— А теперь все приглашаются в столовую на банкет. Правильно я вас понял, товарищ Бершанская? — спросил вручавший награды командир дивизии.
Загромыхали стулья, сразу стало по-молодому шумно и радостно.
Когда в столовой расселись за праздничными столами вместе с летчиками из полка майора Бочарова, Женя осмотрела весь зал и неожиданно для себя сказала коренастому черноглазому «братику», оказавшемуся справа:
— Правда, у нас все девушки красивые? А с орденами особенно.
— Если так считает моя соседка, значит, это и мое мнение, — галантно склонил голову «братик».
— А вы, оказывается, еще и дипломат! Раз вы так разносторонне одарены, я готова отдать вам свою водку.
— Нет, ни в коем случае — это великая жертва.
— Ничуть, я не могу ее пить.
— Никак нельзя. Полковник сейчас произнесет тост, все встанут, начнут чокаться, а вы будете стоять с пустыми руками. Если уж вы так щедры, то отлейте вашему недостойному соседу полстакана, и он возблагодарит ваше широкое сердце.
— Охотно.
После первого тоста за столами разговорились, усталые лица девушек порозовели, сделалось весело и легко. У Жени голова чуточку закружилась, но все равно хорошо. Она смеялась шуткам своих соседей, чувствовала, что черноглазый штурман разговаривает с ней со значением, и это ее приятно волновало. Совсем забылось, что идет война, которая каждый день отнимает жизнь у таких, как они, молодых, здоровых людей.
Штурман-«братец» проводил Женю до общежития и долго держал ее руку в своей, не отпускал.
— Нет, вы мне точно скажите, что такое методическая погрешность высотомера и как ее определить? — настаивал он.
— Опять вы меня экзаменуете. То, о чем вы говорите, иначе называется температурной погрешностью. Проходили, помню.
— Ну так как же? Летом он, к примеру, как врет? Занижает или завышает?
— При более высокой температуре воздуха высотомер будет показывать высоту меньше действительной, а зимой больше. Физическая сущность явления объясняется тем, что более холодный воздух имеет большую плотность, и поэтому давление в нем изменяется с высотой быстрее, чем в стандартной атмосфере, а в теплом воздухе — наоборот.
— Точно, — с почтением вымолвил черноглазый штурман.
— А вот вы мне скажите: какие созвездия в это время года видны на кавказском небе?
Штурман озадаченно молчал. В это мгновение кто-то хихикнул в темноте, по коридору затопали сапоги. «Ой, девчонки, я думала, они целуются, а они задачки решают», — услышала Женя. Разом стало жарко, будто горячим паром обдало.
— Спокойной ночи, я пошла, — бесцветным голосом сказала Женя.
— Нет, постойте. Я вас не отпускаю. Кто из нас старший по званию? Это шутка, конечно. Звание и власть женщины я бы приравнял к генеральскому чину. Даже, пожалуй, к маршальскому. Правильно я говорю?
— Не знаю.
— Тогда порядок. Послезавтра ждите в гости. Будем с Аркадием в 16.00. У него тут тоже имеются дела, так сказать, необходимо уточнить обстановочку.
Штурман ушел, а Женя постояла недолго у окна в коридоре и снова вышла на улицу, присела на крыльце. «Смешной: «Красный рубин вам к лицу, к вашим глазам, но и Золотая Звезда тоже вам пойдет». Потрогала орден: «Перед вами сейчас выступит орденоносец Евгения Руднева. Звучит! На гимнастерке орден выглядит лучше, чем на платье. На цветастом никогда не буду носить».
Через несколько дней она узнала, что штурман, экзаменовавший ее у крыльца общежития, погиб.
Летать над горами трудно, осенью особенно. Нежданно-негаданно наваливается облачность, прижимает самолет к земле, вернее к горам, приходится лететь в ущельях или над разновысокими вершинами. Тут каждый незначительный поворот, малейшее снижение грозит катастрофой. В ущельях темно, определить расстояние до ближайшего хребта удается не всегда, к тому же вблизи горных склонов возникают неожиданные восходящие и нисходящие потоки воздуха, которые властно подхватывают машину. В таких случаях от летчика требуются недюжинные хладнокровие и мастерство, чтобы удержаться на нужной высоте.
В мирное время многие из тех полетов, которые мы выполняли осенними ночами 1942 года, считались невозможными. Но на войне человеческие возможности неизмеримо возрастают. Поэтому мы работали и в дождь, и при низкой облачности, с каждым полетом становясь только опытнее, увереннее.
