Но немедленно подчинить себе бывшие сферы влияния минойцев, располагавших мощнейшим флотом своего времени, «сухопутные» микенцы, конечно, не могли. У них не было ни кораблей, ни навыков кораблевождения. Поэтому развить дальше свой успех по захвату большей части Крита они были не в состоянии. Не то чтобы микенцам не хватало для этого энергии или силы воли, но весь минойский флот был уничтожен, и даже те из минойских моряков, кто был согласен с ними сотрудничать, остались без своих кораблей. Кроме того, организация управления на только что — хотя и мирно — захваченном острове наверняка отвлекала на себя главное внимание микенцев. Все перечисленные причины и привели к тому, что новые хозяева Крита так и не смогли сравняться со старыми в их морской мощи и стать властителями Средиземного моря.
Еще перед катастрофическим природным катаклизмом микенцы пытались соперничать с минойцами (и даже совершали набеги на остров Крит — как о том свидетельствует история Тесея). Ф. X. Стаббингз[215] сообщает, что минойцы пытались помешать торговле микенцев в центральном Средиземноморье и организовали с этой целью «неудачную морскую экспедицию на Сицилию». Невольно вспоминается другая греческая морская экспедиция с подобным же исходом — знаменитый десант афинян в Сицилии, который привел к их поражению в Пелопоннесской войне. Сицилия, таким образом, оказывается причастной к двум великим историческим коллизиям, существенно изменившим ход событий в районе Средиземноморья.
Итак, минойская держава уже клонилась к упадку, когда на нее обрушилась природная катастрофа. По словам Стаббингза, «совершенно ясно, что падение Крита открыло пути для быстрого возвышения Микен». И, добавим, для развития мореплавания в Египте. При минойцах объем торговли между Египтом и Критом был очень значителен. Теперь египтяне стояли перед выбором: или строить свои собственные корабли, или резко снизить импорт необходимых товаров. Не исключено даже, что имя «Миний» (потомками которого, «минийцами», были аргонавты) имеет некоторую связь с именем критского царя Миноса (и — соответственно — минойцев). В конце концов, именно минойцы (критяне) были лучшими мореходами своего времени, постоянно плававшими в Египет.
Все сказанное выше о гибели минойской цивилизации имеет прямое отношение к нашей основной теме. Ибо закат минойского владычества на море позволил мореплавателям других народов проложить свои пути между странами и материками. На смену единому «минойскому морю» пришла палитра культур. Предприимчивые люди из разных уголков Средиземноморья — идолопоклонники из материковой Греции, умудренные опытом веков египтяне из нильской долины, смышленые семиты из Ливана, Ханаана, Палестины, желавшие воспользоваться подвернувшимся случаем, плыли к далеким горизонтам на всем, что могло плавать.
Неожиданное появление этих путешественников на старых морских дорогах приводило к взаимному обогащению культур, хотя в то же время дало толчок к резкому росту пиратства. Число утонувших моряков и разбившихся торговых судов должно было многократно увеличиться, но расширились и возможности для распространения древних знаний — в том числе знаний о системе Сириуса. Двумя тысячелетиями раньше только Египет и Шумер хранили тайну Сириуса. Теперь она вырвалась за их границы. Ящик Пандоры открылся, и его содержимое проникло в фундамент будущей культуры Греции, созидавшейся на полях сражений, которые микенцы вели под стенами Трои и во многих других местах. Начинался героический век, и арете (классический греческий идеал всеобщего совершенства) выковывался в битвах, описанных в утерянной поэме «Фиваида» и в сохранившейся «Илиаде», в великой «Одиссее» и в эпосе об аргонавтах, из которого до нас дошло не так уж много.
Подобно «зубам дракона» — воинам, до поры до времени таившимся под землей, призраки странных знаний о системе Сириуса проглядывали через покров греческого эпоса — чтобы уже в двадцать первом столетии неожиданно появиться перед нами в полном, так сказать, вооружении. Они вернулись на поле битвы, и мы должны достойно их встретить. Но прежде чем вступить в поединок, спросим этих пришельцев — откуда они родом? Ведь мы имеем здесь дело с остатками мира, который для нас уже почти не представим. Эти существа пришли из эпох, ставших мифом задолго до расцвета Эллады и даже задолго до Гомера и Гесиода. С подобной древностью приходится встречаться разве что в гробницах Египта и Месопотамии.
