— Да. К маме, она больна, — равнодушно отвечал мальчуган. — Дядя Карой сказал, что она помирает.
— А почему же дядя Карой не едет с тобой?
— Он слепой. Он все равно не увидит маму.
Нехотя отвечая на вопросы, мальчуган, словно зачарованный, смотрел на сигнальный колокол, потом подошел к нему близко-близко и уже протянул ручонку, чтоб дернуть, но начальник станции припугнул его:
— Не трогай, мальчик, этот колокол кусается.
В этот момент начальник станции увидел появившегося на перроне Пишту Тоота с желтым баулом сбоку.
— Привет, Пилат! О, и ты здесь, Орест? Впрочем, где один, там и другой. Куда едете?
— В Лошонц.
— Жаль, что не в Пешт. Если бы в Пешт, я посадил бы с вами мальчонку. А по каким делам?
— Разумеется, не затем, чтоб нянчить младенцев, — смеясь, ответил Пишта Тоот. — Поезд скоро?
— Феледский? Сейчас прибудет, уже сообщили.
И правда, спустя несколько минут к перрону подкатил поезд, и добрые друзья забрались в куле первого класса. Там они оказались единственными пассажирами, сложили багаж на сетчатые полки, потом, как водится, уютно расположились сами и посмотрели на часы.
Поезд немного запаздывал.
Было без нескольких минут семь. Надвигался вечер, как бы заливая темно-серой жидкостью видневшиеся вдалеке дома, луга и горы. Кругом воцарились грусть и покой. Пассажиры наконец разместились, и тогда даже это, полное суеты и движения место сделалось пустынным и тихим; лишь изредка чихнет запаленный паровоз, задребезжат листы железа, что рабочие, торопясь, накладывают на свои тачки.
— Эх! — воскликнул Пишта Тоот, хлопнув себя по лбу. — Я ведь забыл купить сигарет! Портсигар со мной, а сигарет нет.
И он отворил дверь вагона.
— Не успеешь, — забеспокоился Морони (он был некурящий).
— Ну что ты! Ведь был только первый звонок.
С этими словами Тоот спрыгнул с подножки и бросился к выходу — лавка табачника помещалась на привокзальной площади.
Морони опустил оконное стекло и окликнул кондуктора.
— Эй, кондуктор! Мой друг побежал в табачную лавку. Сколько у нас еще времени?
— Два раза успеет обернуться, — ответил кондуктор и закончил, обращаясь уже к стрелочнику, что стоял у него за спиной: — И останется время, чтоб полюбезничать с дочкой табачника.
Морони успокоился. И правда, нынче долго возились с отправлением. Какой-то помещик сдавал в багаж упряжку лошадей вместе с рессорной коляской. Хотелось ему завтра в Пеште выехать на бега в собственном экипаже. С этой погрузкой было много хлопот, и паровоз тоже надо было напоить-накормить. Взяли воду и уголь. Но вот раздался второй звонок, а Пишта Тоот все не появлялся. Черт бы побрал эти сигареты!
Морони в беспокойстве высунулся в окно. Кондуктор запирал уже двери вагонов. А за окном сгустилась вечерняя мгла. На перроне сновали какие-то люди, но уже никого нельзя было различить.
— Пишта! Где ты? Пишта, скорей!
Никто не отозвался. Никто не подходил к его купе. Станционный служитель стоял рядом с колоколом, сейчас раздастся третий звонок и поезд отправится — только без Пишты. Но ведь это ужасно. Куда он запропастился? Не может быть, чтоб он с тех пор не вернулся — если б хотел.
Что? Если б хотел? Значит, надо предположить, что он не хотел. Странно, черт подери! Право же, очень странно! Тревога кольнула его острым жалом, и какое-то смутное, неопределенное подозрение закралось в душу.
Да нет, не может быть. Вот лежит его баул, вот его плащ — словом, все пожитки. Нет, нет. Пишта Тоот не посмел бы так посмеяться над своим другом! Ведь это он придумал поездку в Лошонц! Конечно, с ним что-то случилось, а может, попал в какую-нибудь историю по дороге к табачнику или на обратном пути.
Но вот раздался третий звонок, змея вагонов всколыхнулась и тронулась; Морони бросился вон из купе, но дверь была уже заперта. Тогда в отчаянье он толкнулся в противоположную дверь — о, удача, эта дверь была только прикрыта, — и без помех спрыгнул вниз. Осиротевшим чемоданам ничего не оставалось, как пропутешествовать в Лошонц самостоятельно.
Оказавшись по другую сторону поезда, Морони должен был подождать, пока пронесется длинный состав, и лишь тогда отправился на поиски Тоота. На вокзале он его не нашел и тогда обратился прямо к дочке табачника:
— Был ли у вас господин Тоот?
— Был.
— Он покупал сигареты?
— Да, двадцать штук.