В ненастную осеннюю пору нам приказали бомбить аул Дигора у подножия Казбека. Там фашисты сосредоточили много танков и большое количество различной боевой техники.
Задача оказалась нелегкой. Мало того, что враг простреливал все подходы, сам аул был расположен неудобно — на дне глубокого ущелья. Тут и днем развернуться сложно, того и гляди, врежешься в скалы, а ночью — и говорить нечего.
Фашисты все это понимали и чувствовали себя в ауле спокойно. Их успокоенность и должна была стать нашим главным козырем в предстоящей операции. Еще Суворов говорил: там, где пройдет олень, пройдет и солдат, а где пройдет один солдат, там пройдет и армия. По тому же принципу решило действовать наше командование: где пролетит один самолет, может пролететь и звено, а коли звено, то и эскадрилья, и полк. Но погода, как нарочно, все ухудшалась. Мы лежали под крыльями самолетов в спальных мешках, дремали, просыпались, взглядывали на низкое небо и снова забывались в полусне. Среди ночи облачность стала расползаться, поднялась выше, в разрывах засветились звезды. И тотчас зарокотали моторы, самолеты один за другим покатили к старту.
Как мы и предполагали, наше появление над Дигорой застало фашистов врасплох. Зенитные установки молчали. И как на ладони видны были вражеские мотоколонны, двигавшиеся из Дигоры по единственной дороге к узкому ущелью. У меня мелькнула мысль ударить по головным машинам, чтобы запереть вход в ущелье и задержать колонну до подхода других эскадрилий. Для этого требовалось подойти к цели на малой высоте, что из-за близости гор было небезопасно.
— Как ты думаешь, стоит рискнуть? — спросила я у своего штурмана Оли Клюевой, сообщив ей свой план.
— Давай попробуем, — без колебаний согласилась она. — Игра стоит свеч.
Но пробовать нам не пришлось. Почти в то мгновение, когда я приготовилась к снижению, впереди в самом узком месте ущелья один за другим взметнулись четыре взрыва. Судя по времени, это сработал экипаж нашего комэска Амосовой, вылетевший первым. Она сбросила бомбы в гущу остановившейся колонны. А следом подходили другие эскадрильи полка…
На другой день наземная разведка доложила о полном разгроме мотомеханической колонны гитлеровцев.
Такие сообщения звучали для нас как прекрасная музыка, настроение поднималось, мы шутили за обедом, громко пели в короткие свободные минуты. В наших летных книжках появились новые записи, которые мы перечитывали, как перечитывают хорошие стихи.
Из книжки Жени Рудневой:
«5 ноября бомбила скопление мотомехчастей и живой силы противника в п. Гизель. Несмотря на сильное зенитное заграждение и прожектора противника, экипаж Никулиной — Рудневой произвел 7 боевых вылетов за ночь. Точным бомбометанием вызвано 4 взрыва и 2 очага пожара, что подтверждает экипаж З. Парфеновой.
24 ноября 1942 года экипаж Никулиной — Рудневой произвел 7 боевых вылетов на территорию противника в пункты Ордон и Дигора. Несмотря на сильный заградительный огонь, экипаж точным бомбометанием вызвал 2 очага пожара в п. Дигора и уничтожил железнодорожный эшелон в п. Ордон. Подтверждает экипаж Поповой — Рябовой».
Это были «ночи-максимум», когда мы находились в воздухе по восемь-девять часов подряд. После трех-четырех вылетов глаза закрывались сами собой. Пока штурман ходила на КП докладывать о полете, летчица несколько минут спала в кабине, а вооруженны тем временем подвешивали бомбы, механики заправляли самолет бензином и маслом. Возвращалась штурман, и летчица просыпалась, но окончательно приходила в себя только в воздухе.
Однажды, когда уже поднялись в воздух, Дина Никулина спросила своего штурмана:
— Жень, а бензин у нас полностью?
— Не знаю, я не была у машины.
Дина развернулась, пошла на посадку. Женя проверила — все было в порядке.
— Ну, видишь, они свое дело знают. Устал мой командир, — сказала Женя, забравшись на крыло, и ласково погладила Дину по голове, по кожаному шлему.
— Они тоже спят, ходят во сне, бензин заливают во сне. «Доверяй, но проверяй», — проговорила Дина со вздохом, устало.
Мы ели среди ночи, не вылезая из машин. Что это было: поздние ужины или ранние завтраки — сказать трудно. Съешь последнюю ложку каши, котелок — технику и снова: «Контакт!» — «Есть контакт!» — и в черное небо, часто навстречу «фронтальной муре», как говорят летчики о сплошной облачности, навстречу опасностям, но с верой в удачу.
