Последняя картинка была самой странной. Лантхильда сперва отобрать ее норовила, не показать, потом наоборот, усиленно показывать начала. При этом она густо покраснела.
Сигизмунд не без труда узнал в одном из изображенных хмырей себя. По одежде опознал. По свитеру с воротом.
Девка вокруг выплясывала, над ухом сопела — переживала: как он к картинке отнесется.
Был изображен хуз. Хуз был прозрачный, чтобы видно было, как там, внутри, сидит старый хрыч Аттила. Перед Аттилой стоят девка с лунницей на шее и Сигизмунд в свитере. Морда у нарисованного Сигизмунда умильная. Он держит Лантхильду за руку. Другой рукой протягивает что–то Аттиле.
— Это ты, девка, брось, — сказал Сигизмунд строго. — Я не для того с женой разводился… — А потом, любопытства ради, спросил: — А что за хреновину я Аттиле твоему даю, а? Хва, а?
— Хво, — поправила девка. И объяснила: — Оготиви.
Сигизмунд собрал листочки, вручил их Лантхильде всей пачкой и сказал решительно:
— Талант у тебя, девка. Беречь тебя надо, народный ты самородок. Так своему Вавиле и передай.
Она застенчиво забрала свои листочки, унесла их и схоронила где–то в «светелке».
Сигизмунд сидел на кухне и думал: надо бы ей альбом купить для рисования, что ли. И карандаши. Пусть не скучает, пока он с кошачьими гальюнами разбирается.
А потом вдруг жгучий голод ощутил. Едва не замутило. С утра не жравши. Надо бы еще девку готовке обучить. Опять же, чтоб не скучала.
А девка–то без него ничего не ела, заметил он. Хлеб — и тот не тронула. Ждала. Это его даже растрогало.
* * *
Вечером, после ужина, решил Лантхильде радость устроить. Вручил ей большое красное яблоко, усадил рядом с собой на диван и воткнул в видак кассету. Фильм хоть и старый, но до сих пор любимый — «Плоть и кровь».
На экране бурно резвился Рутгер Хауэр.
Воистину, сегодня день сюрпризов! Едва только показался Хауэр, как Лантхильда вся напряглась. Подалась вперед, потом подскочила к телевизору, прищурилась и стала водить носом по экрану. То так его рассматривала, то эдак.
Потом повернулась к Сигизмунду и, показывая на Хауэра в телевизоре, объявила с восторгом и ужасом:
— Вавила!..
И снова в экран уставилась. Сигизмунд звучно ее по заду хлопнул, чтоб в экран не тыкалась. Вредно.
Лантхильда неохотно села рядом. Не давала фильм смотреть, все талдычила нудно: дескать, Вавила.
Взревновать юродивую, что ли? А? Как мыслите, товарищ Морж? Входить в маразматический штопор — так с музыкой…
Девка очень осудила поведение маркитанток. Возмутилась неверностью Вавилы. Сжимала руки, что–то рычала себе под нос. Только что пену изо рта не пускала. Лютая.
Зато когда в финале все дружно двинули кони, кто от чумы, кто от железа, девка безудержно разрыдалась. Сигизмунд остановил фильм, долго уговаривал юродивую не принимать близко к сердцу условности киноискусства. Наконец его осенило. Он перемотал кассету на начало и показал ей первые сцены, где все еще живы. Вот, мол, девка, гляди: все в порядке. Она успокоилась и даже забила в ладоши.
Сигизмунд решил, что для одного вечера впечатлений выше крыши, и отправил Лантхильду спать. Он и сам устал.
Только стал засыпать, как явилась неугомонная девка. Разбудила и стала на телевизор показывать. Требовала что–то. Вавилу поминала. Проведать хотела, что ли?
Сигизмунд, барахтаясь в одеяле, кулак ей показал. И выгнал.
Уже совсем засыпая, подумал невнятно: а ведь есть что–то общее между девкой и Хауэром. Нос длинный, сонливость в глазах. Белесость неизбывная. Заснул. Был истерзан дурацким сновидением. Среди ночи явился кобель, забрался в постель, поначалу вел себя тихо, а потом обнаглел и занял полдивана.
* * *
Наутро выпал долгожданный снег. Небо прояснилось, сделалось голубым. Душа словно умылась. Зимы ждала, ждала природа. И вот дождалась.
По свежему снегу явилась Наталья. В этот день Сигизмунд задержался на работе. Пришлось съездить по одному вызову — Федор не управлялся, а заказы терять было сейчас не с руки.
Потом еще корма развозил на своей машине. В связи с первым снегом что–то случилось с общественным транспортом, и боец Федор зашивался.
Возвращался в восемь вечера. Стоя в пробке на Кронверке, покаянно думал, что девка не кормлена, кобель не кормлен — сидят, небось, ждут его. Накупил готовых пицц, бананов и молока. Пива взял.
