Сначала я снова доложил о состоянии умирающего эскимоса и сообщил о загадочном факте отсутствия языка у девушки. Трое капитанов обменялись между собой приглушенными репликами по данному поводу, но вопросы последовали от одного только капитана Крозье.
– Вы знаете, зачем такое могли сделать с ней, доктор Гудсер?
– Не имею понятия, сэр.
– Возможно ли, что это сделал какой-то зверь? – упорствовал он.
Я немного помолчал. Такая мысль не приходила мне в голову.
– Возможно, – наконец ответил я, хотя с трудом мог представить некое арктическое плотоядное животное, которое откусывает ребенку язык, однако оставляет его в живых. С другой стороны, хорошо известно, что эскимосы имеют обыкновение жить совместно с дикими псами. Я сам видел это в заливе Диско.
Больше никаких вопросов касательно эскимосов не последовало.
Затем они попросили со всеми подробностями рассказать о смерти лейтенанта Гора и описать существо, его убившее, и я сказал правду: что я пытался спасти жизнь эскимосу, раненному рядовым Пилкингтоном, и поднял глаза лишь в последнюю секунду, непосредственно в момент смерти Грэма Гора. Я объяснил, что, поскольку в воздухе колыхалась туманная пелена с разрывами, поскольку меня повергли в смятение крики, грохот мушкета, выстрел из пистолета лейтенанта, быстрое беспорядочное движение людей и пятен света, а также поскольку мое поле зрения ограничивали сани, возле которых я стоял на коленях, я ничего не разглядел толком: видел только огромную белую фигуру, обхватывающую злополучного лейтенанта, пламя из пистолета, вспышки других выстрелов – а потом все вокруг снова застило туманом.
– Но вы уверены, что это был белый медведь? – спросил командор Фицджеймс.
После минутного колебания я сказал:
– Если это был медведь, то необычайно крупный представитель вида ursus maritimus. У меня осталось впечатление от животного явно плотоядного – громадное туловище, гигантские передние лапы, маленькая голова и обсидиановые глаза, – но на самом деле я видел все не так отчетливо, как можно предположить по моему описанию. Главным образом я помню, что существо возникло словно из пустоты – просто поднялось изо льда, обхватывая человека, – и что ростом оно вдвое превосходило лейтенанта Гора. От этого зрелища сердце уходило в пятки.
– Нисколько не сомневаюсь, – сухо, почти саркастично промолвил сэр Джон. – Но что еще это могло быть, мистер Гудсер, если не медведь?
Я не в первый раз заметил, что сэр Джон никогда не удостаивает меня моим законным званием доктора. В разговоре со мной он неизменно использовал обращение «мистер», какое мог бы употреблять по отношению к любому старшине или неопытному младшему офицеру. Мне понадобилось два года, чтобы понять: стареющий начальник экспедиции, которого я глубоко уважаю, не питает ни малой толики ответного уважения к простым корабельным фельдшерам.
– Я не знаю, сэр Джон, – сказал я.
Я хотел вернуться обратно к своему пациенту.
– Насколько я понимаю, вы проявляли интерес к белым медведям, мистер Гудсер, – продолжал сэр Джон. – Почему?
– Я выучился на анатома, сэр Джон. И до отплытия экспедиции я мечтал стать натуралистом.
– Больше не мечтаете? – спросил капитан Крозье со своим легким ирландским акцентом.
Я пожал плечами:
– Я понял, что сбор фактического материала на местах – не мое призвание, капитан.
– Однако вы проводили вскрытие белых медведей, которых мы убивали здесь и у острова Бичи, – упорствовал сэр Джон. – Изучали строение скелета и мускулатуры животных. Наблюдали за их поведением на льду, как и все мы.
– Да, сэр Джон.
– Как по-вашему, травмы лейтенанта Гора соответствуют телесным повреждениям, какие мог бы причинить подобный зверь?
Я колебался лишь долю секунды. Я обследовал тело несчастного лейтенанта Гора, прежде чем мы погрузили его в сани перед кошмарным походом обратно через паковый лед.
– Да, сэр Джон, – сказал я. – Белый полярный медведь, обитающий в данном регионе, насколько нам известно, является самым крупным хищником из всех на планете. Он может весить в полтора раза больше и в стойке на задних лапах быть на три фута выше, чем гризли – самый крупный и свирепый медведь Северной Америки. Сей хищный зверь обладает великой силой и вполне способен раздробить грудную клетку и сломать позвоночник человека, как в случае с бедным лейтенантом Гором. Вдобавок ко всему прочему, арктический белый медведь является единственным хищником, имеющим обыкновение охотиться на человека.
