Слабый огонёк лизнул горку тонкой щепы, примеряясь, как бы ловчее на неё наброситься.
– А Зенда, её личная прислужница? Уж на что девушка на редкость кроткая и терпеливая, и та сегодня прям рыдала на кухне, всерьёз пригрозив утопиться в дворцовом колодце! Сам слыхал. Так Гулида еле-еле отпоила её чаем с мятой, битый час уговаривая не делать такой глупости. Вы, господин, не заметили разве, что на обед был подан слишком уж зажаренный пирог с мясом ягнёнка?
Огонь уже ярко горел, наполняя комнату живым теплом.
Грасарий сидел в кресле, вытянув ноги и устало прикрыв глаза. Конечно, он прекрасно знал, что его будущая невестка обладала вне всякой меры заносчивым и упрямым характером. А то, что Мустин Беркост решил выдать дочь замуж помимо её желания, и вовсе уничтожило последние крохи имевшегося у неё благонравия. Не такой хотел бы он видеть жену Динария, не такой, но наступившие времена не располагали к мягкотелости. Ему сейчас, как никогда, требовался прочный союз с Главным сигурном, чья невидимая власть позволила бы Грасарию занять трон в случае прямого противостояния с братом.
Мужчина тяжело вздохнул. Он прекрасно помнил, какую сумятицу в головы присутствующих внесла Эльма Гинратус, вдруг выступив из заднего ряда и предъявив права своего сына на трон… Да, всё не так просто! И притязания Рубелия оказались далеко не бесспорными. В первую секунду он обрадовался, видя, как занервничал брат. Но отрезвление пришло очень быстро – к их тёплой компании добавился ещё один претендент! А насколько он силён и представляет ли реальную угрозу – покажет время.
И как виделось ему, Грасарию, покажет весьма скоро. Женщина погибла три дня назад и, как все преступники против короны, была похоронена в безымянной могиле. То, что об этом в скором времени станет известно её сыну Юнарию, можно было не сомневаться. Вот тут-то и начнётся самое интересное…
Грасарий открыл глаза. Зажжённые свечи горели ровно, создавая в комнате приятный полумрак. Микон, покончив с камином, приготовил серебряный таз и теперь стоял с кувшином и белоснежным полотенцем, готовясь лить воду на руки господина. Сняв камзол и рубашку, Грасарий с удовольствием ополоснул лицо и грудь прохладной водой и, вытирая крупные капли мягкой тканью, вдруг спросил:
– А что, Осмила по-прежнему страдает по моему зятю? Или уже выбросила его из головы?
Микон сложил пухлые губы в презрительную усмешку и прищурил хитрые глаза:
– Это вряд ли. Судя по её любви к деньгам, она уже давно поняла, что юноша из семейства Корстаков несравнимо богаче сына какого-то доланита. Да каждая поломойка в Остенвиле знает, что Турс Либург никогда не запускал руку в армейскую казну, считая это ниже своего достоинства. А теперь так и вовсе… – Микон округлил глаза и быстро зашептал, – больно шаткая у него должность стала. С вечера лёг спать доланитом, а просыпаешься утром, и – бах! – ты уже и не доланит вовсе! Так-то…
– А как же любовь? Она ведь знала, что Граст не слишком богат, и всё равно его любила.
– Любовь? – Микон скроил кислую рожу. – Скажете тоже! Сказки это всё! Для девственниц, чтоб не так страшно было в первый раз ноги раздвигать! Ну, понравился ей Граст, а кому бы такой красавец не понравился? Ну, порыдала немного, когда на вашей дочери женился, да и ладно. Чем ваш Динарий-то хуже? Да такого другого поискать ещё! Это она сейчас свой гонор показывает, выпендривается перед ним, а заделает он ей ребятёнка, наследничка, – и баста, заткнётся как миленькая! Баба – она ж баба и есть!
Натягивая ночную рубаху, Грасарий краем уха слушал дальнейшие рассуждения прислужника о том, как правильно усмирять баб с норовом. Выверты Осмилы его заботили мало – в Нумерии с мнением женщины считаться было не принято. И мало кто из них мог поставить себя в один ряд с мужчиной, а если такое и случалось, то это касалось исключительно каких-нибудь торговых или мастеровых дел, а уж никак не управления государством.
Его сейчас куда больше волновала другая мысль – как бы остаться в стороне от неминуемой схватки Рубелия с ланграксом Солонии. Если верить тем немногим сведениям, которые просочились в Остенвил, Юнарий обладал взрывным и упрямым характером и ни за что не стерпит нанесённую его семье обиду.
«А ведь он и вправду вылитый Палий! – Грасарий вспомнил, как два дня назад беседовал с торговцем, прибывшим из Ундарака ещё осенью. Тот, в благодарность за большую покупку, подробно рассказал ему о характере и внешности лангракса Солонии. – И если он хотя бы наполовину также амбициозен и сумасброден, как мой безвременно почивший братец, Нумерии следует ждать бо-ольших неприятностей…
Не думаю, что торгаш стал бы мне врать, какая ему с того выгода… А значит, как ни крути, за эти годы Солония стала самым богатым ланом в стране. И Юнарию ничего не стоит собрать войско… Плати звонкой монетой, и выродки всех мастей быстренько слетятся на их звон… Нужно предупредить Либурга – пусть потрясёт Хальдекаста и Марталя. А то эти два денежных мешка подзабыли, что литы из казны должны в первую очередь идти армии, а только потом – их ненасытным жёнам!»
Грасарий усмехнулся. Надо же. Думает о чужих жёнах, а о своей вспомнил первый раз за весь день. И даже не зашёл сегодня посмотреть на новорождённого сына. Элида после стольких лет разродилась наконец-то наследником, но мальчик был так слаб, что Грасарий первые две недели даже и не надеялся, что ребёнок выживет. Главный лекарь двора только головой качал на все его вопросы – нужно ждать.
Элида сидела у постели сына день и ночь, пробовала кормить его грудью, но ребёнок сосал с трудом и сразу засыпал от слабости. Она за эти тревожные дни даже как-то усохла и постарела, а в глубине её глаз поселилось отчаяние. Но, как ни боялись они худшего, ребёнок выжил, и вот уже несколько дней женщина встречала мужа радостной улыбкой, безостановочно щебеча, сколько раз её дорогой мальчик покушал и сколько раз выдал лишнее, пачкая пелёнки ярко-жёлтым, кисло пахнущим калом.
Эта бабья трескотня раздражала, и, поглядев, как его сын, с ещё желтоватым личиком и какими-то бесцветными глазками, бессмысленно пялится в потолок, Грасарий быстро покидал комнату. Надо же, сегодня он просто забыл о нём!
Лёжа в постели, Грасарий прикрыл глаза, позволив прислужнику поправить шёлковое, подбитое мехом одеяло. Тот ещё какое-то время потоптался по комнате, гася свечи, и наконец удалился, продолжая что-то бурчать себе под нос про заслуживающих хорошей трёпки коварных женщин.
«Боги всесильные! Другой бы кто послушал – так решил, что этот стервец пять раз был женат и все его жёны – порядочные суки!» – Грасарий ухмыльнулся. Его прислужнику было не больше двадцати трёх лет, и весь его огромный опыт семейной жизни сводился к нескольким скоротечным свиданиям во внутренних коридорах с помощницей кухарки Лисмой, рыжей кареглазой девахой с круглым румяным лицом и пухлыми губами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
