Его мысли вернулись в недалекое прошлое: прошел всего лишь месяц с того утра, когда его отец сидел на кровати проститутки, в комнате проститутки, и смотрел, как он одевается. Слова, произнесенные отцом (Я знаю об этом два года), набатом отдавались в голове Роланда. Он чувствовал, что они останутся с ним на всю жизнь.
Но его отец сказал ему и многое другое. О Мартене. О матери Роланда, которая, возможно, согрешила помимо своей воли. О грабителях, которые называли себя патриотами. И о Джоне Фарсоне, который действительно побывал в Крессии и отбыл неизвестно куда… исчез, как он умел это делать, растаял, как дым на ветру. А перед тем как уйти, он и его люди дотла сожгли Индри, столицу феода. Убитые исчислялись сотнями, поэтому не стоило удивляться, что после этого Крессия вышла из Альянса и переметнулась на сторону Благодетеля. Головы губернатора феода, мэра Индри и главного шерифа в тот летний день расстались с телами и переместились на стену над городскими воротами. Как указал Стивен Дискейн, «это очень убедительные аргументы».
Это в игре в «Замки» обе армии выходили из-за своих Укрытий, чтобы сойтись в решительной битве, отметил отец Роланда, а тут, как случалось со многими революциями, игра могла окончиться до того, как многие в феодах Срединного мира начали бы осознавать, что Джон Фарсон – серьезная угроза. Или, если ты относился к тем, кто искренне верил в его видение демократии и стремление положить конец «классовому рабству и древним сказочкам», – вестник существенных перемен.
К изумлению Роланда, отец и его ка-тет стрелков не воспринимали Фарсона ни так и ни эдак. На него смотрели как на мелкую сошку. Если уж на то пошло, и сам Альянс стрелки воспринимали как мелкую сошку.
Я собираюсь отослать тебя отсюда, твердо заявил Стивен, усаживаясь на кровать и пристально глядя на своего единственного сына. Безопасных мест в Срединном мире не осталось, но феод Меджис у Чистого моря, пожалуй, безопасней всех… поэтому ты поедешь туда с двумя друзьями. Я полагаю, одним будет Ален. И заклинаю тебя, не бери с собой этого насмешника. Лучше уж лающего пса.
Роланд, который в любой другой день с радостью бы ухватился за возможность повидать мир, горячо запротестовал. Если наступал час решительных боев с Благодетелем, он хотел принять в них участие на стороне отца. В конце концов, он уже стрелок, пусть только и подмастерье, и…
Его отец покачал головой, медленно, но решительно. Нет, Роланд. Ты не понимаешь. Но со временем поймешь. Очень надеюсь, что поймешь.
Потом они вдвоем шагали по крепостной стене, окружающей последний город Срединного мира, зеленый и процветающий Гилеад, купающийся в лучах утреннего солнца, с развевающимися флагами, с торговцами, снующими по улицам Старого квартала, и лошадьми, гарцующими на дорожках, сходящихся ко дворцу. Его отец многое рассказал ему (но не все), он сам многое понял (опять же далеко не все – всего не понимал и отец). Темная Башня не упоминалась ни одним, но мысль эта уже засела в голове Роланда, как грозовое облако, появившееся на горизонте.
Неужели все дело в Башне? Не в бандите, который решил покорить Срединный мир, не в колдуне, зачаровавшем его мать, не в хрустальном шаре, который Стивен со товарищи надеялись найти в Крессии… но в Темной Башне?
Он не спрашивал.
Он не решался спросить.
Роланд повернулся на бок, закрыл глаза и тут же увидел лицо девушки, почувствовал ее губы, прижавшиеся к его, ощутил аромат ее кожи. Верхнюю часть тела, от головы до копчика, бросило в жар, нижнюю, от копчика до пальцев ног, – в холод. Потом он вспомнил, как сверкнули в темноте ее ноги, когда она соскальзывала с Быстрого (заметил он и ее панталоны под вскинувшимся платьем), и холодная и горячая половины поменялись местами.
Шлюха лишила его девственности, но не поцеловала. Отворачивалась, когда он пытался поцеловать ее. Она предоставила в его распоряжение все тело, но не губы. Тогда его это разочаровало, теперь – радовало.
Его мысленный юношеский взор, мятущийся, но ясный, сосредоточился на девичьей косе, достающей до талии, ямочках в уголках рта при улыбке, милом провинциальном выговоре. Он думал о том, как ее руки легли ему на плечи, когда она приподнималась на цыпочки, чтобы поцеловать его, о том, что он готов отдать все на свете, лишь бы вновь насладиться их прикосновением, легким, но решительным.
Будь осторожен, Роланд… не давай своим чувствам взять верх. И потом, она несвободна… она сама сказала об этом. Она не замужем, но связана какими-то обязательствами.
