ли, Тонька?
Девушка посмотрела на нее через плечо и, казалось, удивилась ее вопросу:
— Не со всеми, конечно, некоторые не отвечают, — с легкой грустью сказала она.
— А почему не отвечают?
Тоня теперь уже с упреком взглянула на подругу.
— Ты как маленькая, Варька. Они же воюют, а на войне всякое случается…
Варя смутилась. Ее необдуманный, наивный вопрос, видимо, искренне удивил и огорчил девушку. И она впервые подумала, что Ломова не только ради какой-то забавы коллекционирует фотографии. Присела на кровать к ней, обняла за плечи, спросила:
— О чем же они тебе пишут, Тоня?
Девушка вздернула плечами, словно затрудняясь ответить.
— Как тебе сказать, разное пишут. Признаются в любви и всякое такое…
— Все признаются? — усомнилась Варя.
— Почти все. А чего ты удивляешься?
— Я не удивляюсь, просто интересно, как это все вдруг в тебя одну влюбились, а как же ты…
— Что я? — остановила ее Тоня. — Я им тоже пишу, что люблю, и благословляю бить гадов-фашистов.
Она хитровато подмигнула, вынула из папки свою маленькую фотографию, подала ее Варе.
— Такую карточку я, считай, отослала всем, вместе с письмами.
С фотографии-пятиминутки смотрела доверчиво улыбающаяся круглолицая с приоткрытыми пухленькими губками дивчина. В такую влюбиться солдату-фронтовику нетрудное дело.
— И тебе не стыдно, Тонька? — возвращая карточку, строго спросила Варя.
— А чего мне должно быть стыдно? — вопросительно посмотрела на нее Ломова.
— Ведь ты всех обманываешь, что любишь. Зачем ты это делаешь?..
— Как это зачем? — в упор, пристально глядя на подругу, спросила Тоня. — А если я их правда всех люблю, что же в этом плохого? Или мне кто может запретить?
— В таком деле нет запрета, совесть должна быть, — уже с горячностью продолжала Варя, — представь себе — все они, — показала она на вырезки, — узнают, что ты такая щедрая на любовь, знаешь, как тебя обзовут…
Тоня рассмеялась.
— Чудная ты, Варюха, — сказала она беззаботно. — Ну как они могут догадаться, что я всех их люблю, если они в жизни друг друга в глаза не видели и никогда не увидят. — Она взяла вырезки, принялась, как карты, раскладывать на кровати. — Вот этот лейтенант, который два немецких танка подбил, с Первого Украинского, а вот солдат с Белорусского, а морячок этот на эсминце на Балтийском фронте рулевиком. Все они в разных местах воюют. Так что ты зря опасаешься, что они узнают про мою щедрую любовь, — и заключила уже уверенно и серьезно: — Если хочешь знать, от моей любви им легче воюется. Они сами пишут об этом.
— Все равно нехорошо, Тонька, — с задумчивой грустью сказала Варя.
Ломова, казалось, не расслышала ее слов, продолжала перебирать фотографии.
— А этот сержант уже не отвечает.
Варя взяла вырезанную из какой-то газеты бледно отпечатанную фотографию. Под ней было написано: «Пулеметчик Иван Нырков — настоящий художник своего дела». Тоня подала ей еще одну фотографию.
— Этот тоже перестал писать.
На Варю смотрел с жизнерадостной улыбкой парень в шлеме танкиста.
— И этот, и этот… — Тоня подавала Варе фотографии одну за другой.
— Почему же не пишут, Тоня? — серьезно спросила она. Девушка подняла лицо, посмотрела прямо в глаза подруге, сказала почти шепотом и так, будто в самой себе к чему-то тревожно прислушиваясь:
— Наверно, убиты, понимаешь…
Варя почувствовала, как мгновенный холодок пробежал по всему телу.
— Откуда знаешь, что убиты. Может, их перебросили в другую часть или ранили, — робко возразила она.
— Нет, нет, — протестующе покачала головой Тоня, — эти убиты, их уже нет. Вот послушай, что писал мне Ваня Нырков перед самой смертью.
Она ссунулась с кровати, достала из-под нее фанерный самодельный чемоданчик, вынула из него пачку писем-треугольников. Нашла нужное, развернула и, побегав глазами по строкам, остановилась, стала читать вслух:
…«пишу тебе в окопе. Фриц совсем близко. Постреливает, а в атаку не идет, видать, кишка тонка. Вчера мы ему хорошей прочуханки дали. Но вот, кажется, зашевелился. Если меня убьют, милая незнакомка, знай, сердце мое с тобой. Думая о тебе, мне хорошо воевать и жить легче в сырых окопах…»
— Слыхала: «если убьют»?.. — тревожным взглядом посмотрела на подругу Тоня. — Значит, предчувствовал. И вот у этого матросика тоже предчувствие было.
Она откладывала в сторону одни письма, не читая их, другие оставляла в руке. Варя, изумленная, молча смотрела на нее. Никогда прежде она не задумывалась над тем, что Тоня ведет такую обширную переписку с фронтовиками. И все это не ради забавы или какой-то любовной шалости. От писем веяло откровением, задушевностью. Варя не знала, какими были Тонины письма к бойцам, но, судя по ответам, в них ничего не было легкомысленного. Тоня писала о шахте, о работе подруг, а ей — о ратных делах.
Когда Тоня рассортировала треугольники предполагаемых «убитых» и «живых», первых оказалось больше. Ломова взглянула на подругу, и глаза ее застлал испуг.
— Вот видишь, а совсем недавно этих было больше, — показала она на конверты «живых».
Варе сделалось страшно и жутко от этих подсчетов и догадок.
— Я всех люблю, и они меня все до единого любят, — говорила Тоня, — а хоть одного из них дождусь, как ты думаешь, Варечка? — полными слез глазами смотрела она на подругу.
Варя не знала, что ей ответить, пошутила:
— А если целым взводом явятся, что тогда будешь делать?
Ломова сгребла в кучу письма на кровати и упала на них лицом.
— Может, никто не вернется, Варечка, ни один… — с трудом выговорила она. Плечи ее вздрагивали.
С этого дня, когда случалось им оставаться вдвоем в комнате, Варя спрашивала:
— Ну что, получила письмецо от кого-нибудь?
И если такое письмо было, садились рядом, и Тоня читала вслух. Как-то пришло письмо от молодого солдата, фотографию которого Тоня привезла из города. В горвоенкомате, оказывается, работала подружка Ломовой, она-то и снабжала Тоню вырезками из газет.
Молодой воин был награжден тремя орденами солдатской славы. Он писал:
«Получил Вашу фотографию, за что низко кланяюсь и от души благодарю. Вы просите, чтобы я рассказал о своей жизни. А что рассказывать, я, право, не знаю. Вырос в детском доме, не помню ни отца, ни матери. Окончил ФЗУ и не успел поработать на заводе слесарем, а тут война. Теперь воюю. Два раза был ранен. Вот и вся автобиография. А за то, что поцеловали в своем письме, вовек не забуду. Вы первая девушка, которая поцеловала меня. Ваше письмо буду носить под гимнастеркой у самого сердца. Мне с ним легче будет воевать и, если хотите, даже гораздо охотнее. Жду ответа, как соловей лета, и крепко, крепко целую.
Ваш до гроба
