— Значит, по-вашему, выход в ином: искусственные ткани, искусственный интеллект, а потом — искусственный человек, сигом? Слышал о таких модных идейках.
— Модными идеи становятся в силу целесообразности.
— Но для кого тогда прикажете стараться? Я эгоист, как все люди.
— Не-е-ет, ничего не поделаешь! — Он даже ногой нетерпеливо притопнул. — Тупо сковано — не наточишь. Вы бы думали не как возразить, а как понять. Речь идет именно о сохранении человеческого — лучшего, что в нас есть. Расстается же человек с родным, кровным своим аппендиксом. Меняет челюсть, сердце, почки… Расстанется с большим, когда прижмет, когда поймет…
Он сам пришел на второй же день. Это тоже было в его манере — совершенно не считаться с субординацией, особенно если ему казалось, что кого-то обидел.
Походил по лаборатории. Через полминуты спросил:
— А где Татьяна?
— В виварии она, Виктор Сергеевич. Опал хандрит.
— Пойдемте взглянем.
Он так и не уточнил, на кого «взглянем».
Таня снимала показания с датчиков. Увидев нас, поспешила навстречу с бумажной лентой в руке.
— Ничего не пойму. Энцефалограф подтверждает активизацию мозговой деятельности, а в поведении шимпа она не наблюдается.
Виктор Сергеевич перехватил ленту, поднес ее близко к глазам (очки он забыл в кабинете), забормотал:
— Интересно. Очень даже.
Повернулся всем корпусом ко мне:
— У коров и овец изменения стойкие?
— Вполне. Сказались даже на выборе пищи. Объективные показатели полностью совпадают с поведенческими. Поэтому и решились мы перенести эксперименты на стадо подшефного совхоза. Но вот с шимпанзе ничего не выходит. Полиген «Л» не срабатывает. Опал угнетен, поведение заторможено. Может быть, все-таки перевести его к самкам?
Объект нашего разговора приподнял косматую голову, словно прореагировал на мои слова.
— Нет, пока еще рано, — ответил Виктор Сергеевич. — У меня есть соображения. Вот выберу время как-нибудь после работы и понаблюдаю за ним. Если мои предположения верны…
Он так и не сказал, что будет, если его предположения верны, только засмеялся своим мыслям и потер руки. Затем посмотрел на Таню, а обратился ко мне:
— Вы сейчас домой? Пожалуй, немного пройдусь с вами, если не возражаете.
Его автомобиля у подъезда не было. Он часто отпускал шофера, когда задерживался.
Мы пошли втроем по утоптанной скользкой дорожке. Виктор Сергеевич взял нас с Таней под руки и стал вспоминать о коллективной поездке осенью по грибы, о том, как Таня заблудилась в лесу и ее едва нашли. Мы посмеялись, и Таня спросила его о внучке и дочке — я понял из разговора, что она хорошо знакома с ними.
Мы с Таней в тот вечер еще долго гуляли по заснеженному проспекту Науки. Набрякшее небо висело низко, облака казались следами босых ног на темно-зеленом льду. Под ногами потрескивала снежная парусина. Ветер менялся, становилось теплее.
— Откуда вы знаете домочадцев академика? — спросил я.
— Училась с его дочкой в одной школе, — отчего-то смутившись, неохотно ответила Таня и поспешила спросить: — А почему Виктор Сергеевич пришел с вами в виварий?
Пришлось рассказать о вчерашнем разговоре и о том, как сегодня неожиданно академик появился в лаборатории.
Мы заговорили о своеобычности Виктора Сергеевича.
— Это своеобычность гения, — утверждала Таня. — Даже то, как он исправляет свои ошибки, как не боится уронить свой авторитет.
— Так должны поступать все люди, Таня. Исключение должно стать нормой.
— Должно? — насмешливо произнесла она. — А когда станет? Одни не хотят поступиться гордыней, а другие боятся потерять ее. Ведь их авторитет держится на довольно хрупком фундаменте. Только такой человек, как Виктор Сергеевич, может позволить себе не считаться с условностями. А много ли таких?
— Точно таких очень мало. Но тех, кто поступает так же, гораздо больше. Необязательно быть гением, чтобы поступать честно.
— Он не просто честный человек, а директор крупнейшего института, где собраны значительные умы. Чтобы управлять ими, надо быть умнее их всех…
— Или честнее. Или добрее. Или терпимее. Или лучше владеть собой. Или, или, или… Понимаете?
— Не согласна, — сказала Таня и качнула помпоном на шапочке. — По отдельности ни одно из названных качеств не дает решающего преимущества. А если они сами не признают его над собой? Он не сможет здесь руководить…
Я смотрел на ее губы, как они выпячиваются и на них то появляются, то исчезают крохотные морщинки. Я слишком долго смотрел на ее губы, и мне расхотелось спорить.
— Ладно, — сказал я. — Может быть, вы и правы.
Она удивленно вскинула ресницы, на которые налипли снежинки, и уставилась на меня. И я не осмелился ее поцеловать.
Ранние сумерки залепили окна. Сквозь черноту чуть пробивались светлые точки — то ли далекие фонари, то ли звезды. Таня помогала мне сверять таблицы. С улицы донеслась сирена «скорой помощи». Я подумал: «Сколько несчастий случается в большом городе ежесекундно…»
По коридору затопали тяжелые шаги. К ним присоединились другие, третьи… Бежало несколько человек. Таня вскочила, распахнула дверь. Донесся чей-то запыхавшийся голос:
— В виварии несчастье!
…Виктор Сергеевич лежал в луже крови недалеко от клетки Опала, подогнув ногу и вытянув руку вперед. Из-под полы белого халата виднелся знакомый серый костюм. На его голову страшно было смотреть. Врач «Скорой помощи» что-то говорил санитарам. Из тамбура прозвучал негромкий властный голос:
— Пропустите, пожалуйста.
Несколько человек гуськом прошли в виварий. Один из них, в милицейской форме, остановился, повернулся лицом к тамбуру и предостерегающе поднял руку:
— Кто может дать показания, останьтесь. Остальных прошу вернуться ч свои комнаты, но из института пока не выходить.
Я не был уверен, что смогу «дать показания», но остался. Таня тоже. Она стояла рядом, прислонившись плечом к моей груди, опустив голову, чтобы не смотреть «туда». Я чувствовал, как дрожит ее плечо, и боялся, что она сейчас упадет.
— Кто может сказать, почему директор оказался здесь? — спросил высокий мужчина, расстегивая пальто и доставая ручку. Сросшиеся на переносице густые брови и горбатый нос придавали ему диковатую суровость.
— Виктор Сергеевич собирался понаблюдать за подопытными шимпанзе, — сказал я.
— Он часто это делал? — Глаза мужчины уставились на меня, словно сфотографировали. И тут же он представился: — Следователь Шутько, Михаил Георгиевич.
Я тоже назвал себя и сообщил ему, что Виктор Сергеевич приходил в виварий не реже раза в неделю, если, конечно, не был в отъезде.
