— О! Знакомые лица! — как-то радостно приветствовал меня широколицый Грушин и поинтересовался: — Как спалось? Очко не болит?
— Доброе утро! — поздоровался оперативник Роман.
— Сегодня ты у меня во всем признаешься и сам всё напишешь.
Договорились? — оперативник с широким лицом подошёл ко мне и похлопал по плечу.
— Олег, я по глазам вижу, что он всё понял. Хватит человека третировать. Сегодня у нас официальный допрос. Я позаботился об адвокате для Максима Валерьевича. Максим, вы готовы написать чистосердечное признание? Я не ответил.
— Ну, что сволочь? Чего молчишь, как воды в рот набрал? Хочешь посмотреть в глаза матери убитой тобою девочки? А? — прошипел он мне в ухо. — Пошли, падаль. На меня одели наручники и буквально потащили по коридорам. И в конце долгого пути по лабиринту из лестниц, коридоров и переходов, я оказался во вчерашней комнате с зарешёченным окном. Уже знакомый, привинченный к полу, табурет жёстко удирал по моим ягодицам, когда меня резко усадили перед столом. Мне сообщили, что сейчас будет проводиться допрос, и будет вестись протокол допроса. Мне объяснили, что я теперь подозреваемый в совершении уголовного преступления — убийства, назвали какие-то статьи, разъяснили мои процессуальные права, в том числе и сообщили о праве иметь защитника. Затем мне предложили дать показания по поводу обстоятельств дела. Я ничего не ответил. Меня снова начали расспрашивать о том, созрел я для чистосердечного признания или меня ещё нужно «тушить до готовности».
А я смотрел на пол у себя под ногами и молчал. Я ждал, когда ко мне снова придёт Ева. Я верил, что девушка не оставила меня. Она где-то рядом. К моему удивлению, я даже ждал, когда меня начнут истязать, чтобы увидеть её снова, почувствовать прикосновение её ладоней и услышать ласковый голос. Но пришла не она. Дверь открылась и в сопровождении ещё двух оперативников зашла Милана. Она была очень бледная и потерянная. Я понял, что женщина не спала всю ночь: черты лица болезненно заострились, а кожа приобрела восковой цвет. Мне было больно видеть, как она страдает.
— Вот он. Узнаёте? — сказал Грушин. Боже мой, как это жестоко — тащить мать на встречу с возможным убийцей её дочери. Ведь она недавно была в морге и видела тело своего ребёнка. Я теперь ненавидел широколицего и его партнёра в десять раз сильнее. Ну что они за нелюди? Я поднялся с табурета, но меня тут же рывком опустили обратно.
— Сидеть!
— Милана, я ни в чём не виноват. Я найду, кто это сделал. Я клянусь всем, что найду!
— Милана Александровна, вы узнаёте этого человека? — задал вопрос широколицый. Но она его не слышала. Мы смотрели друг другу в глаза. Тяжёлые крупные капли прозрачных слёз скатились по её лицу.
— Я вам верю, Максим. Вы не могли этого сделать. Держитесь. Вы главное держитесь. Я с вами. Мы вас не оставлю.
— Спасибо, Милана. Тут я почувствовал, как ладони Евы снов погладили меня по голове.
Она всё-таки пришла ко мне. Это было настоящим подарком. С оперативниками произошли удивительные перемены. От прежней уверенности не осталось и следа. Наглые ухмылочки пропали с лиц, как будто, их там и не было, а округлившиеся глаза, казалось, заняли половину лица. Они явно не рассчитывали на такую реакцию. Они занялись скороспешным заполнение каких-то бумаг, задавали тупые формальные вопросы, а мы с Миланой смотрели друг другу в глаза, и я заряжался силой, а душевная боль женщины слабела и теряла свою остроту. Я это чувствовал. Мы помогали друг другу. Когда Милану вывели я остался снова вместе с оперативниками. Я вообще перестал говорить, я молчал. Чтобы со мной не делали, я не издал ни одного звука, кроме звука выдохов после ударов. Допросы прерывали через какое-то время и меня вытаскивали в другую комнату. Это давало мне хоть какую-то передышку. Там меня осматривал непонятный хмырь в мятом белом халате. Через какое-то время меня снова возвращали к мучителям. После очередного перерыва на столе в комнате для допросов появился странный аппарат с проводами, который оперативники любовно называли «полиграф полиграфыч». Меня привязали к стулу, а к ушам прицепили металлические зажимы с проводами от прибора. Прибор включили, и сквозь меня пошил удар электрического тока.
Такой боли я не испытывал никогда. Меня били током снова и снова.
Каждую мышцу в теле сводило исключительно болезненной судорогой. В какое-то время в кабинет заглянул человек в погонах подполковника.
