Но как наиболее организованная часть крестьян партизаны никогда не принадлежали к числу действительных сторонников большевизма. Ленин говорил, что сибирские крестьяне «менее всего поддаются влиянию коммунизма», потому что «это — самые сытые крестьяне»{324}. Ко всему прочему, коммунистам никак не удавалось расколоть партизан, обособив их «кулацкую верхушку». Этому сильно препятствовала традиционная внеклассовая спайка и былая боевая солидарность партизан.
Заигрывание властей с бывшими союзниками, численность которых в Сибири составляла десятки тысяч человек, прекратилось с началом переворота в деревне. В 1929 году руководители края впервые заговорили о «плохих партизанах». Недавних героев лишили ореола славы. Как заявлял секретарь краевой контрольной комиссии Ковалев, партизаны «окончательно дискредитировали себя тем, что срослись с кулацкой обстановкой, хозяйственно обросли, потеряли свое революционное партизанское чутье, которое они имели в прошлом… Сейчас, — говорил Ковалев, — такой партизан… борьбу прекратил, не сознает необходимости классовой борьбы, борьбы за социалистическое переустройство деревни»{325}.
В конце 1929 года был введен запрет на проведение съездов и конференций «из одних партизан» и объявлена «тщательная очистка низовых партизанских районов» от «бывших офицеров, растратчиков и прочих»{326}.
Однако главные удары последовали в период массовых раскулачиваний. В 1930–1933 гг. ОГПУ истребило в Сибири тысячи бывших партизан как участников «повстанческих организаций». Есть сведения о том, что партизаны действительно участвовали в организации ряда крестьянских восстаний периода коллективизации. Некоторые источники называют, в частности, восстания 1931–1933 гг. в Тасеевском, Дзержинском, Ирбейском и Абанском районах Красноярского округа.
Когда разгром был завершен, ОГПУ насадило в основных партизанских районах сеть тайных осведомителей и агентов и таким образом ввело постоянный контроль за поведением населения. Местная агентура обязана была «освещать динамику экономической мощности партизанских хозяйств, политико-моральное состояние комсостава и партизанских авторитетов, отношение бывших партизан к коллективизации» и кроме того выявлять «наличие организованных видов контрреволюционной деятельности и повстанческих тенденций среди бывших партизан»{327}.
В 1936–1937 гг. «партизанская тема» вновь зазвучала в связи с разоблачением «троцкистского заговора».
Арест нескольких бывших троцкистов в 1936 году (Сумецкого, Ходорозе, Богуславского) дал повод НКВД начать в Сибири очередной этап уничтожения партизан, теперь уже не только рядовых, но и партизан-руководителей — самой авторитетной и привилегированной части этого слоя людей.
Одними из первых были арестованы В.П. Шевелев-Лубков, бывший партизанский командир, работавший начальником строительства мукомольного комбината в Сталинграде, и его бывший адъютант Н.В. Буинцев. В 1926 году Лубков исключался из партии за хранение документов оппозиции, но был прощен и восстановлен. Теперь же его «троцкистское» прошлое НКВД решило использовать для доказательства существования некоего единого заговора оппозиции и партизан против партии.
В Красноярской тюрьме, куда доставили Лубкова в октябре 1936 года, ему предъявили обвинение в принадлежности к троцкистской повстанческой организации и потребовали признать себя ее руководителем. Допросы и уговоры продолжались около месяца, но ни к чему не привели. Лубков решительно отрицал каждый пункт обвинения. В январе 1937-го его переправили в Новосибирск, чтобы начать все сначала. Следователи очень спешили и нервничали. В этот период шла лихорадочная подготовка большого открытого процесса над троцкистами, и показания Лубкова об участии партизан в заговоре должны были стать важной частью обвинения. Большинство допросов проводил сам начальник УНКВД ЗСК Миронов. Ему помогали работники секретно-политического отдела Пастаногов, Перминов, Жабрев, Попов. Чтобы сломить партизанского командира, следствие пустило в ход все свои резервы. Были арестованы и допрошены многие партизаны, с которыми Лубков имел тесные связи, проведена серия очных ставок с сидевшими в этой же тюрьме троцкистами. Для психологической обработки его посадили в камеру к провокатору и сексоту Франконтелю, который отличался умением подводить арестованных к «раскаиванию». Франконтель, бывший троцкист, сообщал следствию о трудностях «работы» с партизанами:
«…руководитель «партизанской» группы Шевелев-Лубков не считал контрреволюционным явлением сборы партизан, где наносились любые оскорбления руководителям партии и правительства Советского Союза. С тем, чтобы доказать ему противоположное, приходилось много доказывать, приводить примеры… Такую работу я и называл трудной, так как она требовала много времени, терпения и сил. Например, на сборищах они высказывали такие фразы, как «надо перевоевывать», и в этом не находили контрреволюционного, доказывая, что они за советскую власть…»{328}.
