– Если ты на ней женишься, то через двадцать лет ты будешь еще молодым, а она – бабушкой. – Нанси взяла меня за руку и повела по лестнице в гостиную. – Пойдем послушаем музыку, и там ты расскажешь мне о своем романе все – от "а" до "я".
Она выбрала первоклассные пластинки – Нат Кинг Коул, Гарри Белафонте, Фрэнк Синатра, Ксавьер Кьюгэт – и тут же сообщила мне, что с того момента, как Хавьер рассказал ей о нашем романе, у нее волосы становятся дыбом всякий раз при мысли, что будет, если об этом узнает наше семейство. Разве я не знаю, как наши родственники во все суют свой нос? Разве мне не известно, что, когда она выходит на улицу с каким-нибудь новым поклонником, десять дядей, восемь тетушек и пять кузин немедленно звонят ее матери, чтобы доложить ей об этом. Я влюблен в тетушку Хулию! Бог мой, какой скандал, Марито! Она напомнила мне, что вся наша семья мечтала о моем будущем, что я – надежда всего рода. Это была правда: мои сумасбродные родственнички уповали, что я когда-нибудь стану миллионером или, на худой конец, – президентом республики. (Так я и не мог понять, почему обо мне сложилось столь лестное мнение. Во всяком случае не из-за моих успехов в школе – они никогда не были блестящими. Возможно, лишь потому, что я с детства писал стихи всем своим тетушкам или казался чересчур рассудительным для своих лет.) Я заставил Нанси поклясться, что она будет нема как могила. Кузина умирала от желания узнать подробности романа:
– Хулита просто нравится тебе или ты и впрямь сгораешь от любви?
Иногда я исповедовался ей в своих чувствах и в этот раз, учитывая, что ей было кое-что известно, поступил так же. Вся история началась как игра, но внезапно, а точнее, в день, когда я приревновал ее к эндокринологу, я понял, что влюбился. Чем дольше я рассказывал, тем яснее становилось мне самому, что наш роман превратился в головоломку. И не только из-за разницы в возрасте. Мне оставалось еще три года до окончания университета, и я подозревал, что никогда не стану адвокатом, единственно, что мне нравилось, – это писать. Но писатели ведь умирают с голоду. По крайней мере в данный момент я зарабатывал только на сигареты, покупку нескольких книг и на билеты в кино. Будет ли ждать тетушка Хулия, покуда я стану независимым человеком, если вообще когда-либо им стану? Кузина Нанси была настолько добра, что вместо возражений соглашалась со мной.
– Конечно, подождет, если только к тому времени Хулита не разонравится тебе и ты сам ее не бросишь, – здраво рассуждала она. – Бедняжка зря потеряет время. Но скажи мне, она тоже влюблена в тебя или только забавляется?
Я ответил, что тетушка Хулия не легкомысленный флюгер вроде нее самой (последнее Нанси очень понравилось). Такой вопрос кузина задавала мне не раз. Через несколько дней я задал его тетушке Хулии. Мы сидели с ней у моря, в небольшом парке с непроизносимым названием (нечто вроде Домодоссола). Здесь, обнявшись и беспрестанно целуясь, мы впервые заговорили и нашем будущем.
– Я знаю его во всех подробностях. Я видела наше будущее в волшебном хрустальном шаре, – сказала мне тетушка Хулия без малейшей горечи. – В лучшем случае наша связь продлится три-четыре года, то есть до момента, когда ты встретишь соплячку, которая станет матерью твоих детей. Тогда ты бросишь меня, и мне придется соблазнять другого кавалера. И появляется слово «конец».
Целуя ее руки, я сказал, что ей вредно слушать радиодрамы.
– Вот и видно, что ты сам их никогда не слушаешь, – возразила она. – В постановках Педро Камачо редко говорится о любви. Сейчас, например, мы с Ольгой увлечены его драмой, которую передают в три часа. Речь идет о трагедии молодого человека, лишившегося сна, потому что, как только он закрывает глаза, ему снова и снова представляется, будто его автомобиль сбивает маленькую девочку.
Возвращаясь к нашей старой теме, я уверял тетушку Хулию, что я – больший оптимист, чем она. С горячностью, необходимой, чтобы убедить самого себя – так же как и ее, – я утверждал: какова бы ни была разница в возрасте, любовь кратковременна лишь в том случае, если зиждется на чисто физиологической основе. С утратой новизны, с появлением привычки слабеет, а потом угасает сексуальное влечение (особенно в мужчине), после чего совместная жизнь пары может продлиться лишь при наличии иных магнитов – духовных, интеллектуальных, моральных. Вот для такой любви возраст не имеет никакого значения.