Роланду предстояло пройти еще долгий путь, чтобы стать тем безжалостным созданием, каким он в конце концов стал, но семена той безжалостности уже проросли в нем… маленькие, хрупкие, которым требовалось время, чтобы превратиться в деревья с мощными корнями… и горькими плодами. И вот тут одно из них раскрылось и пустило первый побег.
Данное кому-либо слово можно взять обратно, любую договоренность можно отменить. Ничего невозможного нет… а я ее хочу.
Да. Вот это он знал наверняка, точно так же, как знал лицо своего отца, он ее хотел. Не так, как хотел шлюху, когда она, раздвинув ноги, голая лежала на кровати и смотрела на него из-под полуприкрытых век, но так, как голодный хочет есть, а жаждущий – пить. Точно так же, решил Роланд, он хотел протащить по Главной дороге Гилеада привязанное к лошади тело Мартена, в наказание за содеянное колдуном с его матерью.
Он ее хотел, он хотел Сюзан.
Роланд повернулся на другой бок, вновь закрыл глаза и заснул. Спал беспокойно, видел сны, которые видят только юноши, сны, в которых причудливо переплетаются сексуальные утехи и романтическая любовь. В этих снах Сюзан Дельгадо вновь и вновь клала руки ему на плечи, вновь и вновь целовала его, вновь и вновь призывала встретиться с ней в первый раз, побыть с ней в первый раз, узнать ее в первый раз, узнать, как никто другой…
2
А в пяти милях от того места, где Роланд видел свои сны, Сюзан Дельгадо лежала в кровати и через окно наблюдала, как Старая Звезда начала бледнеть с приближением зари. Сон не шел, а между ног пульсировала та пупочка, к которой прикоснулась старуха. Пульсация эта мешала сосредоточиться, но уже не вызывала отрицательных эмоций, поскольку ассоциировалась с юношей, которого Сюзан встретила на дороге и импульсивно поцеловала. Всякий раз, когда она шевелила ногами, пупочка вспыхивала язычком пламени.
Когда она вернулась домой, тетя Корд (обычно она ложилась часом раньше) сидела в кресле-качалке у камина, холодного и вычищенного от золы: кто пользуется камином летом? На коленях у нее лежали кружева, которые она плела с фантастической скоростью. Она даже не подняла голову, когда открылась дверь и в гостиную вошла племянница.
– Я ждала тебя часом раньше. – Тетя Корд и не думала отрываться от своего занятия. А потом добавила, хотя по голосу этого и не чувствовалось: – Я волновалась.
– Да? – только и ответила Сюзан. Она подумала, что в любую другую ночь начала бы сбивчиво оправдываться (оправдания эти и для нее самой звучали лживо), такой страх вселяла в нее тетя Корд, но эта ночь выбивалась из ряда. Никогда в жизни не было у нее такой ночи. И она никак не могла выкинуть из головы Уилла Диаборна.
Тетя Корд наконец-то подняла голову, ее глазки-бусинки, близко посаженные к длинному узкому носу, повернулись к Сюзан. И тут выяснилось, что далеко не все изменилось с тех пор, как она отправилась на Коос. Сюзан по-прежнему чувствовала взгляд тетушки, пробегающий по лицу и телу, словно сороконожка с остренькими коготками.
– Что тебя задержало? – спросила тетя Корд. – Возникли осложнения?
– Никаких осложнений, – ответила Сюзан и на мгновение вспомнила, как ведьма стояла рядом с ней на крыльце, поглаживая ее косу. Она хотела уйти и спросила Риа, закончены ли их дела.
Ну… пожалуй… осталась разве что самая малость, ответила старуха… или что-то в этом роде. Но что это за малость? Сюзан ничего не могла вспомнить. И какое это имело значение? О Риа она может забыть до тех пор, пока у нее не начнет расти живот… а если она могла лечь в постель Торина только после ярмарки Жатвы… значит, на холм Коос ей идти только зимой. Впереди у нее целая вечность! Которая продлится еще дольше, если забеременеет она не сразу…
– Домой я шла медленно, тетя. Ничего больше.
– А почему у тебя такое странное лицо? – спросила тетя Корд, брови ее сошлись к вертикальной морщине, прорезающей лоб.
– Странное? – Сюзан сняла фартук, завязала тесемки, повесила его на крючок за дверью на кухню.
– Что-то ты очень разрумянилась. И глаза так и играют.
Сюзан чуть не рассмеялась. Тетя Корд знала о мужчинах не больше, чем она – о звездах и планетах, однако тут попала в точку. В ней все играло, не только глаза.
– Наверное, от ночного воздуха. И я видела метеор, тетя. И слышала червоточину. Ночью звук особенно сильный.
