будь у них с отцом и братьями гора золота, он вспомнил наказ отца. «Пусти их на наше поле с пшеницей, но не продавай».
— Я не могу этого сделать, — тихо, но отчетливо сказал Ноктурнус, отгоняя от себя мысли о сладкой жизни.
— Что? — Незнакомец не поверил своим ушам. — Повтори еще раз, что ты сказал, парень, я что-то не расслышал.
— Я не продам вам его даже за три, нет, четыре тысячи, — после паузы выдавил из себя Ноктурнус. — Это не мои кони, и у меня нет прав ими распоряжаться.
Незнакомец, вздохнув, выпрямился, и Ноктурнус почему-то только сейчас заметил, что тот намного выше и шире его в плечах.
— С этого и надо было начинать, парень, — устало ответил путник. — Что ж, мое дело предупредить.
И с этими словами он хлестнул своего выдохшегося коня, и тот неожиданно резво взял с места. Полы плаща путника трепал на скаку ветер-суховей, и Ноктурнусу казалось, что это огромная темная птица машет крыльями, стремительно удаляясь от него.
Когда вечером Ноктурнус пригнал табун домой, его терзали смутные предчувствия. Было уже поздно, а никто не зажег свечи на подоконнике, чтобы заблудившиеся в бескрайней степи могли найти дорогу к их дому — а ведь отец всегда это делал.
Пастушок загнал свой небольшой табун во двор, а затем медленно подошел к двери их старого, крытого соломой домика. Трухлявая дверь предательски скрипнула на несмазанных петлях. В доме никого не было.
Ноктурнус остался совсем один, что правда, с табуном лошадей. Он знал это, он чувствовал, что ни отец, ни братья, не вернутся больше, а значит, ему, еще такому юному, одному придется в одиночку выживать на равнинах. Одному придется охранять их дом, вести хозяйство, заботиться о табуне и высохших посевах зерновых. А еще — беречь сердце от злобы и жажды мести, как его всегда предостерегал отец.
Ясносветлое утро застало Ноктурнуса, теперь старшего и единственного в семье, спящим в обнимку с подаренным ему когда-то отцовским оружием. Тугой лук, колчан, полный стрел, и звонкий клинок в потертых пыльных ножнах — вот и все, что осталось теперь у него на память о солдате-отце. Юноша, осунувшийся и повзрослевший за одну ночь, умылся, смыв с побелевшего лица ночные слезы, и вышел во двор. Привычно пересчитал лошадей, ища взглядом тех, четверых, их с отцом гордость, и не нашел их.
— Эй, Ночь! Но-о-очь! Где ты? Утро, День, Вечер! Да где же вы все? — мальчик заметался по двору, заглянул в крытую конюшню, но так и не нашел своих любимцев. Они исчезли так же, как и его семья.
Отчаявшийся и подавленный, Ноктурнус сел на перевернутую кадку у колодца. Невидящим взглядом он уставился на старую кобылу Нику, что четыре года назад произвела на свет Ночной Ветер.
— Это ты во всем виновата, кляча! — Напустился он на лошадь. — Я проклинаю тот день, когда отец купил тебя, скотина кривоногая! Пошла вон отсюда!
В приступе отчаяния Ноктурнус открыл ворота и выгнал лошадей со двора.
— Пошли вон отсюда, но-о! — Кричал он им, и лошади послушно шли в поле. — Все вон пошли! — Надрывался юноша, ударив нескольких из них.
Животные неторопливо побрели на привычные пастбища, понукаемые своим пастухом.
— Чтобы я вас больше не видел, — надрывался Ноктурнус. Он лежал теперь прямо на земле, и плакал навзрыд, закрыв лицо руками. Он вспомнил отца, братьев, мать, которая умерла уже много лет назад от лихорадки. И почему-то ему вспомнилось лицо незнакомца, на которое падала тень от капюшона, от чего невозможно было разглядеть черты лица. Того самого незнакомца, что еще вчера предлагал ему несметные богатства в обмен на коней.
— Я убью тебя, во что бы то ни стало, — прошептал он, обращаясь к видению чужеземца, вставшему перед ним. Ноктурнус с размаху ударил по земле кулаком и, тяжело поднявшись, зашел в дом за отцовским оружием. В последний раз взглянув на родной дом, он выловил в поле рыжего коня-трехлетку, взнуздал и оседлал его, и пустил карьером на Юг, не захватив с собой даже еды и питья.
Глава 15. Цепной кот
Не то чтобы Гард и раньше не бывал в хижине по несколько дней, но в этот раз он запропастился более, чем на целую неделю.
И у Като перед глазами все чаще появлялась вот такая картинка: где-то в сердце Ульмского леса кота окружают чудовища-волколаки, разбирают по косточкам — да и это в скором времени разносят по своим неряшливым гнездам черные вороны.
Вечерами девушка жгла найденную в хижине свечу и подолгу сидела у окна, вглядываясь в сизо-синий Мрак за стеклом. Чистила ли она оружие, или же меняла пух на новый в ветхой подушке — едва до нее доносился волчий вой, она вздрагивала, бросала свое занятие и подходила к двери, открывала ее настежь и так стояла, пока страх перед ночной чащобой не загонял ее обратно в хижину.
Не в силах больше ждать и беспокоиться, Като подкинула дров в очаг и, накрывшись овчиной, приготовилась ко сну. Она задумчиво следила, как языки пламени лижут сырые дрова, а те шипят и пенятся.
Внезапно кто-то толкнул дверь. Но та не поддалась, запертая на засов. Като вздрогнула. Неужели волки? В дверь заскреблись, и еще она услышала громкое мяуканье, каким кошка просит пустить ее со двора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
