Однако к 1361 году акции Ольгерда начали падать. Золотая Орда была обеспокоена ростом его влияния не меньше, чем генуэзцы. [472] К тому же, митрополит Алексий побывал в Орде и сильно повысил там свой авторитет исцелением старой и влиятельной вдовы хана Узбека Тайдулы. [473] Патриарх Каллист формально не мог согласиться на явное превышение своих прав Романом и отправил на Русь личного уполномоченного, высокопоставленного чиновника дьякона Георгия Пердику, чтобы тот исследовал тяжбы митрополитов. [474] В 1354 году Пердика, церковный дипломат и специалист по русским делам, много потрудился для укрепления власти Алексия. [475] В подвластных Роману землях многие считали законным митрополитом Алексия. [476] Более того, в Константинополе все еще обладал значительным влиянием бывший император, а ныне монах Кантакузин, который считал необходимым сохранение единства русской митрополии. [477] В принципе необходимость эту признавал и Каллист. В 1354 году он был выдвинут на патриарший престол политическими врагами Кантакузина и на время присоединился к генуэзской партии, однако не следует думать, что это изменило его взгляды относительно русских дел. В 1362 году, после смерти Романа, Каллист патриаршим актом восстановил единство митрополии во главе с Алексием. [478]
Запутанная история русской митрополии показывает, что внутренние события в Византии, политика итальянских республик, интересы Золотой Орды и непримиримая борьба за власть между Ольгердом и Москвой тесно связаны между собой. Нельзя также не учитывать роли, которую играли в этом процессе южнославянские царства Сербия и Болгария.
Восточная Европа, поле борьбы за существование, которую вело византийское «православное содружество», должна рассматриваться как единое целое, хотя, разумеется, действия и реакции отдельных государств могут быть поняты только в контексте их собственной истории.
Татарские ханы прежде всего хотели сохранить на Руси свое господство и потому поощряли междоусобные войны, не допуская, чтобы то или иное княжество окончательно одержало верх над другими, отсюда — ловкие маневры между Тверью и Москвой, Москвой и Литовским княжеством. Но татарская почтительность к церкви и дипломатические связи Орды с Константинополем, которые использовали византийские церковные деятели, способствовали тому, что митрополичья кафедра прочно утвердилась в том княжестве, которое было наиболее лояльно по отношению к Орде. И лишь в тот момент, когда Джанибек напал на генуэзские и венецианские колонии в Крыму (1341–1346), испытывавшая давление генуэзцев Византия на время взяла сторону прозападно ориентированной Литвы. В последующие два десятилетия Ольгерд, когда ему удавалось договориться с Ордой, умел выгодно пользоваться этим, чтобы прогенуэзские круги Константинополя оказывали ему поддержку в его стремлении главенствовать на Руси: история митрополита Романа как раз и иллюстрирует этот процесс.
Между тем Кантакузин и его друзья–исихасты исходили из другой системы оценок. Кантакузин всегда стремился избавить Византию от генуэзской зависимости, опирался на турецких союзников и не делал исключительной ставки ни на одно из русских княжеств, пользовавшихся татарской (или генуэзской) помощью. Однако преданность византийской идеологии, которую проявил московский князь Симеон, и его тесное сотрудничество с митрополитом Феогностом ставили Москву в положение исключительно надежного и сильного пособника в сохранении на Руси византийского наследия, тогда как язычник Ольгерд готов был к единоборству с Константинопольским патриархатом и даже посвятил митрополита в Тырново. Поскольку для Канткузина важнее всего была целостность и хотя бы относительная политическая независимость византийского мира, то его усилия, как и усилия патриарха Филофея, постоянно были направлены на объединение, что было несовместимо как с притязаниями Ольгерда в 1347–1370 годах, так и с московским сепаратизмом последующей эпохи. Беда, однако, состояла в том, что слабость Византии и неустойчивость власти не позволили претворить эту четкую устремленность в ясную и последовательную политическую линию.
Глава VIII. Патриарх Филофей и Русь (1364–1376)
О тех переменчивых обстоятельствах, при которых Византийская империя просуществовала после прихода генуэзцев в 1352 году в течение еще целого столетия, вплоть до окончательного распада в 1453 г., писалось часто, хотя конкретные подробности, позиции, занимаемые разными участниками этих событий, и сложные маневры вовлеченных в них государств подчас выпадали из поля зрения исследователей. Как бы то ни было, не вызывает сомнений факт, что дипломатическая и церковно–административная деятельность Византии на Руси развивалась под влиянием и в зависимости от того, какие перемены происходили в Константинополе. Как мы видели выше, эта связь отчетливо подтверждена императором Иоанном VI Кантакузином в документах, касающихся Руси и увидевших свет в 1347 году: правительству Анны Савойской и патриарху Иоанну Калеке (1341–1346 гг.) адресован упрек в попустительстве разделению русской митрополии. Подобным же образом, посвящение Романа в сан митрополита в 1354–1355 гг. может быть объяснено лишь в свете событий, связанных с отречением Иоанна Кантакузина от престола и отстранением патриарха Филофея (ноябрь 1354 г.). Перипетии истории византийско–русских связей второй половины XIV века следует постоянно рассматривать в этом контексте.
