Недолго, всего лишь весну и половину лета пробыли мы с матерью в Торцке. Дошла и сюда отцовская угроза. И мой вуй Михалко, так как не имел воинской силы и тоже боялся князя галицкого, скрепя сердце сказал нам, чтобы мы подыскали себе другой кров. Я послал гонца в Чернигов к Святославу Всеволодовичу и Марии Васильковне, и они пригласили нас к себе. Ехали мы туда через всю Киевскую землю с тяжёлым сердцем. Как без Болеславы переступать порог их терема и пользоваться их гостеприимством? Каково мне было смотреть на душевные муки моей матери? Утратив княжеские почести, достаток, ей приходилось бедной просительницей побираться по могущественным родичам.
Переезжая через речку Стугну, я с болью вспомнил другую мать другого княжича — княгиню Анну и её молодого сына Ростислава, которому, как и мне тогда, было двадцать два года.
Из летописи я знал, что в 1093 году половцы напали на Торцк и окружили его. Против них в мае месяце выступил киевский князь Святополк с братьями Владимиром Мономахом и Ростиславом Всеволодовичем. Битва произошла 26 мая, на Вознесение, за Стугной. Сначала половцы разгромили и обратили в бегство Святополка, а потом и Владимира Мономаха. Владимир с Ростиславом кинулись в Стугну, разлившуюся после дождей. Хотя плыли они рядом, однако Владимир не заметил, как половецкая стрела попала брату в голову. И начал Ростислав тонуть. Владимир бросился на помощь, едва сам не утонул, но так и не сумел спасти младшего брата. Перебрался за Днепр с небольшой дружиной и опечаленный пошёл он к своему Чернигову. А позднее нашли тело Ростислава, привезли в Киев и похоронили в церкви Святой Софии возле отца его Всеволода. И горько плакала по нему мать его, и все люди плакали по нему сильно, юность его жалея.
Долго стоял я над тёмными берегами Стугны и думал о судьбе, что погубила тут юного князя Ростислава. Невольно задумался и о том, что несёт она мне и моей матери? Что ожидает нас впереди?
Мы счастливо добрались до Чернигова. Нас приняли с радостью. И несколько месяцев, до октября, мы жили там, окружённые вниманием и достатком. Более всех заботилась о нас княгиня Мария Васильковна. Долгие разговоры с ней скрашивали нашу жизнь изгнанников. Здесь из её рассказов я ещё глубже узнал полоцкую ветвь Рюриковичей, не предполагая, разумеется, что через несколько лет придётся прокладывать свой путь через их земли, а у некоторых из них просить приюта.
К сожалению и в Чернигове, где нам жилось хорошо, мы долго не задержались. Ранней весной того года — Игорь Святославич это хорошо знает, так как сам участвовал в тех событиях, — началась между князьями упорная борьба за Киев. Ввязался в неё и Святослав Всеволодович.
Началось с того, что в марте месяце Ростиславичи во главе с Рюриком внезапно ночью напали на Киев и захватили в полон великого князя киевского Всеволода Юрьевича, брата моей матери и моего вуйка. Уже летом, когда мы прибыли в Чернигов, они собирали войско для похода на Торцк, чтобы захватить Михалка Юрьевича. Но в дело вмешался Святослав Всеволодович. Получив грозное письмо от моего отца, чтобы отправил княгиню Ольгу и меня в Галич, он задумался. Что делать? До этого времени он состоял в союзе с сынами Юрия Долгорукого — Андреем, сидевшем в Суздале, Всеволодом и Михалком. После того, как Всеволод утратил киевский стол и сидел у Рюрика в темнице, Святославу Всеволодовичу стало не выгодно поддерживать дружбу с Юрьевичами, и он переметнулся на сторону Рюрика, которым стал великим князем. Мы с матерью и её братьями стали разменной монетой в этой борьбе Святослава с Рюриком. К тому же и Рюрик получил от моего отца письмо из Галича, чтобы не давал нам пристанища и отправил назад.
Узел затянулся так туго, что не было никакой надежды развязать его.
Святослав шёл на согласие с Рюриком, но требовал отпустить его бывших союзников — Всеволода Юрьевича и Ярополка Ростиславича, а также прекратить поход на Михалка Юрьевича. Он был с нами откровенен, и мать просила его заступиться за братьев. Со своей стороны Рюрик, опасаясь гнева Ярослава Галицкого, настаивал, чтобы Святослав возвратил нас в Галич, и тогда он отпустит-де на волю пленённых князей и не станет нападать на Торцк.
Что оставалось делать? Оперся Рюрик, оперся Святослав, так как не хотел выдавать нас на расправу свату, моему отцу. Горой за нас стала и княгиня Мария Васильковна. Она настаивала на том, чтобы не выдавать сваху и зятя.
