Сохраняя выдержку, Кент заявил, что подобное признание неизвестного ему человека – ложь, мотивы которой ему непонятны,
Тогда Гиринг приказал привести для очной ставки Боба – Германа Избутского. Через несколько минут его ввели в помещение. Боба было очень трудно узнать: стало ясно, что он прошел через тяжелейшие пытки. Он еле стоял на ногах, его трясло не то от страха, не то от озноба. Голос его звучал тихо и глухо. На вопрос: «Кого вы видите перед собой», он сдавленным голосом ответил: «Я вижу “Маленького шефа” советской разведки в Бельгии Кента. Я был связным в его резидентуре».
Кент к этому времени знал о предательстве Михаила Варфоломеевича Макарова. Позже выяснилось, что предателем в большей степени стал Константин Лукич Ефремов. Но одно дело – знать, что против тебя где-то дают показания, другое – когда это делают, глядя тебе в глаза.
Как бы ни был подавлен советский резидент самим фактом признания Боба и создавшейся из-за этого, казалось бы, полной безвыходностью своего положения, он больше был ошарашен другим. Оказывается, с мая 1940 года Леопольд Треппер обманывал его и свою бывшую – бельгийскую – резидентуру. Будучи в силу обстоятельств вынужденным бежать в Париж, он стал самозванцем, объявив себя неким главным резидентом, хотя подобная должность не была предусмотрена и санкционирована ГРУ. Объявил он об этом не в открытую, а скрытно, каждому члену своей бывшей бельгийской резидентуры по отдельности, в тайне от Кента – нового резидента. Он назвался «Большим шефом», не имея на то совершенно никаких оснований. Кент был не «Маленьким шефом», подчиненным «Большому», а самостоятельным резидентом, напрямую связанным с Главразведупром. Должность этакого «наиглавнейшего» советского разведчика в Европе, которую придумал для себя Л. Треппер, – чушь, в которую может поверить лишь совершенно несведущий человек.
Больное воображение, ставшее продуктом безграничного тщеславия, конечно, может породить любые фантазии. Не случайно в книге «Большая игра» Л. Треппер поместил даже схему, согласно которой ему якобы подчинялись не только все советские резидентуры в центре планеты, но даже антифашистские организации[35]. Для того, чтобы доказать лживость подобного утверждения, не надо даже обращаться к архивным документам. Ни одна разведка мира не позволит себе роскошь иметь какого-либо «Большого шефа», руководящего несколькими резидентурами, потому что его провал неминуемо приведет к гибели всей разведывательной сети, а эти потери невосполнимы. На их восстановление надо было бы потратить десятилетия. Одному человеку просто никто не позволит обладать таким объемом информации. Резидентуры всегда подобны кротам: каждый роет свой бесконечный подземный лабиринт. Знать то, что происходит в «хозяйстве» «соседней» резидентуры имеет право только Центр. Отдельные операции могут осуществляться совместными усилиями представителей разных резидентур, но они – явление исключительное и эпизодическое, невозможное без санкции центрального руководства.
Реально Л. Треппер был резидентом далеко не самой мощной разведывательной структуры СССР в Европе. Его возможности, как источника, не уходили за пределы Парижа, а отсутствие у него долгое время передатчика вообще делало ею во многом зависимым от Кента.
Строго говоря, если учесть эффективность добычи информации, то скорее Л. Треппер был «маленьким» шефом, а не А. М. Гуревич.
Более года Леопольд Треппер, не говоря уже об этической стороне вопроса, совершал грубейшее нарушение элементарной конспирации: он втайне от резидента Кента встречался с членами его резидентуры и источниками, на что не имел никакого права. Это, как мы уже с Вами, читатель, знаем, во многом повлияло на провал советской военной резидентуры в Бельгии.
...Осуждал ли Кент Боба? Скорее, нет. Боб перенес жесточайшие пытки. Запас его физических и моральных сил иссяк. У Кента все это было впереди и сумеет ли он оказаться сильнее – было неведомо.
Угроза истязаний была для Кента очевидной. Он знал, что в конце концов его казнят. Только безумец на его месте мог без страха смотреть в глаза мученической смерти. Но любой разведчик с самого начала пути знает, на что он идет, к чему его может привести тропа борьбы с врагом на его территории.
Оставаясь наедине с самим собой в камере, Кент мог, не скрывая собственного страха, погоревать над своей долей и участью любимой женщины – Маргарет Барча. Но это не мешало ему, профессионалу, думать и искать выход из создавшегося положения. На допросах он был предельно собран, внешне даже немного надменен, безупречно корректен. Он сражался. Но сражение это напоминало не порыв, не миг перед броском на амбразуру вражеского дота, уводящий в вечность, а каторжный труд аналитика, любой неверный шаг которого мог бы стать гибельным.