Командор Фицджеймс прочистил горло.
– Послушайте, доктор Гудсер, – негромко промолвил он, – однажды в Индии я видел довольно свирепого тигра, который – согласно показаниям деревенских жителей, – сожрал двенадцать человек.
Я кивнул, в ту же секунду осознав, сколь страшная усталость владеет мной. Изнеможение действовало на меня, как изрядная доза крепкого спиртного.
– Сэр… командор… джентльмены… в своих путешествиях по миру все вы повидали гораздо больше, чем я. Однако, насколько я понял из массы проштудированных мной материалов по данной теме, все прочие сухопутные плотоядные животные – волки, львы, тигры, другие виды медведей – убивают человеческих существ только в самом крайнем случае, когда доведены до бешенства, а некоторые из них – такие, как ваш тигр, командор Фицджеймс, – становятся людоедами вынужденно, в силу болезни или увечья, не позволяющих им охотиться на обычную свою добычу, но один только арктический белый медведь – ursus maritimus – имеет обыкновение целенаправленно выслеживать и убивать человеческих существ.
Крозье кивал головой.
– Откуда вы узнали все это, доктор Гудсер? Из ваших книг?
– В известной мере – да, сэр. Но почти все время нашей стоянки в заливе Диско я посвятил разговорам с местными жителями на предмет поведения белых медведей, а также подробно расспрашивал капитана Мартина с «Энтерпрайза» и капитана Дэннерта с «Принца Уэльского», когда мы стояли на якоре рядом с ними в Баффиновом заливе. Два вышеназванных джентльмена ответили на все мои вопросы касательные белых медведей и свели меня с несколькими своими матросами, включая двух пожилых китобоев-американцев, каждый из которых провел во льдах дюжину с лишним лет. Они рассказали множество занимательных историй про белых медведей, которые охотились на местных эскимосов и даже утаскивали людей с кораблей, затертых льдами. Один старик – кажется, его звали Коннорс – сказал, что их судовая команда в двадцать восьмом году не потеряла никого, кроме двух коков, ставших жертвами медведя, – причем одного из них зверь утащил прямо с жилой палубы, где тот хлопотал у плиты, пока все остальные спали.
Здесь капитан Крозье улыбнулся.
– Вероятно, нам не стоит принимать на веру каждую историю, поведанную старым моряком, доктор Гудсер.
– Да, сэр. Разумеется, не стоит, сэр.
– Ладно, на этом закончим, мистер Гудсер, – сказал сэр Джон. – Мы вызовем вас снова, коли у нас возникнут еще какие-либо вопросы.
– Да, сэр, – сказал я и устало повернулся, чтобы направиться обратно в лазарет.
– О, доктор Гудсер, – окликнул меня командор Фицджеймс, едва я успел переступить порог каюты сэра Джона. – У меня есть один вопрос, хотя мне чертовски стыдно, что я не знаю ответа на него. Почему белого медведя называют ursus maritimus? Надеюсь, не потому, что он так любит пожирать моряков?
– Нет, сэр, – сказал я. – Полагаю, такое имя даровано арктическому медведю, поскольку он является скорее морским млекопитающим, нежели сухопутным животным. Я читал сообщения об арктических белых медведях, замеченных в сотнях миль от побережья, в открытом море; а капитан Мартин с «Энтерпрайза» говорил мне, что белый медведь на суше или на льду нападает на жертву стремительно, развивая скорость до двадцати пяти миль в час и выше, что на море он является одним из сильнейших пловцов, способным проплыть шестьдесят-семьдесят миль без передышки. Капитан Дэннерт рассказывал, что однажды его корабль шел по ветру со скоростью восемь узлов, далеко от суши, и два белых медведя плыли рядом с кораблем около десяти морских миль, а потом просто перегнали его и поплыли к отдаленному ледяному полю со скоростью и легкостью белухи. Отсюда и название – ursus maritimus… млекопитающее, да, но обитающее в основном на море.
– Благодарю вас, мистер Гудсер, – сказал сэр Джон.
– Не стоит благодарности, сэр, – сказал я и удалился.
4 июня 1847 г. (продолжение)
Эскимос умер через несколько минут после полуночи. Однако перед смертью он заговорил.
Я тогда спал, прислонившись спиной к переборке лазарета, но Стенли разбудил меня.
Седоволосый старик, лежавший на операционном столе, подергивался всем телом, судорожно водил руками перед собой, словно пытаясь всплыть в воздух. Кровотечение из пробитого легкого усилилось, и кровь текла изо рта по подбородку и на перевязанную грудь.
