Законным наследником французской короны оставался король Наварры Генрих. Но ведь он был гугенотом, протестантом! Католики не желали его восшествия на престол. Они были на стороне влиятельного герцога Генриха Гиза. Положение осложнялось происками испанского короля Филиппа II, продолжавшего завоевание Нидерландов и мечтавшего покорить Англию. Генрих Гиз тайно получал из Испании крупные средства.
В Европе назревали серьезные перемены. Первая из них была вызвана смертью (в апреле 1485. года) папы Григория XIII. Совет кардиналов склонялся к тому, чтобы на папский престол сел человек смиренный, не властолюбивый, осторожный. Именно таким представляли кардинала Монтальто — восьмидесятичетырехлетнего старца, согбенного, тишайшего, ходившего медленно, опираясь на палку.
Рассказывали, что во время избрания папы произошло необыкновенное превращение. Кардиналы сидели в зале. Подсчитывались голоса, поданные за Монтальто. Дальнейшее происходило, если верить историку Г. Лети, так.
Монтальто не дослушал счет голосов, обеспечивавших ему власть. «Он поднялся и, не дожидаясь результата голосования, швырнул на середину зала палку, на которую обычно опирался. Выпрямился во весь рост, так что оказался чуть ли не на фут выше, чем был раньше. Но удивительней всего, что он плюнул в потолок с такой силой, на которую не был бы способен даже юноша». Кардиналы были заметно смущены переменой. Послышались возгласы, что в подсчете голосов произошла ошибка и требуется новое голосование. На это Монтальто твердо возразил: «Все правильно!», затянув торжественно «тебе бога хвалим» высоким и сильным голосом, зазвеневшим по всей зале. Пятнадцать лет он таился и притворялся, ожидая этого момента. Маска сброшена! Появился новый папа Сикст V — решительный, нетерпимый, жестокий, властолюбивый.
Ему требовались деньги и беспрекословное послушание. Он повысил налоги и резко увеличил цену должностей, которые давно уже покупались. Ввел продажу новых должностей, прежде бесплатных: нотариусов, фискалов, генеральных комиссаров. В папской области расправлялся с богатыми дворянами, конфискуя их имущество.
Сикст V безжалостно наводил порядок в своих владениях. За малейшие провинности приговаривал к смерти. Истреблялись вольницы фуорушити — разбойников, которые хозяйничали почти во всей Италии. Грабили они в основном богатых (что с бедного возьмешь?) и вредили населению гораздо меньше, чем отряды регулярной папской гвардии или местных князей. О лихих и удачливых разбойниках народ складывал песни, легенды.
Против фуорушити стали действовать хитростью, коварством. За головы наиболее известных из них были назначены большие награды и обещалось полное прощение грехов и преступлений. (Дьявольская изворотливость: выплачивались награды за счет родственников или сельских общин убитых разбойников!) Этим были внесены в группу фуорушити разрушительные бациллы недоверия, подозрительности, предательства.
Наиболее знаменит был разбойник Марко Берарди, «король Неаполя», в отряде которого было до шестисот человек. Они были хорошо вооружены, отчаянны. Регулярные войска не рисковали сражаться с ними. К тому времени в Италии профессиональные военные были озабочены тем, чтобы получить побольше барышей от своего ремесла, не рискуя при этом здоровьем и жизнью. Бывало, сражение между двумя воинскими подразделениями продолжалось от зари до зари, а потери с обеих сторон — несколько легко раненных.
К достоинствам Берарди надо отнести незаурядный ум и склонность к философии. В молодости он вместе со своим другом Пьетро Чикала был последователем известного мыслителя Бернардино Телезио. Телезио размышлял о природе, отвергая занятия богословием. Если, мол, бог непостижимо превосходит возможности человека, то и рассуждать о нем не имеет смысла. Это занятие лучше оставить на посмертное внеземное существование, а при жизни думать о более доступных вопросах. И старался постичь законы природных сил и материи, которая, по его убеждению, «никогда не погибает и не рождается, но постоянно пребывает во всех вещах».
Идеи Телезио возмущали теологов. Берарди и Чикалу даже обвинили в ереси и присудили к смертной казни. Им удалось бежать из тюрьмы. Берарди сделался разбойником, Чикала — пиратом. Теперь, однако, вольнице Берарди пришел конец. Он был убит собственными товарищами, получившими за его голову награду и прощение грехов.
Впрочем, Сикст V жестоко преследовал не только разбойников. Предавались смерти алхимики, астрологи, нарушители церковных служб, картежники, оскорбители церкви и папы.
