Так Володя Куракин получил одновременно два известия – хорошее и плохое. Плохо было то, что военным летчиком ему никогда не бывать, а вот то, что папа, возможно, жив, было настолько замечательно, что с лихвой компенсировало моральные потери известия первого. Бабушке Наталье Петровне Володя решил ничего не говорить – а вдруг надежды не оправдаются и он не найдет отца живым и здоровым? В том, что он будет разыскивать в Анголе капитана Куракина, парень поклялся себе еще в кабинете политрука летного училища.
И началась у Владимира другая жизнь. Жизнь, посвященная изучению быта и традиций коренного населения Анголы. Упорство, с которым парень взялся за дело, начало приносить свои плоды. И скоро в Институте стран Азии и Африки не было лучшего специалиста по культуре бушменских племен, чем доцент Куракин. Одно было плохо – никак не удавалось найти спонсоров и организовать экспедицию в Анголу. А ехать одному по местам боевой славы родителя было как-то не по себе. Уж больно джунгли в Анголе дремучие.
Так и жил доцент Куракин призрачными надеждами на будущее, пока в один прекрасный день соседка по старой квартире, где некогда жила Наталья Петровна с внуком, не передала Володе странное письмо. Письмо от Ивана Куракина, Володиного отца. В нем пропавший без вести летчик рассказывал всю свою жизнь, которую прожил вдали от Родины.
Конверт с письмом отца был вложен другой конверт, чуть побольше. Там тоже имелась записка, сделанная неровным детским почерком с уведомлением, что сестра Мария из Анголы будет ждать его, Володю Куракина, каждый вечер с шести до шести пятнадцати у Центрального телеграфа. На следующий же день взволнованный предстоящей встречей доцент Куракин отправился на телеграф. Машку он узнал сразу, как только подошел к крутым телеграфным ступенькам. Смуглая мулаточка с такими же огромными и карими, как у него самого, глазищами стояла у дверей и нетерпеливо вглядывалась в толпу гуляющих по Тверской.
Заметив среди прохожих Володю, девушка завизжала от радости и кинулась на шею к брату. Она тоже сразу узнала родственника, хотя никогда и не видела его раньше. Доцент Куракин повел сестру в кафе, усадил за столик и, заказав кофе и мороженое, стал расспрашивать про житье-бытье. По-русски дочь советского летчика, ставшего вождем бушменского племени, говорила совсем без акцента, умело строя фразы и широко используя идиоматические выражения.
– Да ну, ты гонишь! – не выдержала я. Как специалисту по психолингвистике, мне было обидно слушать такую вопиющую ложь. – Если человек вырос вне языковой среды, он никогда не будет свободно изъясняться на неродном языке, – с умным видом повторила я аксиому, которую лингвистичка вдалбливала нам все пять лет обучения.
Володя усмехнулся и полез во внутренний карман куртки, откуда извлек немодный старенький мобильник.
– Это мобильный телефон с функцией диктофона, – пояснил он. – К встрече с Марией я подготовился, как смог. Я был настолько потрясен письмом сестры, что не надеялся на свою память, боялся пропустить что-нибудь важное из ее рассказа и потому решил на всякий случай записать наш разговор на диктофон. Хотите послушать?
Все разом загалдели, выражая свое согласие, и доцент Куракин нажал на клавишу воспроизведения. Послышалось тихое шипение, и звонкий девичий голосок, причмокивая и жуя, произнес:
– Понимаешь, Вов, папка, когда оправился после крушения самолета, женился на дочери вождя, то есть на моей маме. Умирая, дед передал папке игитон с Крыльями Райской Бабочки – символом высшей власти у нашего народа. Когда к нам в деревню нелегкая принесла этого Камальбекова, отец встретил гада, как дорогого гостя, накрыл в хижине стол, долго с ним ел, пил, а потом, опьянев, показал игитон и Крылья. А утром, пока отец еще спал, гость уехал с первым лучом солнца, прихватив, помимо Крыльев Райской Бабочки, еще и тотемную шкуру ягуара, которая вместе с сосудом власти тоже переходила от вождя к вождю. А потом папка полез в гнездо к диким пчелам, наполнил новый игитон и до сих пор от своего подвига отойти не может. Отравился он от этих паршивых мгуа здорово, да и дикие пчелы покусали. И вот как папка заболел, так и стал про эту шкуру, Камальбековым стыренную, каждый день вспоминать. С игитоном вроде успокоился, а вот про шкуру никак забыть не мог. Так хотел ее увидеть, прямо сил никаких нет. Мать извел, нас с сестрами замотал, никакой жизни не стало. Ну и решила я на свой страх и риск поехать в Москву, разыскать Камальбекова, забрать у него наш племенной тотем и шкуру эту несчастную отцу вернуть. Без разрешения взяла несколько алмазов, которыми мы жернова ровняем, потому что отец говорил, они стоят много денег и на них можно добраться до любой точки мира. Он часто мечтал, как соберет всех нас – меня, маму, Аньку, Ксюшку и других моих сестренок, посадит в самолет и полетим мы все вместе к бабушке Наташе и к тебе, Вовка.
