– Вы говорите по-немецки?
Она смотрит снизу вверх и ни слова не понимает, только хмурится. Потом кажется, извиняется.
– Вы говорите по-английски?
– Да, немного. Простите.
– Может быть, вы мне поможете? Вы не скажете, все эти фотографии были сделаны здесь? В этом городе?
– А-а. Те фотографии на стене? Оккупация?
– Да.
– Думаю, да. Я точно не знаю, подождите.
Она кладет книгу и торопливо идет к стене, громко цокают в маленькой комнатке каблуки. Она движется вдоль стены, читает надписи, имена и даты, а Миха идет следом.
– Вот эти – да.
Показывает ему.
– На этом стенде. Другие тоже сняты в Белоруссии, но на севере, и некоторые на западе. Их здесь разместили, чтобы показать, что все это происходило по всей стране, понимаете?
– Да. Спасибо. Вы не знаете, какие дивизии SS здесь стояли? Waffen SS?
– Здесь, кажется, есть полный список.
Она идет к полкам, что в углу комнаты, и достает какую-то рукописную книгу. Она явно рада помочь и ничуть не смущается иностранца. Он же весь взмок от волнения.
– Вот, смотрите. На этой странице.
Список длинный: вермахт, SS, полицаи, но Миха сразу видит дедову дивизию. Должно быть, что-то случилось в тот момент с его лицом, потому что женщина, когда он наконец поднимает глаза, упорно смотрит в сторону.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Она смущенно улыбается, все еще избегая встречаться с ним взглядом, и возвращается на место к своей книге. Некоторое время Миха стоит не глядя на снимки. Слава богу, женщина на него не смотрит.
Не так уж это и плохо. Миха разговаривает сам с собой. Говорит очень тихо, но это помогает прислушаться к себе. Я приехал сюда убедиться, что опа здесь бывал. Я был к этому готов. Собственное спокойствие его удивляет. Миха расписывается в книге для посетителей: полное имя, полный домашний адрес. Я здесь побывал; он тоже когда-то.
– Не скажете ли вы, есть кто-нибудь, с кем бы я мог поговорить? Об оккупации.
– Историк?
Женщина удивляется, раскрытая книга повисает в воздухе.
– Или тот, кто помнит войну. Кто жил в то время.
– Не знаю. Мне нужно подумать.
– Я могу приехать завтра.
– Вы завтра хотите поговорить?
– Если вы найдете с кем. Или даже сегодня.
– Хорошо, завтра. Возможно.
– Правда?
– Я спрошу своего деда, возможно, он сможет помочь.
– Он мне все расскажет?
– Ну, я не знаю. Может, посоветует кого-нибудь.
Она сомневается. Миха заранее благодарит ее за то, что согласилась помочь, и обещает вернуться назавтра. Кивнув, она смущенно пожимает его протянутую руку.
Наутро старик уже в музее, но говорить отказывается. «Он пришел на вас посмотреть, – поясняет молодая женщина. – Давно не видел живого немца». Переводя это, она краснеет и прикрывает рукой улыбку.
– Он говорит, что в соседней деревне есть один человек, вам с ним стоит побеседовать. Иосиф Колесник. Он немцев вспомнит. Вам нужно идти к нему сегодня днем. Дед скажет ему, что вы придете.
– Во сколько? После обеда? Мне нужно подождать до обеда?
Миха пытается заглянуть старику в глаза, но тот только шамкает губами и кивает на внучкины слова. Он уходит прочь, так и не поговорив.
* * *
Деревня совсем близко: три, быть может, четыре километра. Когда Миха туда приезжает, часы на булочной показывают без четверти два, а ему всего пять минут ходу. Точное время не назначали: днем, после обеда, но Миха опасается, что дома еще никого нет.
Еще раз сверив адрес и снова постучавшись в дверь, он в растерянности садится на крыльцо и ждет.
Дом деревянный, крашенный сине-зеленой краской. Миха сидит на ступенях, которые ведут на узкую веранду, опоясывающую дом. На дальнем конце тоже видны ступени. Они выходят к садику и грязной дорожке. На дорогу смотрят два низких оконца, через полчаса или около того Миха встает и барабанит по стеклу. Тишина. Он стучит снова, в другое окно, и, сложив руки козырьком, заглядывает внутрь. Ни звука, ни шевеления, в доме пусто.