Через камеру Франконтеля прошли и другие партизанские командиры — Н.П. Гаврилов, Н.В. Буинцев…
9 или 10 января в следствии произошел перелом. В один из этих дней Шевелева-Лубкова допросил Эйхе. В настоящем смысле это был даже не допрос, а скорее беседа партийного вожака с идейно заблудшим товарищем. Важно однако то, что в результате встречи старый партизан полностью изменил свое поведение. Спустя сутки он сделал следующее заявление:
«Мне стыдно, что я обманул тов. Эйхе, у меня не хватило смелости, смотря ему в лицо, сказать, что я подлец. Я прошу сообщить ему мое извинение и передать, что я решил сказать всю правду и надеюсь единственно на то, что он спасет меня, и я еще в будущую войну пригожусь, тогда я докажу, что не совсем еще погиб для советской власти»{329}.
После этого признательные показания командира следовали один за другим. Лубков писал начальнику УНКВ Миронову о своем «вредном, грязном прошлом», о том, какое впечатление произвел на него «процесс 16-ти» (августа 1936 года), показавший «кто такие были наши вожди, сволочи, которые нас кормили теориями, спекулировали революционными фразами, играя на трудностях, втянули во всю эту грязь исключительно в личных интересах, желая на наших спинах прийти к власти». Партизан признавал также, что на правильную дорогу его вывел только арест и «особенно мне помогли, — подчеркивал он, — беседы с Эйхе и майором Мироновым, за что я глубоко от всей души благодарю»{330}.
То, что далее описывал в своих «раскаяниях» Лубков, было типичным признанием «оппозиционера»: «встречались», «обсуждали», «переписывались». Но для НКВД важным являлись лишь имена тех людей, которых Лубков назвал в качестве единомышленников. Впрочем, фамилии многих партизан удалось получить и от других подследственных.
22 июня 1937 года Лубков предстал перед Военной Коллегией Верховного Суда СССР. Во время судебного заседания он отказался от своих прежних показаний и заявил, что сознательно оговорил себя и других людей. Он также утверждал, что дать ложные показания его уговорили сокамерник троцкист Сумецкий и секретарь крайкома Эйхе. По приговору суда Шевелев-Лубков был расстрелян{331}.
В начале 1937 года за решеткой в ожидании смерти сидели сотни бывших сибирских партизан и их командиров. Число их увеличивалось по мере того как выколачивались показания у новых заключенных.
В Красноярске был арестован бывший главнокомандующий Северо-Канским фронтом партизанской армии Николай Буда. Его заставили признаться в том, что в 1932 году он организовал рад крестьянских восстаний в Сибири с участием партизан{332}.
В. ЯковенкоАрестованный в Москве директор НИИ Наркомзема Василий Яковенко — также бывший крупный партизанский авторитет — был определен к «московскому партизанскому центру», связанному с Бухариным и Рыковым.
НКВД громило бывших героев во всех районах их проживания: на Алтае, в Кузбассе, Восточной Сибири и на юге Красноярского края. Весь 1937 год вскрывались «районные» и «поселковые партизанские ячейки», производились аресты членов семей партизан. В списке арестованных и расстрелянных оказались многие известные в то время партизанские авторитеты: Ефрем Рудаков, Николай Малышев, Г. Шаклеин, Иван Третьяк, Родион Захаров, Михаил Перевалов…
Общая численность исчезнувших не поддается учету. Однако можно определенно утверждать, что в годы террора основная часть этой социальной группы была уничтожена. Причина состояла не в том, что бывшие партизаны или хотя бы верхний их слой — наиболее сплоченных и отважных людей, могли представлять потенциальную опасность для режима Сталина. Просто режим не признавал никакой общественной консолидации вообще, кроме той, которая непосредственней отражала бы интересы тирана. К началу 1937 года была создана вполне подходящая обстановка для того, чтобы физически устранить не только всех бывших противников Сталина, но и покорить прочие общественные силы, сохранявшие относительную самостоятельность. Представленную возможность расправиться с партизанским единством как угрозой «единству партии и народа» сталинцы использовали до конца.