— Ну, что, опричники? — обратился он к оперативникам. — Получается?
— Никак нет, — ответил хмурый Грушин.
— Расстраиваете вы меня ребятки. Дело плёвое, а вы возитесь как дети сопливые. Подполковник подошёл ко мне и заглянул в глаза.
— Хорош запираться. Колись, дурик. С тобой и так всё ясно. А нам расти нужно, к звёздам стремиться. Помоги нам, а мы тебе поможем.
— Я не убивал. Подполковник сплюнул и вышел из кабинета. Сколько длилась пытка, я сказать не могу. Время растянулось в жуткий мучительный спазм сплошной боли, перемежаемый огненными вспышками. Я всё равно молчал. Наконец Грушин сказал:
— Слушай, у него по-моему крыша поехала.
— У тебя бы тоже поехала.
— А санкцию на заключение под стражу уже привезли?
— Нет ещё. Скоро материал в следствие передавать, что делать-то будем?
— Может семью его привезти?
— Бесполезно. Ты посмотри, что с ним творится.
— Псих он и сесть псих. Давай его обратно в хату. А утром посмотрим. На этом допрос был окончен, а меня вернули в прежнюю камеру изолятора. Но на это раз никакой заботы от зеков я уже не почувствовал. Вместо кровати меня за волосы оттащили к параше.
— Ты чё, козёл вонючий? Срок нам решил добавить? Теперь всё на нас повесят, петух долбаный! Хрен ли ты там в «несознанку» играть стал? Меня снова начали бить.
— Ша! А ну, сдриснули все! — я услышал голос сиплого. Старый зек зашёлся приступом жестокого кашля.
— Пакля, да ты чего? — удивился сопливый уголовник.
— Не будет ничего сегодня. Завтра его, всё равно, в другое место переведут. А после нашей хаты он как выглядеть будет?
— Так как же…
— Никак. Мне малявку скинули. Мусора хотят, чтобы помер он, концы в воду. И угадай, кто виноватым будет? А в малявке отписали, чтобы не трогали мы его. Ответом зеку было молчание.
— То-то. На шконку его положи и не тронь. А ты, Чуча, орать под дверью будешь. Понял?
— А чё я то? — законючил молодой уголовник.
— А ты против?
— Да, я так спросил. Меня действительно уложили на койку, а Чуча принялся орать перед дверью благи матом так, как будто его режут, насилуют и поедают живьём одновременно. Утром меня выволокли из камеры и вручили пакет с моими вещами, а потом сообщили, что повезут к следователю. Меня под руки вывели из изолятора. Но на улице меня дожидалась не газель, а вполне обычная полицейская машина — ВАЗ десятой модели с проблесковыми маячками. На ней меня привезли в новое современное здание с большими стеклянными фасадами и российским флагом на крыше. Никакого облегчения я не почувствовал. Новизна и неизвестность происходящего пугали. Меня опять вели по коридорам, но вместо лестниц меня подняли вверх на лифте. Длинный коридор по которому меня вели был заставлен металлическими шкафами, а около входа сидел дежурный в полицейской форме и с автоматом. Колорит скучному коридору, отдающему канцелярщиной, придавал крупный детина в наручниках, который расположился на мягкой скамейке возле первой двери в коридоре. Рядом с ним стояли два ничем непримечательных человека в гражданской одежде. Меня отвели в самый дальний кабинет. В небольшом помещении располагались два человека за столами, которые стояли так, что следователи оказывались лицом друг к другу. Во всём происходящем был один плюс: я понял, что здесь меня бить не будут. По крайней мере, не будут лупцевать так, как в том самом изоляторе временного содержания.
— Здравствуйте, Максим Валерьевич, — поприветствовал меня человек с усталым лицом. — Присаживайтесь, пожалуйста. Следователь мне представился и указал на стул. Страшным он не выглядел Его коллега за соседним столом был очень занят: он одновременно заглядывая сразу в три раскрытые папки и перелистывая страницы, что-то быстро набивал на клавиатуре компьютера. Он явно торопился и никакого интереса к моей персоне не предъявлял. Я опасливо присел и на поздоровавшегося со мной человека. У меня болело всё тело и чувствовал я себя ужасно, но какие-то неведомые внутренние резервы придавали мне сил и бодрости.
— Я следователь по особо важным делам майор Бандаров Михаил Николаевич. Ваше дело передали мне. Можете ознакомиться. Он подвинул ко мне какой-то бланк с печатью. Я пожал плечами, всё равно я в этом ничего не понимал. Следователь ободряюще мне улыбнулся.
— У вас какието вопросы?
— Меня теперь сюда каждый день будут возить или в другую тюрьму переведут?