Теперь всё зависело от нас с матерью. Прежде всего от меня. Я долго раздумывал, всё взвешивал и пришёл к мысли, что мне нужно отдаться в руки Рюрика, чтобы он отослал меня в Галич. Матери возвращаться туда никак нельзя: отец обязательно сошлёт её в монастырь, думал я. А мне, ну что он сделает? Убьёт? Нет. Накричит? Я привык к его грубости. Зато я снова буду с любимой женой, ожидающей второго ребёнка, и с маленьким Васильком, по которому я очень скучал.
Мать не хотела и слушать о таком решении, но Святослав сразу согласился на это и убедил мать, что поступить так будет самым правильным.
Мы попрощались с матерью (никак не думал я тогда, что вижу её в последний раз), и вечером следующего дня вместе со Святославом я прибыл в Киев. Рюрик после недолгих колебаний отдал Святославу пленных князей, и тот сразу же отбыл с ними в Чернигов, а оттуда отправил их вместе с матерью в Суздаль. А мне пришлось под присмотром кметов[62] Рюрика держать путь в Галич. Так завершился ещё один круг моей несчастливой, зато богатой на приключения жизни.
Отец встретил меня сдержанно, холодно, даже строго, но без брани. Его поразило то, что не вернулась мать и он стал соломенным вдовцом. Я остался в Галиче, ездил, как и раньше, по его велению по всей Галицкой земле, выполняя поручения, охотился, пел в церковном хоре, но больше времени отдавал чтению, много писал.
Жил я не на Горе, в замке, а в весёлой хатке моей жёнушки, которая к этому времени подарила мне второго сына. Родив его в моё отсутствие, она назвала его моим именем.
Я был счастлив. Хотя и не законная, но любимая жена, маленькие сыночки, рукописные книги, какие я приносил из отцовой библиотеки, гусли, с которыми я не разлучался никогда, как и с моей летописью (которую и ныне привёз в Путивль), — всё это скрашивало мои дни.
Так прожил я девять лет. Девять лет счастья и несчастья, радостей и грусти, надежды и глубокого отчаяния. Отец и в этот раз на все мои просьбы, мольбы и требования выделить мне волость, чтобы я мог с семьёю жить отдельно и обеспеченно, отвечал отказом. Почему? Подрастал Олег Настасьич, которого он любил безмерно и которому завещал всё своё княжество. Олег был слабосильным, немощным, часто болел, но тем больше дорожил им отец. А я — нелюбимый сын. Меня ждала судьба князя-изгоя, как моего двоюродного брата Ивана Берладника. Поэтому между отцом и мною нередко возникали споры, перебранки. А когда осенью позапрошлого года до Галича дошла весть о преждевременной смерти моей дорогой, но несчастной матери, я в сердцах высказал отцу все, что наболело на душе. Я прямо сказал, что он виноват в смерти матери, что это он укоротил её век.
Мне, пожалуй, не стоило говорить ему так, хотя это и была сущая правда. Видели бы вы, какой злобой вспыхнули глаза отца. «Негодяй! — закричал он, вскочив со скамьи и стукнув посохом об пол. — Прочь из Галича! Не желаю тебя видеть! Ты никогда не любил и не любишь меня! Ненавидишь своего брата Олега! Думаешь только про волость! Ждёшь моей смерти, чтобы захватить всё княжество! Прочь! А не то посажу в поруб[63] — там и сгниёшь! Эй, люди!..»
Гнев обезобразил его лицо. Я знал, что отец в таком состоянии способен на все, и не стал испытывать судьбу — мгновенно покинул Гору, поспешно попрощался с женой и детьми, взял самое необходимое в дорогу и выехал из Галича. Но куда? Лишь бы подальше!
На этот раз я решил искать защиты и спасения не на Волыни, не в Польской, Киевской или Черниговской землях, где уже побывал, а в Турове, на Припяти, у Святополка Юрьевича. Но угрозы Ярослава Галицкого долетели и в тот глухой край, и Святополк посоветовал мне искать приют в Смоленске, у Давида Ростиславича. Дорога туда не близка — через Слуцк, Дудутки[64], Минск, Друцк и Ршу[65]. Преодолел я её сравнительно легко, так как Святополк дал мне крытые сани, резвых коней и провожатых, снабдив также харчами и тёплой одеждой. В начале весны я уже приехал в Смоленск к Давиду, деверю моей сестры Анны, брату её покойного мужа Мстислава. Но недолго мне пришлось пробыть у него. Не знаю, любил ли Давид кого-нибудь в жизни, кроме себя. Мне показалось, что нет. Робкий на поле боя, он и дома был труслив. Узнав, какая причина привела меня в смоленскую землю, он не на шутку перепугался и начал уговаривать меня перебраться к моему вую — Всеволоду Юрьевичу, во Владимир. К нему я отправился бы сразу, но весна и поздний паводок задержали меня у Давида, и только в начале июня прошлого года я добрался до Владимира, а затем и до Суздаля.