Ввалился с мешками и…
Еще на лестнице Сигизмунд услышал, что в доме скандалят. Поначалу даже не поверил, что это у него.
Но вот открыл дверь — и последние сомнения рассеялись. В глубине квартиры отчаянно вопила юродивая девка. Кроме того, Сигизмунду показалось, будто он слышит, как в «светелке» вякает кто–то еще.
Он тихо опустил на пол мешки, набитые снедью, вытащил оттуда бутылку пива, взял поудобнее за горлышко и двинулся спасать разлюбезную свою юродивую. Судя по ее крикам, с той самое малое с живой снимали скальп.
Сигизмунд ворвался в «светелку», держа пиво, как «молотовский коктейль» — шел, будто на танки.
У шкафа, подбоченившись и слегка выпятив живот, стояла Лантхильда и победоносно орала. Она была очень красна, отчего волосы казались совершенно белыми. В комнате резко воняло дорогими духами.
Почти загораживая дверной проем, спиной к Сигизмунду, стояла дражайшая экс–супруга Наталья Константиновна. Как завороженная, она глядела на девку. Время от времени Наталья набирала в грудь воздуха и испускала короткое беспомощное кудахтанье, пытаясь вклиниться в скандал.
Какое там! Блаженная девка и слова ей вставить не давала. Это Наталье–то! Такое, наверное, случается, когда липовый «черный пояс» напарывается на настоящего Мастера.
Умело дозированная, наигранная нахрапистость Натальи, которой та неизменно брала верх над слабонервными противниками, явила полное бессилие перед кондовым таежным жлобством девки. В мировоззрении Натальи не было места для таких социальных типов, как девкин братец с подбитым глазом или же Вавила, девкин бойфренд.
Лантхильда вопила с наслаждением. Легко. Со знанием дела.
Сигизмунд опустил бутылку, прислушался, стоя за натальиной спиной.
Ухо выловило несколько раз повторившееся, знакомое слово «двала». Неслись малопонятные «пилин» и «Пилат». При чем тут скандально знаменитый прокуратор Иудеи, до Сигизмунда доперло чуть позже. Так звучало в девкиной передаче одно хорошее русское словцо, слышанное дикой барышней, несомненно, от С.Б.Моржа, русского, 36, СПб, высшее и так далее. «Пилин», очевидно, был суррогатным, более пристойным заменителем «Пилата».
И тут Лантхильда увидела Сигизмунда. Расплылась в радостной улыбке, сделалась вдруг приторно–умильна. Сигизмунд из–за натальиной спины показал ей бутылку пива.
И тут Наталья обернулась…
Сигизмунд мгновенно увидел картину как бы со стороны: шкаф, крикливая белобрысая стерва, подкравшийся со спины экс–муженек с бутылкой… Наталья каменно смотрела на Сигизмунда. Уесть пыталась взглядом. Выковыривала остатки совести со дна его души. Выскребывала.
Лантхильда замолчала. Отдала поле битвы в руки Сигизмунда. Он это как–то сразу понял.
— Ну так что, — холодно промолвила Наталья, — насколько я понимаю, тебе сейчас не до НАС. Денег у тебя нет. — Она выдержала паузу. — Скажи своей блядище, чтоб заткнулась. В шкафу вещи мои лежат.
— Там нет твоих вещей, — сказал Сигизмунд.
— А я говорю — есть.
Сигизмунд с тоской ощутил, как его засасывает в обычный диалог.
Подумав, он объяснил:
— Я их выбросил.
— Врешь! — безапелляционно сказала Наталья.
— Проверь, — предложил он. И подмигнул девке: мол, можно! давай!
Лантхильда с готовностью прянула вперед. И тут Наталья, потеряв наконец самообладание, завизжала:
— Убери ее! Убери эту стерву! Развел тут бордель! Притон! Водка! Бляди! Карты!
— Ты преувеличиваешь, — сказал Сигизмунд. — Ты же знаешь, я не люблю карты.
Наталья понесла.
После маэстро Лантхильды Наталья Константиновна выглядела более чем бледно. Опера приелась, партия была знакома, слова изучены. Сигизмунд сел на диван и, морщась, снял зубами пробку с бутылки. Приложился к горлышку. Пиво забулькало. Лантхильда с завистью смотрела, как он пьет.
Сделав глоток, Сигизмунд подозвал девку и отдал ей бутылку.
— Значит так, Наталья, — прервал он излияния экс–супруги. — День для тебя сегодня неудачный. Вот и Лантхильда это подтверждает. Эй, Лантхильд! Наталья ист двала?
— Йааа… — протяжно отозвалась Лантхильда.
— Во, — обрадованно сказал Сигизмунд. — Вот и Лантхильда Аттиловна о том же.
— Мадьярка, что ли? — сощурилась Наталья.
— А это уж, Наталья Константиновна, не ваше дело. Может, и мадьярка.
— На клубничку потянуло? «Частица черта в нас..»?