Поощряемые внутренними раздорами в Византии и соперничеством западных держав друг с другом, турки деятельно расширяли свой контроль над византийскими территориями в Малой Азии. В марте 1354 года был взят Галлиполи, расположенный на европейском берегу Дарданелл, что положило начало оттоманским владениям в Европе. Мощная Сербская империя Стефана Душана могла бы помешать продвижению турок, но Душан умер в 1355 году, а его слабые и разобщенные наследники не сумели удержать от раздела разнородные части Сербской империи. Турки продолжали аннексию греческих, сербских и болгарских территорий, захватив Диди–мотих (1361 г.) и Адрианополь (1362 г.), где султан Мурад I (1362–1389 гг.) основал свою резиденцию.
Оказавшись практически в окружении, Византия пользовалась тем не менее поддержкой генуэзцев и венецианцев, озабоченных защитой Константинополя, который интересовал их, разумеется, не сам по себе, а как выгодная и удобная фактория, жизненно необходимая для торговли на Черном море. В этой обстановке правители империи были вынуждены прибегать к всевозможным ухищрениям, которые в конечном счете еще больше ослабляли ее, — использовать в своих интересах жестокую конкуренцию между Венецией и Генуей, либо платить дань султану, становясь таким образом de facto вассалами турок, или же стараться заручиться военной помощью запада, что всегда было связано с официальным признанием примата папы Римского. [479] Лишь Константинопольскому патриархату удалось поддержать и даже повысить свой престиж и административный авторитет на огромных пространствах Среднего Востока и Восточной Европы, несмотря на ту напряженность, которую создавали события внутренней жизни в столице, оказывавшие влияние на избрание патриархов и проводимую ими политику.
Император Иоанн V Палеолог (1341–1391 гг.) был человеком безвольным и слабохарактерным. Придя в 1354 году к власти при активной поддержке генуэзцев, он стал в конце концов их жертвой, так и не сумев ни определить, ни провести никакой действенной политической программы. Одной из особенностей его долгого правления было, как показали недавние исторические разыскания, то, что в роли государственного советника при нем выступал добровольно отрекшийся от престола и принявший в 1354 году монашество под именем Иоасафа Иоанн Кантакузин. [480] На протяжении второй половины XIV века империей правили так или иначе члены семейств Палеологов и Кантакузинов, которые не только распределяли между собой власть в самом Константинополе, но делили ее и в пределах других византийских городов и территорий. Так, при формальном императоре Иоанне V политику в действительности определял его тесть Иоанн–Иоасаф Кантакузин, который даже не скрывал этого. И если Иоанн V руководствовался в своих государственных решениях требованиями текущего момента, то Кантакузин выступал в роли хранителя имперской идеологии и религиозного ригоризма. Серьезных разногласий между ними, впрочем, не возникало, поскольку Иоанн V никогда открыто не поднимал голос против традиционных византийских идеологических устоев, а Кантакузин снисходительно смотрел на действия зятя, не упуская случая указать на их неэффективность. Даже официальное обращение Иоанна V в латинскую веру в 1369 году не было принято слишком всерьез старым императором–монахом, которого не было в Константинополе, пока Иоанн V ездил в Рим. Позднее Кантакузин даже помог Иоанну V в борьбе против Андроника IV, захватившего в 1376 году власть при поддержке генуэзцев. У Иоанна V не было ни возможности, ни, вероятно, охоты навязывать церкви объединение с Римом, а его собственное обращение в иную веру не вызвало в Константинополе ни возмущения, ни анафем, а только равнодушие, — какой контраст событиям эпохи Михаила VIII! Можно предположить, что личный авторитет Кантакузина, бывшего в дружеских отношениях как с Иоанном V, так и с неколебимо приверженным православию патриархом Филофеем, способствовал тому, что этот эпизод предали забвению. Личные отношения между Иоанном V и Филофеем не совсем ясны и определялись хрупким равновесием. Патриарх не выступал против переговоров об объединении церквей, а следовательно и против попыток заручиться помощью запада,, при условии, что объединение будет достигнуто на церковном соборе, где обе стороны смогут свободно высказать свое мнение. [481] Со своей стороны, и Иоанн V никогда публично не оспаривал богословских позиций византийской церкви. Он оставался лояльным к решениям паламитских соборов 1341, 1347 и 1351 годов, не пренебрегая, впрочем, дипломатическими услугами Дмитрия Кидониса, который, начиная с 1348 года, стал убежденным антипаламитом, сторонником томизма и Римско–Католической Церкви. В целом православная позиция Иоанна V, сколь бы этому ни противоречило его обращение в 1369 году, засвидетельствована Григорием Акиндином, самим Григорием Паламой и патриархом Филофеем. [482]
