размышляет: «Я был свидетелем того, как антивоенное движение сделало для этой страны невозможным ведение войны и достижение победы во Вьетнаме… Эти ополченческие и патриотические движения… гораздо более серьезны и опасны для американцев, чем антивоенное движение в прошлом, если с этим не разобраться по-умному… Но не потому Америка должна встревожиться, что они вооружены». Колби продолжает: «Они опасны потому, что их слишком много. Одно дело несколько психов или диссидентов. С ними можно разобраться,
справедливо или как-то иначе (курсив мой. – Г.В.), чтобы они не представляли угрозы для системы. И совсем другое дело, когда вы сталкиваетесь с настоящим движением – миллионами граждан, во что-то верящих, особенно когда движение составляют средние, преуспевающие граждане». По-видимому,
как-то иначе разобраться с таким движением – это выбрать президента полумиллионом голосов, призвать единомышленников, составляющих большинство в Верховном суде, пресечь пересчет голосов в штате, произвольно объявить крайние сроки этого пересчета и изобрести всяческого рода отсрочки, пока наша древняя избирательная система – за отсутствием другой – не отдаст пост президента кандидату «системы», а не тому, за кого проголосовал народ.
Многие так называемые эксперты и настоящие эксперты полагают, что Маквей не изготовлял и не взрывал бомбу, которая снесла большую часть федерального здания Оклахома-Сити 19 апреля 1995 года. Если оглянуться назад – не на то, каким образом ФБР вело дело, – если Маквей не был виновен, то почему он сознался в смертоносном акте? Переписка с ним, а также то, что стало известно о нем из все удлиняющегося ряда книг, убеждают меня, что, когда он был признан виновным из-за неудовлетворительной работы его главного адвоката Стивена Джонса (его «подельника» Терри Николса блестяще защищал адвокат Майкл Тигар), Маквей понял, что альтернативой смерти от инъекции являются пятьдесят лет или даже больше за тюремной решеткой. Есть еще один аспект нашей тюремной системы (считающейся самой варварской в цивилизованных странах), подмеченный английским автором в газете «Гардиан». Он процитировал генерального прокурора Калифорнии Билла Локьера, говорившего о генеральном директоре энергетической компании, наживающемся на все более скудном снабжении Калифорнии электричеством: «Как бы я хотел лично проводить этого директора в камеру восемь на десять футов, которую он делил бы с татуированным типом, что встретил бы его словами: „Привет, меня зовут Штырь, мой сладенький…“» Старший представитель закона в штате подтвердил (мы это подозревали), что изнасилование – это тюремная политика. Сесть в тюрьму и служить сексуальным рабом какого-нибудь Ангела Ада – это считается частью наказания. Пару десятков лет отражать поползновения Штыря не соответствовало представлению героя Хенли о достойном времяпрепровождении. Лучше умереть, чем терпеть унижения. Поэтому – «Я взорвал здание Марра».
Однако есть множество свидетельств заговора, в котором участвовали типы из ополчений и правительственные лазутчики, – кто знает, быть может, в качестве главных сеятелей паники, по причине которой Клинтон подпишет бесславный Закон о борьбе с терроризмом. Но если соучаствовали многие заинтересованные стороны, что сегодня выглядит вполне вероятным, то единая теория поля никогда не будет открыта, но если бы такая существовала, то Джоэл Дайер мог бы претендовать на роль Эйнштейна. (Эйнштейн тоже, конечно, так и не добился единства своего поля.) В 1998 году я прочитал «Жатву гнева» Дайера. Он был редактором «Боулдер уикли». Дайер пишет о кризисе сельской Америки из-за упадка семейного фермерства, совпавшем по времени с формированием всевозможных ополчений и религиозных культов, частью опасных, частью печально знаменитых. В «Жатве гнева» Дайер доказывает, что Маквей и Терри николс не могли одни устроить взрыв в Оклахома-Сити. Теперь после долгого расследования он написал эпилог к судам над двумя заговорщиками.
Интересно было бы узнать, достаточно ли заинтриговано ФБР тем, что написал Джоэл Дайер, чтобы пойти по следам, столь великодушно этим автором предоставленным.
На сегодняшний день «Взрыв в Оклахома-Сити и политика террора» Дэвида Хоффмана представляет собой самое тщательное из одного-двух десятков отчетов о том, что произошло или не произошло в тот апрельский день. Хоффман начинает расследование с письма отставного бригадного генерала ВВС Бентона К. Партина от 17 мая 1995 года, врученного всем членам сената и палаты представителей: «Когда я впервые увидел фотографии асимметричного повреждения федерального здания бомбой, заложенной в грузовике, то сразу же заключил, что повреждения по своему характеру технически невозможны без дополнительных зарядов у основания нескольких опорных бетонных колонн… Для бомбы упрощенного заряда, установленной в грузовике, указанных размера и начинки, достать объект, находящийся примерно в 60 футах, и обрушить усиленную базу колонны размера А-7 не представляется вероятным». С этим соглашается Сэмюэл Коэн, отец нейтронной бомбы, когда-то принимавший участие в проекте «Манхэттен» и написавший члену законодательного собрания Оклахомы: «Чтобы аммиачная селитра и моторное топливо в кузове грузовика… безотносительно к их количеству могли обрушить здание – такое абсолютно немыслимо и противоречит законам природы». Создается впечатление, что защитник Маквея, поглощенный поисками ближневосточного следа, мог бы вызвать этих признанных экспертов для показаний, но поиски этих имен в отчете Джонса о деле Маквея обречены на неудачу.
В информационном бюллетене «Стратегические капиталовложения» от 20 марта 1996 года сообщалось, что аналитики Пентагона склонны согласиться с генералом Партином. «Секретный доклад, подготовленный независимыми экспертами Пентагона, содержит вывод, что разрушение федерального здания в Оклахома-Сити в апреле прошлого года было вызвано пятью отдельными бомбами… Источники, близкие к расследованию, утверждают, что Тимоти Маквей играл роль в этом взрыве, но лишь „периферийную“, роль „удобного болванчика“». И наконец, со всей неизбежностью, все-таки мы живем в военное время: «Эти бомбы отличает ближневосточный „почерк“, что указывает на иракский или сирийский след».
В конечном счете бескорыстные попытки Партина и Коэна исследовать руины ни к чему не привели. Через шестнадцать дней после взрыва прекратился поиск погибших. В другом письме конгрессу Партин указывал, что здание нельзя сносить, пока команда независимых судебных экспертов не обследует нанесенные ему повреждения. «Очень легко скрыть важнейшие вещественные доказательства, как это, по-видимому, было сделано в Уэйко… Зачем такая спешка с уничтожением улик?» Следующие слова имеют ключевое значение: федеральные власти через шесть дней уничтожили руины. Они дали то же объяснение, что и в Уэйко: «опасность для здоровья». Партии: «Это классическое укрывательство».
Партину мерещится коммунистический заговор. Что ж, все мы небезгрешны.
«Итак, что же в остатке?» – этот вопрос часто задавали телепродюсеры в так называемый золотой век «живых» телеспектаклей. Это означало: какие мысли возникнут у публики по окончании пьесы? История Маквея предоставляет немало поводов для размышлений. Если Маквей всего лишь «удобный болванчик», орудие возможного широкого заговора с участием разных доморощенных ополченческих образований, не исключено – с участием ближневосточных помощников, то отказ