— Куда он пошел от вас?
— Он вернулся на вокзал вон через ту дверь.
— Уму непостижимо! — хрипло воскликнул Морони.
Он расспрашивал станционных служителей и рабочих. Очевидцев оказалось множество: одни видели, как Тоот выходил, другие — как возвращался.
Несомненно было одно: купив сигареты, Тоот вернулся на вокзал. Но куда он девался? Ведь не мог же он провалиться сквозь землю?
Телеграфист отчетливо помнил, что в момент отправления поезда Тоот пробежал мимо него.
— Куда?
— Не знаю, не помню. Но второпях он отдавил мне ногу, это я могу подтвердить под присягой — мозоль до сих пор болит.
— Вполне вероятно, что этот осел, — не удержался от крепкого словца Морони, — в последнюю секунду вскочил в соседний вагон. Вот дьявольщина!
Расстроенный, он почесал свою взмокшую голову, сдвинув на затылок серую шляпу с пучком перьев тетерки.
— Черт возьми, а мне-то что теперь делать? Дать телеграмму в «Корону» и объяснить, почему я остался? Но как написать? Или дать телеграмму начальнику станции, чтоб снял с поезда чемоданы?
Морони вошел к Михаю Брозику, начальнику станции, и рассказал о случившемся.
— Слышал ты что-либо подобное?
Брозик иронически усмехнулся, пряча улыбку под усами, свисающими в виде подковы.
— Думается мне, — сказал он, — что Пишта Тоот не уехал.
— Почему ты так думаешь?
— Почему? Думаю — и точка. Откуда мне знать, почему я так думаю!
— Говорю тебе, его видели, когда он возвращался из табачной лавки.
— Да, возвращался. Затем, чтоб своими глазами увидеть, как поезд тебя увозит.
— Но никто не видел, чтобы он выходил во второй раз.
— Глупости! Откуда ты можешь знать, какой он раз выходил, когда его видели. Мне, по крайней мере, кажется, что он должен был выйти два раза.
— Да, ты прав, — растерянно согласился Морони.
— Да и кто мог бы запомнить точно — ведь на перроне была такая суматоха!
— Но я не могу себе представить, — кипятился Морони, — я решительно не могу себе представить, чтоб он не хотел ехать со мной. Он же сам затеял…
— В том-то и дело.
— Я тебя не понимаю.
— О, святая наивность!
— Но почему, какая причина? Вот что ты мне скажи…
Начальник станции пожал плечами.
— Ха, откуда мне знать. Бесспорно одно: напрасно бранят железную дорогу поэты. Эти ослы утверждают, будто железная дорога — олицетворенная проза, будто железная дорога убивает романтику. А я скажу тебе, мой милый: с помощью железной дороги можно сварганить такую любовную драму, что самый знаменитый драматург облизнется. Я именно с этой точки зрения рассматриваю железную дорогу, и поверь, у нее великое будущее.
— Ты просто безумец, Мишка Брозик. Тебя одолевают бредовые фантазии — вот и все.
— Нет, нет, черт возьми, железная дорога должна была появиться хотя бы только для этого! Миру осточертели подмененные письма, из которых рождаются сценические интриги, набили оскомину катанья в лодках по озеру для пробуждения первой, робкой любви и садовые беседки для нежных свиданий. Должно, должно было появиться это чудовище нового мира и прогрохотать надменно: «Я одел вселенную в новое платье».
— Неисправимый ты фантазер, Мишка, вот что я тебе скажу. Сколько ты ни живи, всегда будет видно, что когда-то ты был актером. Так сделай милость, сообщи телеграфом о наших чемоданах. А я уж пошлю Пиште вдогонку несколько слов.
— Как хочешь.
«Не сердись, я отстал, объясню при встрече. Приеду утренним поездом», — вот что телеграфировал Пишта Морони в Лошонц, в гостиницу «Корона».
Он взял свою трость и, так как у вокзала извозчиков не оказалось, отправился домой пешком, размышляя об удивительном происшествии и перебирая в памяти его подробности. Стоял прекрасный тихий вечер. Лишь налетавший из-за холма свежий ветерок клонил к земле стебли кукурузы. В эту пору оставались на корню уже только кукуруза и маки. Морони шагал торопливо, с ощущением какого-то смутного беспокойства, странное тревожное чувство словно подгоняло его и заставляло спешить. Шелестевшая кукуруза будто шептала: «Беги, беги!» Он подошел к большому зданию школы. Одну из стен старинного дома лизал небольшой ручеек. Сейчас он, казалось, плескался громче, чем днем, но в плеске его чудились слова: «Тише! Тише!» Когда Морони поравнялся с аптекой, там скрипнула дверь и на улицу выскочил лакей Дёрдя Тоота, едва не сшибив Морони с ног.
— Что случилось, Матяш? Что это у вас?