Чтобы лучше понять, какая реальность стоит за историей аргонавтов, обратимся к прекрасной книге Роберта Грейвса «Греческие мифы». Это лучшее собрание сведений обо всем странном и удивительном, что замечали древние греки в окружавшем их мире. Читаем: «Ээя («стенающий») — типичный остров скорби, где живет богиня смерти. Легенда об аргонавтах помещает его у входа в Адриатическое море; вполне возможно, что это Луссин около Полы. Имя «Кирка» (Цирцея) значит «сокол»; в Колхиде у нее было кладбище, засаженное ивами, посвященными Гекате».[216] В «Аргонавтике», как мы помним, Медея советует Ясону принести жертву богине Гекате. Ниже мы увидим, что Геката — это, по сути дела, Сотис, богиня Сириуса. Пока же рассмотрим несколько детальнее приведенную цитату из Грейвса. Примечательно, что Цирцея, занимающая столь видное место в «Аргонавтике», носит имя сокола. Это заставляет вспомнить о соколе как воплощении бога Гора — очень популярном в Египте образе, символизировавшем воскрешение из мертвых. Ястреб или сокол Гора был патроном Мемфисского некрополя; очевидно, этого нельзя исключить и в отношении Египетского некрополя в Колхиде.
Греки совершенно естественным образом могли поместить сокола рядом с богиней Гекатой.[217] Особых оснований сохранять мужской род в имени какого-то там Гора, о котором они ничего не знали, у них не было. Кладбище Цирцеи в Колхиде — это, скорее всего, египетское кладбище, оставшееся от геродотовских «египетских колхов», которые поклонялись соколу Гора. Греки назвали его Киркой и сочли женщиной. Волшебное появление в «Аргонавтике» воинов, выросших из посеянных в землю зубов дракона, частично представляет собой, по всей видимости, отзвук египетских представлений о воскрешении мертвых. Воины, погребенные на «кладбище Цирцеи (Кирки)», должны были воскреснуть с помощью Гора, чьим символом был сокол, или — по-гречески — «кирка». (Возможно, что со временем раскопки в Колхиде позволят обнаружить этот некрополь.)
Цирцея жила на острове Ээя. Так же назывался и город в Колхиде, который посетил Ясон и родом из которого была Медея. В греческой мифологии Кирка — дочь Гелиоса и Персеиды и сестра колхидского царя Ээта. Медее она, таким образом, приходилась теткой. (Медея бежала из страны вместе с Ясоном.) Что же до «острова» Ээя, то я полагаю, что это был небольшой речной островок в устье Фасиса, возле города Ээи. Эпизод с Цирцеей в «Одиссее» — столь явная вставка из более древних мифов, что совершенно бессмысленно пытаться привязать его к каким-то конкретным географическим координатам. Остров Ээя с одинаковым успехом мог находиться в Атлантическом океане, Северном море, Балтийском море — да и в любом другом месте.
Отец Цирцеи — бог Солнца Гелиос — каждое утро выезжал из своего дворца, находившегося недалеко от Колхиды, где он проводил ночь и держал своих коней. Отец Гора — также бог Солнца, а сам Гор символизировал собой восходящее дневное светило. Греческое слово кирке означает «неизвестная птица». Если мы обратимся к словарю греческого языка Лидделла и Скотта, то узнаем, что киркос значит «разновидность ястреба или сокола», «разновидность волка», «круг» (циркус на латыни) или «кольцо», а также «неизвестный камень». Киркайя — это «неизвестное растение». Из всех перечисленных слов только слово кирке было собственным именем волшебницы Цирцеи, обозначая в своем более общем смысле «неизвестную птицу». Это можно понять как естественную реакцию греков на сокола Гора — символ, несколько туманный для них. Пытаясь уточнить его значение, греки говорят о киркос как о «разновидности ястреба или сокола», ибо по внешнему виду сокола Гора можно догадаться, какая примерно птица имеется в виду. Однако внутренний смысл символа остается для них не вполне ясным. То ли ястреб, то ли сокол, но кто именно — решить не удавалось, ибо это все-таки был египетский, а не греческий образ.
На текущем этапе анализа полезно обратиться за дальнейшими консультациями к специалистам. Просто цитировать словарь Лидделла и Скотта уже недостаточно. Обратимся к монографии Дарси Томпсона «Определитель греческих птиц».[218] В нем значение слова «киркос» объясняется следующим образом: «Поэтическое и мистическое название ястреба; священный ястреб Аполлона; в основном астрономическая, возможно солярная, эмблема. <…> У Гомера фигурирует как птица Аполлона…» («Одиссея», XV, 525) <…> Названию «киркос» не соответствует никакой конкретный вид ястреба; с этим согласны Скалигер и другие авторы. Ни краткое замечание о размерах этой птицы в поврежденном абзаце «Истории животных», ни упоминания о ее мистических свойствах и хищных наклонностях в работах Аристотеля, Элиана и Фила не дают оснований для предположения, что какой-то конкретный вид птиц назывался этим именем. Слово «киркос» употреблялось в поэтическом и мистическом контекстах… хотя лежащая в его основе символика для нас непонятна».
