— Это ты так думаешь! Не такой я дурак, как ты решил поначалу. То, что ты мне хотел сказать за деньги, я давно уже знаю.
— Этого не может быть.
— Может, посланник уже в пути.
Он уставился на меня, будто услыхал великое пророчество.
— Откуда ты знаешь?
— Секрет.
— Значит, нищий разболтал!
Я лишь пожал плечами и улыбнулся. Мне не хотелось платить за тайну, которую мне удалось уже наполовину разгадать. А вторую половину я узнаю хитростью.
— И тебя это не волнует? — спросил он.
Мне нужно было вызнать, кто этот посланник, поэтому я ответил, смеясь:
— Ты считаешь, что я боюсь этого парня?
— Ты не знаешь Сабаха. Один раз ты его перехитрил, но второй — не удастся.
Значит, это Сабах, нищий. Он повез раненого в Узу-Дере, потом поскачет в Палацу, где дом раненого и, возможно, родственники, а затем наверняка в Измилан, к родным сломавшего шею кузнеца-оружейника. Те, кто заключил с нами мир, дали слово, но оно касалось непосредственно их — в это я твердо верил. Но другие могут пойти на месть. И захотят меня убить. И, узнав от толстяка-пекаря, в каком направлении мы поедем, немедленно станут действовать. Остальное нетрудно представить.
И я ответил равнодушно:
— А я и не собираюсь его обманывать.
— Почему же?
— У меня с ним нет никаких дел. Он ведь дал слово не беспокоить меня впредь.
— Он сдержит его. Сам он к тебе не притронется, но направит других. Союз велик.
— Я не боюсь. Каждого, кто покусится на мою жизнь, я отдам под суд.
— И пулю тоже?
— Не смейся. Скажи лучше, как ты предал своего друга Сабаха?
— Друга? Я не стану отвечать. Ты уже запер свое сердце и свой кошелек. Я поеду.
И он пошел к лошади, все еще, как мне казалось, надеясь, что я что-то предложу ему. Но я лишь спросил:
— Ты едешь? Не хочешь остаться? Они ведь готовят торжество!
— На такие торжества у меня нет времени. Итак, не дашь? — Его глаза уставились на меня с явной угрозой.
— Нет.
— Ты сегодня уезжаешь?
Ему очень важно было узнать это. Он ничего не получил, смотрел на меня волком и был способен на любую подлость.
— Думаешь, я поеду на усталой лошади? Она должна прийти в себя.
— Тогда пусть тебя возблагодарит Аллах так же, как ты возблагодарил меня! — И он ускакал.
Около крыльца я наткнулся на Халефа, который прятался, слушая наш разговор. Он весь дрожал от гнева.
— Сиди, зачем ты его отпустил?
— Он мне больше не нужен.
— Но он ведь нам навредит!
— Ты слышал его последние слова?
— К сожалению, только последние. Понял, что он требовал деньги. За что?
— Давай отойдем подальше. Никто не должен нас слышать.
Я рассказал ему подробности нашего разговора.
— На нас хотят напасть! — сделал вывод Халеф.
— Нет, Халеф.
— Тогда почему этот нищий, хотя он вовсе не нищий, поскакал за подмогой?
— Он хочет натравить на нас родственников Москлана и Дезелима. В Палаце или Измилане мы должны будем считаться с этим. Дело не из приятных.
— Тогда давай выберем другой путь.
— Это невозможно. В таком случае мы потеряем след наших беглецов, а главное, в Измилане, в доме Дезелима, мы можем многое узнать, что окажется для нас весьма полезным.
— Если нас будут воспринимать как врагов, мы ничего не узнаем. Возможно, нас даже арестуют как убийц.
— Поэтому я и хочу опередить этого «нищего».
— Ты? Как?
— Просто я окажусь там раньше, чем он.
— Сиди, что ты такое удумал? Не хочешь ли ты выехать этой ночью? 1 Нельзя этого делать!
— Можно и нужно.
— Я не отпущу тебя. Подумай, в какой беде оказался бы ты сегодня утром, не окажись я рядом!
— Да, ты спас меня и спасешь завтра, если со мной что-то случится.
Тут храбрый хаджи приосанился:
— Ты думаешь? — спросил он самодовольным тоном.
— Конечно. Я расскажу тебе, что задумал. Вы переночуете у кузнеца и выедете рано утром. Поедете другой дорогой: из Кушукавака через Мастанлы, Стоянову и Топоклу в Измилан. Я же двинусь южнее, через Гельджик, Мадан и Палацу.
— А почему через эти места?
— Потому что это путь, которым поедет «нищий» из Узу-Дере.
— Но ночью здесь же темно, как у… Ты же заплутаешь!
— Надеюсь, что не сойду с дороги.
— Но у «нищего» большое преимущество!
— Ри быстр, я его обгоню.
— И сломаешь шею в этой темнотище!
— Поглядим. Когда приедете в Измилан, идите в кофейню Дезелима — она расположена в переулке, ведущем в деревню Чатак. Там вы меня и найдете.
— А если тебя там не окажется?
— Тогда наутро ты поскачешь навстречу мне к Палаце. Возможно, я задержусь из-за Москлана.
— Где же я тебя там найду?
— Этого я и сам пока не знаю. Но в деревне кто-нибудь да подскажет.
Он попытался еще раз отговорить меня, но я остался непреклонен. Когда остальные узнали, что я еду, они бурно запротестовали. Икбала с матерью запричитали на два голоса, что я не желаю отведать их знаменитых печеных «ядер» и жаркого. Сахаф тоже просил меня остаться.
Я отвел его немного в сторону и поведал историю о коврах.
— Эфенди, это хорошо, что ты мне все рассказал. Я сделаю все, чтобы воспрепятствовать этой контрабанде.
— Ты заявишь на своего тестя?
— Да. Пусть его повесят.
— Это мне, конечно, не по душе. Передай своему отцу мой горячий привет и будь вечно счастлив с Икбалой, красивейшей из девушек в Румелии.
Шимин, убедившись, что отговорить меня невозможно, спросил о пути, который я выбрал. Я не доверял красильщику и потому в его присутствии назвал многие места, в которых и не собирался быть. Кузнец проводил меня до лошади, и уже на улице я поведал ему о подлинном маршруте. Он сказал:
— Нищий, должно быть, уже прибыл в Узу-Дере. Там он задержится ненадолго и поедет дальше — в Мадан и Палацу. Отсюда до Мадена скакать десять миль через Мастанлы и Гельджик. Я хорошо знаю эту дорогу и подскажу тебе, как туда быстрее добраться. Мы поскачем в одном направлении.
— Что? Ты поедешь со мной?
— Да, двинемся вместе, и я буду рядом, пока не буду уверен, что ты на правильном пути.
— Очень мило с твоей стороны.
— Молчи! Ты знаешь, чем я тебе обязан!
— Но я ведь поскачу быстро!
— Моя лошадь тоже довольно резвая. Она постарается. К сожалению, моя жена не может с тобой проститься, но знай — ты навеки в нашей памяти.
Халеф вышел к нам, чтобы напомнить об одной вещи, о которой я, честно говоря, совсем забыл. А именно, о сумке, о которой шла речь во время поездки из Кабача к домику. Он достал ее и осмотрел содержимое. В ней лежали сто австрийских дукатов. Такие дукаты на территории Турции называются просто «монетами». Один дукат равен пятидесяти трем — пятидесяти восьми пиастрам; таким образом, всего в сумке была весьма приличная сумма.