– Звучит красиво, и меня бы устроило, будь это правдой, – произнесла тетушка Хулия, потирая о мою щеку свой, как всегда, холодный носик. – Но это – ложь с начала до конца. Физическое влечение второстепенно? Да оно самое главное для того, чтобы мужчина и женщина переносили друг друга, Варгитас.
Может быть, она вновь встречалась с эндокринологом?
– Он звонил мне несколько раз, – сказала тетушка Хулия, разжигая мое нетерпение. Потом, поцеловав меня, рассеяла мои сомнения. – Я сказала, что больше никуда с ним не пойду.
Пребывая на вершине блаженства, я долго повествовал ей про свой рассказ о «летающих» беспризорниках. В рассказе насчитывалось десять страниц, он уже завершен, и я собирался опубликовать его в воскресном приложении к газете «Комерсио» с зашифрованным посвящением: «Женскому полу от Хулио».
X
Трагедия Лучо Абриля Маррокина, молодого коммивояжера, рекламирующего медицинские препараты, которому все предрекало обнадеживающее будущее, началась в солнечное утро в окрестностях исторического городка Писко[40]. Юноша только что закончил свои визиты. Вот уже десять лет – с тех пор как им была избрана эта бродяжная профессия – он объезжал города и селения Перу, посещая врачебные кабинеты и аптеки, вручая образцы лекарств и проспекты «Лаборатории Байер». Лучо Абриль Маррокин собирался вернуться в Лиму. Посещение медиков и провизоров городка заняло у него около трех часов. И хотя в авиагруппе № 9, в Сан-Андресе, служил школьный друг, ныне капитан, в доме которого юноша обычно обедал, приезжая в Писко, на этот раз Лучо решил незамедлительно поехать в столицу. Он был женат на белокожей девице с французской фамилией, и его горячая кровь и влюбленное сердце толкали к скорейшему возвращению в объятия жены.
Было чуть за полдень. Новенький «фольксваген», приобретенный в кредит одновременно с брачными узами – это было три месяца назад, – ждал юношу на площади под развесистым эвкалиптом. Лучо спрятал чемоданчик с образцами и проспектами, снял галстук и пиджак (согласно швейцарским нормам фирмы коммивояжеры обязаны ходить в пиджаке и при галстуке, дабы создавать впечатление респектабельности) и окончательно решил не заглядывать к другу-капитану. Вместо обеда он предпочел перекусить чего-нибудь полегче, а то с перегруженным желудком можно задремать, пока целых три часа едешь по пустыне.
Лучо пересек площадь, направляясь к кафе-мороженому «Пиаве», заказал итальянцу бутылку кока-колы и персиковое мороженое. Глотая спартанскую закуску, он вовсе не думал о прошлом этого южного порта страны, не вспоминал о высадке героя Сан-Мартина и его Освободительной армии. Он думал (о эгоизм и чувственность распаленного мужчины!) лишь о своей нежной женушке, почти что девочке, белокожей, с голубыми глазами и золотыми локонами, и о том, как под романтическим покровом ночи она умела вызывать в нем трепет наслаждения, достойного Нерона, напевая на ушко со стонами томной кошечки песенку под названием «Мертвые листья» на сугубо эротическом языке (французский язык чем менее понятен, тем более возбуждает). Почувствовав, что брачные воспоминания начинают нервировать его, Лучо стал думать о другом, расплатился и вышел.
На ближайшей бензоколонке он заправился горючим, залил в радиатор воды и поехал. Несмотря на то что в этот час солнце уже палило и улицы были пустынны, Лучо вел машину медленно и осторожно, думая не столько о безопасности пешеходов, сколько о собственном желтом «фольксвагене»: после блондинистой француженки светом его очей был автомобиль. Мысленно он проследовал по пути своей жизни. Ему уже двадцать восемь лет. По окончании колледжа он решил работать – слишком непоседлив был для университетских занятий. Лучо поступил в «Лабораторию», сдав только один экзамен. За десять лет он преуспел и по службе, и в окладе, да и работа была не скучной. Он предпочитал действовать на свободе, а не корпеть за письменным столом. Однако теперь уже невозможно проводить всю жизнь на колесах, оставляя нежный цветок Франции в одиночестве в Лиме. Известно, что столица кишит акулами, которые всю свою жизнь охотятся за сиренами. Лучо Абриль Маррокин переговорил со своими патронами. Они ценили его и поддержали просьбу: ему предстояло провести в разъездах еще лишь несколько месяцев и в начале будущего года получить место где-нибудь в провинции. Доктор Швальб, немногословный швейцарец, уточнил: «Место, которое явится продвижением по службе». Лучо Абриль Маррокин не мог отказаться от мысли, что, возможно, ему предложат возглавить филиал фирмы в одном из таких городов, как Трухильо, Арекипа или Чиклайо. О чем еще можно мечтать?
