Эта имитация того, что я видела в реальной жизни.
Энцо шагает вперед, проходя через иллюзию розы, и останавливается рядом со мной. Кровь исчезает с его перчаток. Я угрюмо смотрю на него, готовая защищаться. Сердце смакует переполняющие меня до краев темные эмоции. От жара танцующих за спиной принца языков пламени краснеют щеки.
Энцо кивает.
— Очень хорошо, — тихо произносит он.
Я впервые вижу его таким впечатленным.
— Я готова, — зло говорю я. Мне неприятно то, что мои щеки всё еще влажны от слез. — Я не боюсь тебя. И если ты дашь мне шанс, я покажу тебе, на что я способна.
Энцо молча смотрит на меня. Вглядываясь в его глаза, я снова замечаю в них что-то странное, не сочетающееся с ледяным выражением его лица, что-то, говорящее о нечто большем, нежели одном желании использовать мою силу. Что-то, что почти похоже на… теплоту. Мы долгое мгновение просто глядим друг на друга. Потом Энцо нежно стирает с моих щек слезы.
— Не плачь, — твердо говорит он. — Ты сильнее этого.
Когда мир был юн, боги и богини подарили жизнь ангелам: Радости и Корысти, Красоте, Сочувствию и Печали, Страху и Ярости — искрам человеческих чувств. Ощущать эти чувства и быть человеком — значит, быть ребенком богов.
— «Рождение Ангелов», труд нескольких авторов.
Аделина Амутеру
Буря наконец-то прошла, оставив после себя опустошенную Эстенцию: разрушенную кровлю, затопленные храмы, выброшенные на берег и потонувшие суда, мертвых и умирающих. Одни люди собираются в храмах, другие стекаются на площади города. Терен выступает перед самой большой из толп собравшихся. Я наблюдаю за этим с балкона дворца Фортуны.
— Мы допустили, чтобы мальфетто выиграли скачки, и посмотрите, как боги покарали нас за это! — взывает он к людям. — Они злятся на то, что мы позволяем этим меченым разгуливать среди нас.
Кто-то слушает его в мрачном молчании, кто-то в ответ кричит и потрясает в воздухе кулаками. Позади Терена три юных мальфетто — один почти еще ребенок. Их, наверное, вытащили их городских трущоб. Они привязаны все вместе к столбу, установленному в центре площади, во рту у них кляпы, стоп не видно за уложенными внизу поленьями. По бокам от них стоят два священника, выказывая свое молчаливое одобрение относительно происходящего.
Терен поднимает факел. На светлой радужке его глаз отражаются оранжевые блики от огня.
— Эти мальфетто обвинены в том, что они — Элита, в том, что они были среди тех, кто напал на Инквизиторов во время скачек. Инквизиторы доказали их вину. И наша обязанность — вернуть их в Подземный мир, чтобы нашему городу больше ничего не угрожало.
Он бросает факел на поленья. Мальфетто кричат, невидимые за огненной пеленой.
— С этого дня, — повышает голос Терен, чтобы перекрыть рев бушующего пламени и крики сжигаемых, — все семьи, в которых есть мальфетто, и все магазины, в которых те работают, будут платить в королевскую казну двойные налоги в качестве компенсации за несчастье, принесенное ими нашему обществу. Отказывающиеся платить будут немедленно арестованы.
С балкона я не вижу Элиту, но знаю, что они наблюдают за сожжением мальфетто с крыш. Знаю, что прямо сейчас Данте вставляет в лук стрелу, готовый избавить каждого из них от страданий. Я не хочу думать о том, почему они не рискнули их спасти.
На следующий день разъяренная толпа разносит магазины, принадлежащие семьям, в которых есть мальфетто. Улицы усыпаны битым стеклом.
Мое обучение ускоряют.
Энцо сам занимается им, приходя во дворец либо поздним вечером, либо ранним утром. От Джеммы я узнаю о том, что он никогда и никого еще так не тренировал. Она хотела меня этим поддержать, но вышло иначе — теперь я лежу ночами без сна, уставившись в потолок, со страхом ожидая новой встречи с Тереном.
Чтобы отточить мои навыки по созданию иллюзий Энцо вызывает Зодчего — Мишеля.
— Какая нелепость, — говорит тот в первую нашу совместную тренировку, разглядывая критическим взглядом художника мою работу. — И это, по-твоему, роза? Тени наложены неверно. Лепестки слишком толстые, а текстура — грубая. Где ее нежная хрупкость? Где натуральность и живость?
Мишель заставляет меня создавать маленькие иллюзии, самые крохотные, какие только могу. Это помогает мне без особых затрат энергии полностью сосредотачиваться на том, что я создаю, на деталях, которые обычно остаются без моего внимания. Я учусь творить иллюзии цветков, перьев, ключей, передавать текстуру деревянных щепок и кожи на пальце. Мишель повторяет мне, что, создавая копию реального объекта, я должна видеть его глазами художника: гладкий камень вовсе не гладок, а покрыт крохотными ямками и бороздками; белый цвет вовсе не белый — он состоит из десятка оттенков желтого, серого, синего и фиолетового; цвет кожи меняется в зависимости от того, как на нее падает свет; лицо не может быть неподвижно, как маска, его мышцы постоянно двигаются, даже если это и не заметно. Имитировать лица труднее всего. Малюсенькая ошибка, и лицо выглядит неестественным, жутким, искусственным. Внести искру жизни в человеческие глаза кажется мне непосильной задачей.
Слова Мишеля эхом вторят словам Рафаэля. Я учусь видеть. Начинаю замечать то, на что не обращала внимания раньше. Со всем этим приходит мысль: если я смогу управлять своей силой, то, возможно, смогу в следующий раз удивить Терена не предательской информацией, а кое-чем другим. Возможно, в следующий раз я смогу его атаковать. Эта мысль подстегивает меня, и я лихорадочно работаю над собой.
Я практикуюсь каждую свободную минуту. Когда остаюсь одна и когда наблюдаю за спаррингами между Энцо с Лусентой и Данте. Время от времени, пока другие сражаются, меня отводит в сторону и тренирует Джемма. Именно она учит меня тому, как успокоить разум, чтобы лучше почувствовать тех, кто окружает меня.
— Почему ты не участвуешь в поединках? — спрашиваю я ее.
Сегодня она пришла в компании с котом, огромным, диким и злобно рычащим.
Джемма, улыбнувшись, опускает взгляд на кота. Он спрыгивает с ее коленей и подбегает ко мне. Я дергаюсь в сторону от его дикой мордочки, но он лишь трется об меня и устраивается возле моих ног.
— Я не боец, — отвечает Джемма. — Папа считает, что у меня красивые руки, и не хочет, чтобы я изуродовала их, пока не найду себе подходящего жениха. — Она выразительно поднимает руки, и, действительно — они красивые и изящные. На короткое мгновение я позабыла, что Джемма, в отличие от Лусенты и бывшего солдата Данте, — леди, рожденная в аристократичной семье. Это позволило ей избежать гнева Инквизиторов после инцидента на скачках. Я испытываю внезапную зависть, понимая, что ее семья добра к ней и поддерживает ее. Мне и в голову не приходило, что кто-то может по-настоящему любить своих детей-мальфетто.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
