Его пригласили в радиопрограмму «Пластинки на необитаемом острове»[59] — в Британии это честь почище любой литературной премии. Одной из восьми композиций из тех, что он взял с собой на воображаемый необитаемый остров, была газель на языке урду, написанная Фаизом Ахмедом Фаизом, близким другом его семьи, первым великим писателем, с каким ему довелось познакомиться, автором гражданской лирики — никто лучше его не написал в стихах о разделении страны на Индию и Пакистан — и ценимых многими стихотворений о любви. Фаиз научил его, что писатель должен в равной мере стремиться к публичности и приватности, умению быть арбитром общества и человеческого сердца. Другой выбранной им вещью стала та, что звучит под сурдинку на всем продолжении его нового романа, — песня «Сочувствие дьяволу» группы «Роллинг стоунз».
Он несколько раз навещал смертельно больного Брюса Чатвина. Болезнь, среди прочего, подтачивала понемногу его мозг. Раньше он отказывался даже просто произносить слова «СПИД» и «ВИЧ», а теперь с упорством маньяка твердил, что нашел верное лекарство. Он рассказывал, как звонил богатым друзьям, «Ага-хану, например», и просил у них деньги на исследования, при этом ожидал финансового участия и от коллег-писателей. «Специалисты» из оксфордской больницы Джона Рэдклиффа были якобы «в восторге» и не сомневались, что он «на верном пути». Параллельно Брюс вообразил, что книги его продавались «умопомрачительными тиражами» и он поэтому невероятно разбогател. Однажды он позвонил и похвастался, что прикупил полотно Шагала. У Брюса это была не единственная экстравагантная покупка. Его жене Элизабет приходилось тайком возвращать его приобретения, объясняя при этом, что муж не в себе. В конце концов его отец был вынужден через суд закрепить за собой исключительное право распоряжаться деньгами сына, что вызвало прискорбную размолвку в семье. У Брюса вскоре тоже должна была выйти книга, его последний роман «Уц». Как-то раз он сказал по телефону: «Если нас обоих выдвинут на „Букера“, надо будет объявить, что премию мы поделим. Выиграю я — обязательно поделюсь с тобой, и ты, в случае чего, поступишь так же». В прежние времена Букеровская премия вызывала у него только насмешки.
В заказанной ему газетой «Нью-Йорк таймс» рецензии на «Дорогую Мили», сказку Вильгельма Грима, вышедшую с иллюстрациями Мориса Сендака, он не преминул выразить восхищение большинством работ художника, однако не мог не отметить некоторую вторичность данных иллюстраций по отношению к более ранним произведении великого мастера. После этого Сендак сказал в интервью, что обиднее рецензии не было в его жизни и что он «ненавидит» того, кто ее написал. (Впоследствии он написал еще две рецензии для британской «Обсервер» и в обеих констатировал, что рецензируемое произведение менее прекрасно, чем прежние произведения того же писателя, и добился тем самым, что авторы «Русского дома» и «Фокуса-покуса», Джон Ле Карре и Курт Воннегут, с которыми он поддерживал до того вполне теплые отношения, объявили его своим врагом. Вот чем чревато сочинение книжных рецензий. Если книга тебе нравится, автор воспринимает похвалы как нечто само собой разумеющееся, а если не нравится, вы с ним становитесь врагами. С тех пор он решил больше рецензий не писать. Пусть, кому надо, ищут других дураков.)
В день, когда ему принесли сброшюрованные сигнальные оттиски «Шайтанских аятов», к нему домой на Сент-Питерс-стрит зашла журналистка еженедельника «Индиа тудей» Мадху Джайн, которую он считал свои другом. Увидев толстый том в темно-синем переплете, прочитав написанное крупными красными буквами название, она прямо-таки загорелась и выпросила один экземпляр, чтобы почитать во время отпуска, который они с мужем планировали провести в Англии. А прочитав книгу, она спросила разрешения взять у него интервью и напечатать в «Индиа тудей» отрывок из романа. Он снова уступил. Та публикация, до сих пор считает он, и послужила спичкой, от которой разгорелся пожар. Как и следовало ожидать, в журнале особо отметили «противоречивость» книги, озаглавили редакционную статью о ней «Недвусмысленная атака на религиозный фундаментализм», что явилось первым из бесчисленных случаев некорректной трактовки содержания романа, а другим заголовком сделали якобы сказанные им слова «Я пишу о фанатизме», чем еще больше извратили суть его книги. Заканчивалась редакционная статья предложением «„Шайтанские аяты“ наверняка вызовут лавину протестов…» — неприкрытым призывом к этим самым протестам оно, собственно, и служило. Статья попалась на глаза депутату индийского парламента, консервативному мусульманину Сайеду Шахабуддину, и тот разразился в ответ «открытым письмом», озаглавленным «Тобой руководил шайтанский умысел, мистер Рушди», и с этого все пошлó. Самый простой и действенный способ разнести в пух и прах книгу — демонизировать ее автора, превратить его в подлую тварь, движимую низменными мотивами и зловредными намерениями. Так явился в мир «Шайтан Рушди», которого станут носить по улицам городов воспламененные святой ненавистью демонстранты, — чучело в кое-как скроенном смокинге, удавленника с вывалившимся красным языком; существо это, как и настоящий Рушди, родилось в Индии. Его гонители исходили при этом из ложного утверждения, будто любой автор книги, поставивший в заглавие слово «шайтанский», сам автоматически оказывается шайтаном. Это ложное утверждение, как и все подобные ему, так вольготно расплодившиеся в Век Информации (или дезинформации), стало истинным благодаря бесчисленным повторениям. Оболгите человека один раз — и вам мало кто поверит. Повторите ложь миллион раз — и верить перестанут тому человеку, против которого ложь направлена.
По прошествии времени приходит желание простить. Перечитывая много лет спустя, в более спокойные времена ту публикацию в «Индиа тудей», он видел, что текст статьи гораздо беспристрастнее ее заголовка и гораздо взвешеннее, чем последнее ее предложение. Те, кому хотелось почувствовать себя оскорбленными, в любом случае нашли бы повод оскорбиться. Желающие воспламениться праведным гневом раздобыли бы себе огня. Возможно, более всего журнал навредил ему тем, что в нарушение профессиональных традиций и негласных запретов напечатал отрывок из романа и сопроводительную статью за девять дней до выхода книги в свет, когда ни один ее экземпляр еще не добрался до Индии. Это дало свободу действия Саиду Шахабуддину и его коллеге, такому же оппозиционному депутату парламента Хуршиду Алам Хану. Они были вольны говорить о книге все, что взбредет в голову, и никто не мог им возразить, поскольку никто ее не читал. Единственный, впрочем, человек в Индии, прочитавший сигнальный экземпляр, журналист Хушвант Сингх, на страницах «Иллюстрейтед уикли оф Индиа» призвал, кабы чего не вышло, запретить «Шайтанские аяты». Таким образом, он стал первым в примкнувшей к запретителям международной кучке литераторов. Хушвант Сингх потом утверждал, что к нему обращалось за советом издательство «Вайкинг» и что он предупредил редакторов и автора о возможных последствиях публикации романа. Не факт, что он кого-то предупреждал. А если и предупреждал, то так, что никто его не услышал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
