– А теперь разрешите мне провести вас. Призрак нырнул в темноту коридора. Пламя лампы, которое почти совсем загасил сквозняк, плясало, как болотный огонек.
Идти пришлось довольно долго. Л'Эстисак был прав: старинный коридор походил на лабиринт. Он оканчивался прихожей, откуда в разные стороны вели другие коридоры. В разных местах виднелись двери, до мелочей похожие друг на друга. Проводник распахнул одну из этих дверей, за которой находилась совсем пустая комната, потом открыл вторую дверь. И Селия, которая шла впереди Л'Эстисака, помимо воли остановилась на пороге комнаты, незначительной по убранству и слабо освещенной, но откуда столь мощно вырывался всемогущий запах опиума, что, казалось, ни один непосвященный не мог войти туда. Продолжалось это только мгновение. Минуту спустя все посетители были уже в курильне, и человек-призрак – Сент-Эльм – возился с лампой, стараясь поднять пламя. Л'Эстисак церемонно, как прежде, представил незнакомку:
– Хозяйка дома, мадемуазель Мандаринша… Наш новый друг, мадемуазель Селия.
Теперь лампа была в порядке. Селия увидела Мандариншу.
Мандаринша лежала на циновках своей курильни, среди аннамитских[27] шелковых подушек. Приподнявшись на локте, она протягивала гостье руку с тонкими до худобы пальцами.
Она была высока и стройна, сколько можно было разглядеть под ее просторным кимоно. Она была очень красива: безукоризненно правильные черты лица, взгляд, такой глубокий и строгий, что он даже пугал в этих юных и ясных глазах под лиловатыми веками, полуопущенными от страсти.
Все четыре стены комнаты были просто затянуты белыми циновками, а на полу лежали камбоджийские матрасы, покрытые другими циновками, тоже белыми. И никакой мебели. Много разбросанных подушек. Посредине курильни на большой плите зеленого мрамора деревянные с инкрустацией или бронзовые с чернью подносы. И на этих подносах стояли приборы для куренья опиума, расставленные так же аккуратно, как чаши, требники и распятье на каком-нибудь алтаре. К потолку был прикреплен китайский зонтик. А через открытую дверь виднелась банально меблированная комната с саржевыми занавесками, рипсовыми креслами и ореховой кроватью. Без сомнения, хозяйка проводила в этой комнате только часы сна. А настоящей жилой комнатой была курильня.
– Сент-Эльм, – сказала Мандаринша, – проводите наших друзей и дайте им по кимоно.
Теперь Селия в развевающемся крепдешине лежала среди подушек, так же как Мандаринша, и смотрела на Мандариншу, которая ловко двигала своей трубкой над маленькой лампочкой с пузатым стеклом. Вторую лампу убрали: она осталась в соседней комнате. А дверь прикрыли, чтоб не было слишком светло.
Спокойствие, царившее здесь, очень скоро подействовало на Селию. Все легли, никто не двигался, и разговаривали только вполголоса. И надо всем тяжелый и серый дым опиума таинственно заволакивал все предметы густой полутьмой и властным благоуханием.
Мандаринша курила. Ее продолговатые тонкие руки ловко вертели плотный бамбук, украшенный серебром, и ее уста с изумительными губами, похожими на кроваво-красный лук, прикладывались к мундштуку из яшмы. Шарик опиума испарялся в небольшом резервуаре трубки из твердой красной китайской глины, над лампочкой с пузатым стеклом. Легкое шипение делало еще более заметной царившую вокруг тишину, и в то же время курильщица ловко производила иглой тонкую операцию – по мере надобности водружая на центральное отверстие всякую частицу снадобья, оттуда отделившуюся.
Потом, когда трубка была выкурена, надо было чистить ее скребочком и губкой; затем приготовлялась следующая трубка. Игла вонзалась в горшок с опиумом, великолепный массивный серебряный горшок, на котором были вычеканены мандаринские драконы; и когда игла вынималась оттуда, на конце ее была черная капля. Тогда начиналось нагревание, разминание, скатывание. Эта капля соединялась с другими, которые постепенно добывались из того же горшка, увеличивалась, раздувалась, становилась золотистой, пузырилась. Сначала овальный, потом конусообразный, наконец цилиндрический, катышок опиума ложился в самую середину трубки и там прилипал. Произведение высокого искусства было готово. И красивые губы снова прикладывались к мундштуку из яшмы.
– Как трудно, должно быть, приготовлять трубки, – прошептала Селия, увидев все это.
Занятие Мандаринши овладело всем ее вниманием. Она и думать забыла о своих несчастьях и о том большом горе, которое только что разрывало ее сердце.
Мандаринша улыбнулась:
– Когда умеешь, это совсем нетрудно. Но нужно много времени, чтоб научиться. Чему можно научиться в один урок – это курить. Вы никогда не пробовали курить?
Голос Мандаринши был очень мягок, хотя глуховат, – как голос женщины, которую слишком много ласкали.
– Как же это делать? – спросила Селия, беря мундштук из яшмы.
– Нужно обхватить губами отверстие, крепко обхватить его, и тянуть в себя дым изо всех сил, сколько хватит дыхания. Готовы? Начинайте!..
Первая трубка была неудачна. Но вторая удалась уже много лучше. Тогда Мандаринша заставила Селию выкурить три трубки подряд.
Маркиза, Л'Эстисак и Рабеф тоже лежали среди подушек, и с ними Сент-Эльм. Ни один из них не курил.
– Отчего? – спросила Л'Эстисака Селия.
– У нас нет любовных горестей, малютка, – отвечал герцог, посмеиваясь.
Селия курила третью трубку. Намек скользнул по ней, как капля дождя по черепичной кровле.
Но Мандаринша подняла голову и с внезапным любопытством поглядела на свою новую подругу. Но она деликатно промолчала.
– Вам это интересно? – сказал ей Л'Эстисак.
Она взглянула на него и движением пальца изобразила на собственном своем лице красные царапины, избороздившие лицо Селии.
– Кстати, – сказал герцог, – ведь вы не знаете. Эта девочка только что дралась, как сте… я хотел сказать, как амазонка!.. И не подумайте на основании этих кровавых следов, что ее соперница вышла победительницей из единоборства: совсем напротив. Перед вами триумфаторша.
– Л'Эстисак, – попросила Селия, – не смейтесь надо мной. Я и так смешна!..
Нет сомнения, четверть часа тому назад она иначе бы разговаривала. Но Рабеф правильно предсказал действие трех или четырех трубок, которые он прописал новопосвященной в качестве успокаивающего средства: Селия была теперь совсем спокойна и испытывала во всем теле необычайную расслабленность, покой, ясность.
Мандаринша все же вежливо запротестовала:
– Смешны, оттого что вы дрались? То, что вы говорите, не вежливо по отношению ко мне, дорогая. Можете мне поверить, что мне не раз в течение моей долгой жизни приходилось, как и вам, вцепляться в чужие волосы. Л'Эстисак, вы помните ли прошлогоднее большое сражение между мной и Гашишеттой на Оружейной площади?
