– Здравствуй, – сказал дочери Алексей. И, не придумав ничего лучше, протянул руку. По ладони густо текло тёмное грязное масло; хорошо знавшие Снегирёва тотчас определили бы, что от волнения у него ехала крыша. Жуков, на своё счастье, не знал его совершенно.
– Это дядя Лёша, – сказал Валерий Александрович. – Он будет иногда приходить… «Москвичик» смотреть…
Что касается Стаськи, она просто взяла протянутую руку и как можно крепче пожала её. Мастера, помогавшие дяде Вале с машиной, обычно обращали на неё очень мало внимания. Либо высказывались в том духе, что, мол, лет через пять у неё на уме будут одни гулянки, а в гараж её больше никаким калачом. Рукопожатие преисполнило её большой гордости, она успела задуматься, уж не испытывают ли её на боязнь выпачкать ручки. Что ж, она в любом случае собиралась подавать ключи, отвёртки, смазочные шприцы и самодельные воронки, которые они с дядей Валей лично выгибали из жести. То есть по возвращении домой – горячая вода с порошком, традиционные стенания тёти Нины и заговорщицкое подмигивание дяди Валеры.
– Вам что-нибудь помочь?.. – серьёзно спросила она, и Снегирёв уловил в её голосе свои собственные интонации. Давнишние-предавнишние, теперь у него таких не было. Ещё он видел, что глаза у Стаськи тоже были его. И тоже не теперешние линялые, выгоревшие дотла. Такие глаза, как нынче у Стаськи, были у него до всех дел. Во времена их с Кирой пеших прогулок по городу. Во времена поездки в Зеленогорск…
Пока он судорожно соображал, что бы такое сказать смотревшему на него существу, Стаська обернулась через плечо и как будто съёжилась, и он увидел ноги других людей, подошедших к машине. Ног было три комплекта. Один комплект щеголял в достаточно пристойных кроссовках. Два других топали в мерзких растоптанных башмаках, то ли завершавших свой путь на помойку, то ли, наоборот, недавно там обретённых.
– Эй, х-хозяин… – послышался обращённый к Жукову голос. – Стакана, бля, не н-найдётся?..
Ритуальное требование исходило от вожака троих «алконавтов», давно примелькавшихся во дворе.
– Не держу, – развёл руками Валерий Александрович. – Извините.
– Как это «н-н-не держу»? – возмутился обладатель кроссовок. Он был сравнительно недавно принят в компанию и ещё утверждался в экологической нише. – Н-неча мозги нам компостир-ровать, иди п-поищи!..
– В гараже, да чтоб стакана не было… – с глубоким презрением проворчал второй.
– Ну правда нет, мужики, – Жуков изо всех сил старался сохранить твёрдость. – Вы лучше в магазине спросите.
– А мы ща с-сами посмотр-р-рим! – рассердился кроссовочный, пятью минутами ранее получивший в том самом магазине очень недипломатичный отлуп. – Это что там у тебя на п-полке блестит?..
Стаська вскочила на ноги и храбро встала рядом с дядей Валерой, собираясь ни при каких обстоятельствах его не бросать. Снегирёв решил не дожидаться развития событий и вылез из-под машины.
Он обошёлся безо всяких угроз и резких телодвижений. Просто смерил взглядом каждого из троих. И улыбнулся, показав разом все зубы. И самый адекватный сразу пришёл к стихийному выводу, что поисками стакана лучше заниматься где-то в другом месте. Собутыльникам тоже расхотелось вступать в дальнейшие препирательства, ибо общество Снегирёва к дискуссиям не располагало. Алексей дождался, чтобы перед гаражом снова воцарилась благолепная тишина, и полез назад под «Москвич».
– В коробке менять надо, – уже оттуда сообщил он Валерию Александровичу. – Если по-быстрому нарисуешь доверенность, я бы его в мастерскую на неделе стаскал…
Нина Степановна Жукова побаивалась незнакомых гостей. Тому виной была и неизбежная мнительность после гибели подруги, и вечные комплексы по поводу недостаточно ухоженной и опрятной квартиры. Валерий Александрович хорошо знал жену и предпочёл вовсе не говорить ей о предстоящем визите. Головомойка по отбытии гостя всяко была ему обеспечена, так чего ради подписываться ещё и на предварительный втык?..
В присутствии Снегирёва Нина, конечно, ничем своего неудовольствия не показала. Любезно поздоровалась, поблагодарила за труды, выдала «автослесарю» домашние шлёпанцы и скрылась на кухне – доводить до кондиции семейный обед. Жуков успел заметить тарелки на столе и понял, что вечером получит по полной программе. Ввиду тёплой погоды на обед предполагалась окрошка. То есть свалившийся на голову гость означал срочную варку дополнительного яйца, судорожное нарезание колбасы и скоростную чистку картошки. Или перераспределение уже приготовленных порций. В общем, нервотрепку.