Из мобильника послышался сдавленный кашель, как будто чем-то подавились, всхлип, вздох, и глухой голос доцента Куракина спросил:
– Но как же ты меня в Москве найти собиралась?
И веселый девчачий голосок жизнерадостно ответил:
– А я, когда в Москву летела, письмо с собой прихватила, которое отец тебе написал и передал с гадом Камальбековым. Я это письмо в километре от нашей деревни случайно нашла, когда корешки собирала. Мерзавец танцор просто выбросил папину весточку, даже не потрудившись передать ее по назначению. Да ты не думай, добраться до Москвы оказалось не так уж и трудно. Сначала я шла по джунглям пешком, потом ехала на попутке, добралась до Луанды – на это ушел один алмаз. Вторым алмазом расплатилась с чиновниками за паспорт, на еще один взяла билет на самолет, и вскоре наш лайнер уже садился в аэропорту «Шереметьево».
Девушка и впрямь говорила по-русски очень хорошо. Потом замолчала, делая передышку, звякнула о стекло ложечка, громко отпили из чашки, и она продолжила свой рассказ.
По адресу на письме Маша нашла дом брата, но сколько ни звонила в квартиру, никто ей не открыл. Тогда она написала записку и сунула вместе с отцовским посланием в почтовый ящик. И стала регулярно наведываться на почтамт. А сама тем временем вела розыски Камальбекова. Первым делом разузнала, что танцор числился в управлении Росгосконцерта, и решила во что бы то ни стало поговорить с людьми, знавшими известного артиста. С этой целью прижилась на Арбате, поближе к нужной организации. И приложила все усилия, чтобы познакомиться с вахтером, знававшим другие времена и разъезжавшим по миру вместе с маэстро в качестве фотографа.
От бывшего фотографа девушка узнала адрес квартиры Камальбековых и принялась следить за Семеном. Сам Эмиль Натанович, как уже знала ангольская дочь русского летчика, отправился в лучший из миров, но это ничего не значило. Шкуру ягуара, некогда похищенную негодяем отцом, можно было забрать и у сына. Несколько раз Маша пробовала подстроить уличное знакомство, но Камальбеков-младший почему-то держался очень осторожно и на контакт не шел. Вскоре разведчица выяснила, где любит бывать сынок знаменитого артиста. Из большого разнообразия злачных заведений ресторан «Титаник» показался Марии самым удобным местом, где можно было беспрепятственно познакомиться с объектом ее пристального интереса и не вызвать особых подозрений. Тем более что там как раз проводился кастинг на гордое звание ресторанной певицы.
Маша получила его без особого труда – уж что-что, а петь она любила. И, говорят, умела. Прекрасно знала весь репертуар обожаемого папой певца Бориса Гребенщикова. «Папка, – весело рассказывала из мобильного диктофона сестра доцента, – бывало, строгает копье, а сам напевает: «Под небом голубым есть город золотой...» И так красиво выводит, что вскоре уже все племя ему подтягивает. Кто корзины плетет, кто тетиву лука чинит, а сами знай подпевают». Вот и Маша, когда подросла, тоже стала запевать песни Бориса Борисовича. Так что удивить своим исполнительским искусством капризную московскую публику ангольской девушке не составило большого труда.
И в конце концов сработал план молодой мстительницы. Обратил-таки на нее свой светлый взор Семен Камальбеков. Подошел и пригласил после завтрашнего выступления поехать к нему. Правда, сам почему-то доктором назвался и стал прельщать хитрым аппаратом, диагностирующим работу сердца. Так что теперь забрать шкуру у сыночка вороватого танцора не составит особого труда.
– А как же игитон с Крыльями Райской Бабочки? – раздался слегка искаженный диктофоном голос доцента Куракина. – Его мы брать у Камальбекова не будем?
– А зачем? – небрежно ответила сестра африканиста. – Я же тебе говорила, папка набрал новых мгуа, после чего и слег в горячке. К тому же столько лет прошло... Я думаю, что похищенный Камальбековым игитон уже давным-давно пуст.
* * *
В этом месте раздалось тихое шипение, похожее на то, что предшествовало записи. Доцент Куракин убрал мобильник обратно во внутренний карман куртки и в который раз за свой долгий рассказ посмотрел на часы. И, уже не останавливаясь на подробностях, скомкал окончание повествования, поведав, что он пошел к Семену Камальбекову вместе с Марией, затаился со стороны черного хода под дверью его квартиры и слышал, как этот мерзавец сначала приставал к его сестре, а потом, отчаявшись добиться от нее желаемого по-хорошему, сильно ударил девушку по лицу. Машка заблаговременно открыла задвижку черного хода, поэтому отлично тренированный доцент ворвался в помещение, съездил насильнику по зубам и случайно убил его, ударив головой об угол журнального столика.