– Эй!
Стекло запотевает от дыхания, он быстро протирает его рукавом. В доме по-прежнему тишина.
Михино «эй!» гремит в ушах, как гром среди ясного дня. Там, на веранде, он замечает, как у него дрожат руки, дрожат и понемногу успокаиваются. Помявшись на крыльце неприветливого безмолвного дома, Миха откатывает велосипед на другую сторону улицы и садится на низкий забор напротив. Здесь ему уютнее; руки в карманах, ладонь сжимает фотографию деда.
Только бы он вспомнил деда.
Только бы вспомнил, мне так этого хочется – и так не хочется.
Миха поднимается и идет. Бросает велосипед и идет. Доходит до одного конца улицы, потом до другого. Бегут минуты, показались какие-то люди, машина и тут же пропали из виду. Он снова садится.
Такого он не предвидел.
Уже поздно; к ногам через всю улицу протянулись тени. С такого расстояния, через дорогу, дом выглядит иначе. Возможно, не таким уж и пустым. Вот за занавеской показался огонек, он приближается к окну. Что ж. Отсюда, с другой стороны улицы, Миха легко может представить, что в доме кто-то есть. Стоит себе за дверью или прячется за окном; сидит тихо и неподвижно, покуда незнакомец стучится в окно.
У Михи нет часов, и он не знает, сколько времени он здесь провел. Два часа. Три. Больше.
Солнце уже не жарит. Но еще не вечер, и уезжать рано. От сидения занемели ноги. Он прохаживается взад и вперед, пока ноги не начинает колоть, а потом расшнуровывает ботинки и трет ступни. Подняв голову, Миха обнаруживает, что он здесь не один.
На крыльце стоят и смотрят на него старик и пожилая женщина.
– Вы Иосиф Колесник?
Подхватив велосипед, Миха устремляется через дорогу. Он их и не заметил. Наверное, они подошли со стороны сада. По той дорожке. Увидев у старика сумку с продуктами, Миха думает: «Как хорошо, значит, он ходил в магазин. Ходил в магазин, а не прятался».
– Вы Иосиф Колесник? Вы говорите по-немецки?
– Да.
– Вы правда Иосиф Колесник?
Старик молчит. Миха останавливается.
– Вам позвонили? Мне сказали, что вас предупредят.
– Да.
Миха снова трогается с места. Он не знает, что сказать. Три часа ожидания. Солнце садится, а он никуда отсюда не уходил, чтобы не пропустить его. Боялся, что он придет, и что не придет, тоже боялся. И вот он пришел.
– Скажите, можно задать вам несколько вопросов? Всего несколько? Вы разрешите?
– О чем?
Старик поднялся на третью ступеньку, жена остановилась ниже, у него за спиной. Сунув руку в карман, Миха нащупывает гладкую, глянцевую поверхность снимка.
– Меня зовут Миха.
Миха протягивает дрожащую руку, а фотография остается в кармане. Старик перекладывает сумку в другую руку, но не реагирует.
– Меня зовут Михаэль Лехнер.
– Вы немец?
– Да.
Старик поворачивается к жене, та, взяв его за руку, что-то говорит. Как будто зовет его уйти; как будто просит его, чтобы прогнал Миху прочь.
– Я был в музее. Мне сказали, что вы все помните.
Женщина продолжает говорить. На ответ старика тяжко вздыхает. Миха ждет, когда же с ним заговорят. Но они только смотрят на него; он тоже смотрит на них и вдруг ужасается тому, что он собирался сделать. Реакции, которую бы это вызвало.
Нет.
Слишком трудно. Во рту солено. Гортань саднит от отчаяния.
А если бы он вспомнил деда? Хорошее бы вспомнил? Было ли там вообще хорошее или одно только плохое?
Подкатывают слезы. Миха чувствует их в груди, чувствует, как они подступают к глазам. Старик спрашивает:
– Помните что?
Миха не отвечает, стоит не шевелясь.
Если я покажу, тогда он скажет: да, я был с ним знаком, или скажет: нет, я такого не знаю. Это будет уже кое-что. Хоть какой-то результат.
Миху прошибает пот.
– Постойте.
Нет, слишком трудно. Слова не идут, только слезы.
– Простите.
Дыхание перехватывает, глаза наполняются влагой.
– Простите.