Делать нечего – Валерий Александрович повёл Снегирёва в комнату, сознавая, что тем самым только усугубит катастрофу. Жуковская квартира состояла из двух смежных комнат и очень большой кухни; там-то, на кухне, происходила вся общественная жизнь, еда, телевизор и нечастые приёмы гостей. Случайные посетители вроде автослесаря дяди Лёши в комнаты обычно не допускались. По мнению Нины, там перманентно царил чудовищный кавардак, могущий создать у посторонних людей превратное впечатление.
Стаська, счастливая в своей безответственности, умчалась на кухню помогать тёте Нине и упоённо рассказывать ей, как легко и мягко работает теперь в машине сцепление. Снегирёву хотелось идти с ней, смотреть на неё и слушать, что она говорит. Он повесил обратно на крючок дежурное полотенце и пошёл следом за хозяином дома.
Дверь во вторую – Стаськину – комнату стояла раскрытая нараспашку. Алексей покосился туда… и на несколько секунд прирос к полу, начисто перестав слушать, что говорил ему Жуков.
Комната, в которой обитала его дочь. Его и Кирина дочь…
Забирая девочку к себе в семью, Жуковы полностью освободили для неё эту дальнюю комнату. И перетащили сюда из крохотной Кириной квартирки всю мебель расставив её по возможности в том же порядке. То есть вещи, знавшие Киру, вместе со Стаськой перебрались на новое место и принесли из прежнего дома всё доброе и хорошее, что там обитало когда-то. А новые стены и солнце, иначе заглядывавшее в окно, не пустили сюда призрак безнадёжной утраты, поселившийся на старой квартире. Кира БЫЛА ЗДЕСЬ. Живая. Не мёртвая, как за той перекрашенной дверью…
Снегирёв стоял и смотрел, и если у Валерия Александровича ещё были какие-то сомнения по поводу его личности и намерений, они полностью и безоговорочно испарились именно в этот момент.
…Алексей помнил Кирину квартиру до фотографических мелочей. То, что он видел перед собой здесь, напоминало сон, в котором насквозь знакомые предметы и лица предстают искажёнными, непохожими на себя, но удивления это почему-то не вызывает. Когда к нему вернулась способность здраво соображать и с нею – хотя бы отчасти – обычная наблюдательность, он увидел на стенке, справа от двери, два карандашных портрета. С одного, дальнего, улыбалась молодая и потрясающе красивая Кира. На втором… Господи спаси и помилуй, на втором был он сам. Тоже молодой, улыбающийся и очень красивый. То есть абсолютно непохожий на себя нынешнего. И неприкрыто влюблённый. Кира смотрела потупившись, скромничая, немного смущённо, вроде и поворачиваясь в его сторону и в то же время стесняясь. Простецкий парень Костя Иванов смотрел прямо на Киру, откровенно сияя счастьем, мужеством и задором, и всё это принадлежало только ей, ей одной. А рука художника – это чувствовалось – была совсем юной и не слишком умелой, но вдохновение и любовь, водившие ею, никакому сомнению не подлежали.
Между портретами висел на стене лист бумаги с надписью в столбик. Это явно было стихотворение, но у Снегирёва плыло перед глазами, и разобрать написанное не удалось. Он только слышал, как знакомо тикал «Густав Беккер».
– Это кто рисовал? – шёпотом спросил он Стаську, появившуюся из кухни.
– Я, – ответила она, сделавшись от смущения точной копией Кириного портрета. – Это мои мама и папа. Я по фотографии…
– Обедать!.. Идите обедать! – донёсся голос Нины Степановны. –
Остаток субботы прошёл в предгрозовой тишине. Валерий Александрович видел, как распирала Нину исчерпывающая оценка его преступления. «Я всё понимаю, – ледяным тоном скажет она, когда Стаську уже загонят под одеяло и можно будет ругать его, не опасаясь педагогических эффектов. – Тебе давно нужен был такой мастер. НО ЧЕГО РАДИ ТЫ ПРИТАЩИЛ ЕГО В ДОМ?..»
Стаська, естественно, давно выучилась трактовать красноречивое тёти-Нинино молчание. Она очень не любила, когда опекуны ссорились, и к тому же в данной ситуации была полностью на дяди-Валиной стороне, а посему делала для него что могла.
– Тёть Нин, а правда, всё же хорошую лампочку над мойкой дядя Валя приделал?..
– Тёть Нин, а помните, там в углу всё время линолеум отставал, так дядя Валя его…
– Тёть Нин, а как та труба под раковиной, которую дядя Валя чинил? Не протекает пока?..
Под конец дня Нина Степановна уже не знала, плакать или смеяться. Жуков вообразил даже, будто прощён, но стоило супругам остаться наедине, и наивные иллюзии тотчас улетучились.
