– Ваше самомнение поражает меня, Фредерик, – сказала она, пытаясь, как всегда, сменить тему. Но он не позволил ей отклониться.
– Забудьте о Селине, о глупом Уитби и его садовниках. – Он протянул руку и провел кончиком пальца по ее щеке. Несмотря на холодный ночной воздух, ее кожа была теплой. – Что вы собираетесь делать, Элинор?
Она закусила нижнюю губу, прежде чем ответить.
– Если кто-нибудь увидит нас здесь, моя репутация будет погублена.
– Ответьте мне, Элинор. Что вы собираетесь делать? Если вы действительно хотите уйти, я надену свой сюртук, погашу огонь и провожу вас до дома. Но я не думаю, что вы хотите именно этого. Перестаньте мучить себя. Сделайте хотя бы раз в жизни то, что хотите.
– Легко сказать, – возразила она, сверкая глазами. – Как мужчина, вы гораздо свободнее, чем я.
Он протянул к ней руку и взял ее за запястье. Даже сквозь лайковую перчатку он ощутил частое биение ее пульса.
– Войдите в дом, дорогая, – тихо сказал он, притягивая ее к себе через порог. – Если хотите, я могу проговорить с вами до самого рассвета о проблеме неравенства полов.
На мгновение она заколебалась. Все ее тело напряглось, и мышцы дрожали. Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал внутреннюю сторону запястья, где кончалась перчатка и открывалась обнаженная шелковистая кожа. Он чувствовал своими губами биение ее пульса и на мгновение подумал, что, наверное, умрет, если она отвергнет его.
– Так что вы хотите? – повторил Фредерик хрипловатым шепотом.
– Я хочу остаться, – ответила она голосом, исполненным желания, отчего у Фредерика перехватило дыхание.
Кивнув, он закрыл за ней дверь.
– Позвольте взглянуть на вас, – сказал он, протягивая руку к капюшону ее накидки.
Она ничего не сказала в ответ и стояла неподвижно, как статуя, когда он откинул капюшон. Фредерик едва не вскрикнул, когда увидел ее непокрытые распущенные волосы, ниспадающие на плечи. Он невольно провел пальцами по шелковистым локонам.
– Я… моя служанка уже распустила на ночь мои волосы, и у меня не было времени вновь привести их в порядок.
– Я очень рад, что вы не сделали этого. – Он намотал на палец гладкий локон, восхищаясь его блеском в свете красноватого пламени камина. – Вы понимаете, как вы красивы, Элинор? Как прекрасны и невероятно привлекательны?
На глазах ее вдруг показались слезы, и она заморгала, сдерживая их. Затем быстро развязала ленты накидки у горла и скинула ее, позволив упасть на пол к ногам.
– Нет необходимости льстить мне, говоря красивые слова, Фредерик. Разве я не сказала, что остаюсь?
Он не спеша окинул ее взглядом с ног до головы. Она была одета в простое дневное муслиновое платье с бледно-лиловой шелковой мантильей. Вероятно, это была та одежда, какую она могла надеть без помощи своей служанки, и Фредерик был рад этому. Элинор выглядела гораздо красивее в таком наряде, нежели в шелках и кружевах. В таком виде она казалась более простой и доступной.
Черт возьми, как она мила. Он недостоин даже прикоснуться к ней пальцем, однако должен сделать это, несмотря ни на что.
– А почему я должен воздерживаться от красивых слов, если они выражают правду?
– Я уже не шестнадцатилетняя девочка, чтобы верить в такие вещи. Вы говорите комплименты в моем присутствии, но я не могу забыть, что вы говорили обо мне в мое отсутствие. Как я могу доверять вашим словам?
Фредерик отпрянул назад:
– Я не понимаю, что вы имеете в виду?
– Ну разумеется. Для вас это не имело значения, а я прекрасно помню тот давний поцелуй, как будто это было вчера. И я помню, что вы потом говорили своим друзьям обо мне.
Фредерик напряг свою память и вспомнил тот вечер. Он вспомнил, как поцеловал Элинор в лабиринте, а потом забрал выигранную ставку в споре с Хартом и Грегори.
– Вы назвали меня тогда кобылицей, – продолжила Элинор, когда он не ответил. – Именно так вы описали меня своим друзьям.
Боже, неужели он так поступил? Оскорбил ее таким обидным сравнением? Нет, он не помнит этого. Он помнил только, что считал ее заурядной и непривлекательной. Проклятие, может быть, он действительно сказал про нее такое?
– Боже, Элинор, – единственное, что он мог произнести. Он потер свои виски, испытывая головную боль, и взял ее за руку, но она высвободилась.
Встряхнув свою накидку, Элинор двинулась к двери, намереваясь уйти. Фредерик с тяжелым сердцем наблюдал, как она надела накидку и начала поспешно завязывать ленты у горла.
– Не уходите, – сказал он, обретя наконец голос. – Я был тогда мальчишкой, хвастливым и высокомерным и… – Он замолк, не зная, что сказать, чтобы как-то исправить положение. Как мог он оскорбить Элинор подобным образом? – Я просто идиот. Негодяй. И нет мне прощения. Боже, неудивительно, что вы были обо мне такого низкого мнения все это время.
– У меня были на то и другие причины, – сказала она, задержавшись у двери. – Это ваше право – считать меня непривлекательной, Фредерик. Я не могу винить вас. Но ваша репутация?
– Репутация не так важна для мужчины, Элинор.
– Возможно. – Она пожала плечами и обхватила себя руками, как будто ей стало холодно, хотя огонь в камине достаточно нагрел комнату. – Мне очень жаль, что я не могу верить вам, хотя мне очень хотелось бы поверить, Фредерик.
– И вы пришли сюда ночью только для того, чтобы сказать мне это? Сказать, что из-за моего неосторожного высказывания, когда мне было девятнадцать лет, вы теперь не можете верить мне?
– Сегодня вечером в гостиной мистера Уитби вы заявили, что пишете письмо своей бабушке, – сказала Элинор низким обвинительным тоном.
– Да, я писал письмо своей бабушке. Три полные страницы. А когда закончил, написал еще и вам.
Элинор уперлась кулаками в бока, вызывающе подняв подбородок и глядя на него холодным взглядом:
– И я должна поверить в это?
Фредерика охватило негодование.
– Письмо к бабушке находится в моей комнате и ждет отправки. – Он сложил руки на груди и так же вызывающе посмотрел на Элинор. – Возможно, вы вправе называть меня негодяем, распутником, бесстыжим льстецом. Однако вы не можете назвать меня лгуном, по крайней мере, в том, что касается письма моей бабушке.
Элинор заморгала, покусывая нижнюю губу и размышляя над его словами. Наконец она кивнула:
– Я верю вам. Вы очень заботитесь о вашей бабушке, не так ли?
Фредерик переминался с ноги на ногу, испытывая неловкость.
– Да, – сказал он в конце концов довольно резко. Его бабушка была единственным человеком, которая видела в нем сходство с его матерью и, возможно, находила в этом некоторое утешение. Кроме того, в отличие от отца и деда она не считала его виновным в ее смерти.