Тотчас появился анекдот. Легендарный остряк Пасквино осмеивал Сикста V и за это был присужден к сожжению. Папа обещал тому, кто выдаст оскорбителя, тысячу червонцев и полное прощение грехов. На следующий день Пасквино сам пришел к папе и потребовал награды и прощения грехов. Взбешенный папа вынужден был выполнить обещанное.
Шутки шутками, а мрачная слава Сикста V очень скоро вышла за пределы Италии. Во внешней политике папа вел сложную игру. На словах, естественно, поддерживал королей-католиков. Втайне желал поражения таких «отступников», как Елизавета Английская. Он понимал, что распри государей упрочают его положение.
Джордано Бруно в частных беседах порицал деяния нового папы. И все-таки надеялся, что удастся примириться с церковью и получить прощение за свои проступки. Надоело скитаться, жить вдали от родины. Да и Мишель де Кастельно настоятельно рекомендовал беглому монаху вернуться в лоно церкви.
В Париже Джордано посетил кардинала Мендозу, с которым познакомился еще в Лондоне, и просил его содействия в примирении с церковью. Мендоза представил Бруно папскому наместнику в Париже — епископу Бергамо. Бруно изложил свою просьбу: был готов просить прощения у папы, но без необходимости возобновлять монашеский обет. Епископ, наслышанный о выступлениях и книгах Бруно (а может быть, читавший их), ответил напрямик, что считает невозможным добиться такой милости от Сикста V.
Действительно, отношения папы римского с французскими еретиками обострились. В конце 1585 года Сикст V издал буллу об отлучении от церкви Генриха Наваррского и главы гугенотов принца Конде (тоже Генриха), а также о лишении их всех прав и титулов, в том числе и права наследования престола. Королю Генриху III предлагалось неукоснительно исполнить эти предписания.
На этот раз Генрих III проявил твердость характера и политическую мудрость. Он не исполнил воли папы, запретил публиковать буллу в своей стране и ответил прокламациями (их распространяли во Франции и в Италии, наклеивали даже в резиденциях папы и кардиналов), в которых говорилось, что исполнение папской буллы приведет к междоусобицам и гражданской войне.
Франция находилась на пороге кровавых распрей. Бруно это хорошо понимал. Военные действия не благоприятствуют философии, острые религиозные противоречия опасны в первую очередь еретикам. Следовало подумать о том, где можно найти надежное убежище. Не мешало позаботиться и о хлебе насущном.
По-видимому, он в это время давал частные уроки, что позволяло кое-как сводить концы с концами. Угождать имущим власть и деньги он не желал, а это существенно осложняло жизнь. Его заинтересовали математические труды соотечественника Фабрицио Морденте, известного геометра, изобретателя пропорционального циркуля. Бруно решил написать о нем. Морденте был в восторге. Он ожидал увидеть пересказ своих идей и похвалы в свой адрес. Но кроме этого, в диалогах Ноланца «Морденте» и «О циркуле Морденте» содержались и критические замечания. Геометр озлился. Он обвинил Бруно в плагиате, присвоении чужих открытий и славы, принялся скупать и сжигать эти две книги Ноланца, стал повсюду порочить его как вероотступника.
Ноланец в долгу не остался: он написал еще два диалога («Истолкование сна» и «Торжествующий невежда»), осмеивая самодовольного Морденте. Не имея богатого покровителя, Бруно издал эти работы за свой счет.
Конфликт с Морденте не особенно беспокоил Ноланца. Скорее забавлял. Человек, которого называли подчас «богом геометрии», оказался самодельным божком. Пройдет срок, и вспоминать о нем будут только в связи с трактатами Бруно.
Прежде чем покинуть Париж, странствующий рыцарь познания Джордано Бруно решил сразиться с местными философами во имя своей Прекрасной дамы — Истины.
В Парижском университете, как и в Оксфордском, оставался непререкаемым авторитет Аристотеля и его последователей (перипатетиков). Можно было бы оставить это обстоятельство без внимания, позаботившись об устройстве своих личных дел — далеко не блестящих. Для Ноланца это оказалось невозможным.
Не с ветряными ли мельницами вновь собирался сражаться Ноланец? Прочно укоренились педанты в университетах, чутко улавливают они преобладающие течения мысли, механически перемалывают чужие идеи. Поистине надо быть безумцем, чтобы надеяться на победу в единоборстве с этими величавыми истуканами.