Кент отверг показания Боба, заявив, что ему нечего сказать ни этому незнакомцу, ни другим собравшимся.
Боба увели. Его место на очной ставке заняла Мира Сокол. Еще недавно Кент встречался с этой красивой женщиной и ее мужем у них на квартире в Париже, когда инструктировал их в качестве радистов, Сейчас выглядела она ужасно. Было видно, что ее пытали, возможно, еще более изощренно, чем Боба.
На вопрос, знает ли она Кента, Мира, спокойно посмотрев на резидента долгим взглядом, будто действительно пыталась его вспомнить, монотонным голосом заявила, что видит этого человека впервые. «Не признал» ее и Кент.
Гиринг стал выходить из себя. Он стал угрожать, что устроит очную ставку Кенту с Аламо, но почему-то слова не сдержал. Кента в камере почти не кормили – держали на голодном пайке. Он категорически все отрицал, заявляя, что является уругвайским бизнесменом, не имеющим к разведке никакого отношения. Он даже «с пониманием» отнесся к показаниям Боба: дескать, тому могло почудиться все, что угодно, поскольку он знал, какой солидный пост в фирме «Симекско» занимал Винсенте Сьерра.
Гиринг начал нервничать. Он чаще обычного стал прикладываться во время допросов к бутылке коньяка, начал повышать голос и даже угрожать расправой. Тогда еще Кент не знал, что берлинское руководство строго-настрого запретило применение пыток по отношению к наиболее ценным из числа арестованных советских разведчиков, надеясь в дальнейшем их перевербовать.
Спустя неделю после ареста приведенный на очередной допрос Кент с беспокойством заметил, что Гиринг находится в прекрасном расположении духа и даже как-то заговорщически поглядывает в сторону капитана абвера Пипе.
Улыбаясь, Гиринг любезно протянул Кенту несколько машинописных страниц, отпечатанных на немецком языке. Их содержание на какие-то секунды ввергло Кента в настоящую панику: это были копии расшифрованных гестаповцами задания Центра на его поездку в Прагу и Берлин и подробный отчет резидента о его выполнении.
Стало ясно, что выданный М. Макаровым код был использован для расшифровки документов огромной важности, и что Харро Шульце-Бойзсн, Либертас, Курт Шульце и, наверняка, другие члены их антифашистских организаций арестованы.
Казалось, состояние Кента было близким к обморочному: он прикрыл глаза и не мог произнести ни единого слова.
Увидев это, Гиринг приостановил допрос и буквально заставил разведчика выпить крепкого кофе и рюмку коньяка. Он невольно дал Кенту на несколько минут паузу, свершив тем самым непростительную ошибку: у Кента появилась возможность продумать, просчитать свои будущие действия.
Он решил не отвергать все то, что уже было известно спецслужбам. Факт разгрома бельгийской резидентуры, антифашистских организаций в Чехословакии и Германии был очевиден. Но он не сомневался, что Жильбер отослал в Центр информацию о его аресте. Стало быть, Москва сумеет хоть частично этот провал локализовать.
Допрос продолжался. Кент был морально измотан – не понимал или делал вид, что не понимает, чего от него хотят. Помощник Гиринга – Берг был вынужден вывести Кента во двор тюрьмы подышать свежим воздухом.
Во дворе Берг, угостив арестованного сигаретой, вдруг стал с ним откровенен. Он подтвердил, что код гестаповцам сообщил Макаров; советовал Кенту не огорчаться в связи со сложившейся ситуацией и надеяться на благоприятный исход ареста. Слышать это было по меньшей мере подозрительно.
Итак, многое о Кенте было известно. Однако он не потерял самообладания и был изобретателен до крайности, до предела человеческих возможностей.
Под тяжестью улик он «признал», что действительно занимался выполнением разведывательных заданий, что был завербован в Москве неизвестными людьми, говорившими по-русски с явным акцентом, из чего следовало, что они – иностранцы. Кент «не имел представления» на кого он работал и был лишь «мелкой сошкой» в чьих-то неведомых планах.
Гестаповцы ему не очень-то верили, но уличить в обмане пока не могли. В их жестких руках он был изворотлив, как уж. Он составлял по их требованию совершенно немыслимые схемы брюссельской резидентуры, а когда его уличали, запутывал эти схемы еще больше.
