Гарц: лысая гора
Природу, которую так любил Гёте, в Германии берегут и охраняют, и все же индустриализация берет свое. Чтобы полюбоваться пейзажами, которые вдохновляли поэта, лучше всего отправиться в горы. На Кикельхане — самой высокой из гор Тюрингского леса — стоит охотничий домик. Здесь родилось одно из прекраснейших стихотворений поэта — «Горные вершины», которое он записал прямо на стене. Сейчас с Кикельхана, к сожалению, открывается вид не столько на «долины, полные свежей мглой», сколько на промзону городка Ильменау.
А вот в Гарце наступление цивилизации не так заметно. В разные годы поэт совершил три больших путешествия по Гарцу, в том числе и как министр по вопросам горного дела. Здесь подъем в горы — это еще и путешествие во времени. В тихих горных деревеньках Сант-Андреасберг или Лаутерберг ничто не напоминает о нашей бурной эпохе. А в пряничносредневековом Госларе попадаешь и вовсе в век XV. Проехав еще немного, следует оставить машину и совершить восхождение на Брокен — Лысую гору, ту самую, на которую гётевский Мефистофель в Вальпургиеву ночь приводит Фауста. Заблудиться невозможно — везде стоят указатели с буквой G.
На голой вершине Брокена, окруженной серыми валунами, стоит удивительная тишина, слышно только, как ветер колышет жесткую траву. Но раз в год, в Вальпургиеву ночь (с 30 апреля на 1 мая), здесь происходит настоящий туристический шабаш с лазерным шоу и другими дьявольскими придумками нашего века.
Можно сколько угодно бродить по дорогам Гёте и почти ничего о нем не узнать, потому что дух поэта обитает прежде всего в текстах. Запаситесь книгами великого немца, в первую очередь автобиографической трилогией «Годы учения Вильгельма Мейстера» и «Избирательным сродством», и тогда старые стены, музейные реликвии, природа его родных мест расскажут вам удивительно много.
Рядом, но врозь
Знаменитый веймарский памятник Гёте и Шиллеру сильно способствовал распространению мифа о тесной дружбе и душевной близости двух германских гениев. Шиллер переехал в Веймар в 1787 году, однако через два года получил место профессора в Йене. Отношения поэтов в тот период были довольно прохладными. Веймарский небожитель называл Шиллера молодым дикарем, а тот Гёте — удачливым и недалеким бонвиваном. Сблизились поэты в июле 1794-го. Оба присутствовали на заседании «Общества исследователей природы», после которого проговорили допоздна. Месяц спустя Шиллер послал Гёте письмо: «Все то, о чем прежде я не мог составить суждения, вдруг прояснило мне созерцание Вашего Духа (только так я могу описать то всеобъемлющее впечатление, которое произвели на меня Ваши идеи)». Гёте ответил Шиллеру, назвав его послание «лучшим подарком ко дню рождения». До возвращения Шиллера в Веймар в 1799 году поэты активно обменивались письмами. Дружеской эту переписку не назовешь, на мир и искусство они смотрят по-разному, но каждый преисполнен уважения к другому. Шиллеру, во всяком случае, удалось убедить Гёте отвлечься от натуралистических штудий и возобновить работу над «Фаустом». Только после того как Шиллера не стало, Гёте осознал, сколь много для него значили отношения с великим романтиком. Какое-то время он даже хранил в кабинете череп поэта, а в завещании просил похоронить себя рядом с Шиллером. Недавно выяснилось, что «реликвия», которой Гёте посвятил стихотворение «При созерцании черепа Шиллера», никакого отношения к Шиллеру не имеет. Поэт был похоронен на Веймарском городском кладбище, однако в 1826 году его останки решили торжественно перезахоронить в княжеской усыпальнице. Идентифицировать их было трудно, и в результате, как уже в наше время показал анализ ДНК, ни череп, ни кости, приписывавшиеся Шиллеру, к нему отношения не имеют. В итоге гроб поэта было решено оставить пустым.
Вечный покой?
У Гёте были странные отношения со смертью и жизнью вечной. Он не хотел мириться с первой, но и не мог уверовать во вторую. В разные времена поэт называл себя то «язычником, поклоняющимся силам природы», а то и вовсе атеистом. Не может быть, чтобы его, олимпийца, ждал тот же конец, что и любого смертного! В нежелании мириться с такой несправедливостью, по мнению некоторых исследователей, и кроется причина невероятного подъема духовных и физических сил Гёте в глубокой старости: задумав в 74 года жениться на 19-летней Ульрике фон Леветцов, поэт спрашивал мариенбадского врача, не повредит ли его здоровью выполнение супружеских обязанностей.
Завершая наше путешествие, вернемся в Веймар, как неизменно возвращался в него Гёте (от Брокена это чуть больше 170 километров, дватри часа на машине), и отправимся на старое кладбище. В подземной усыпальнице княжеской семьи стоят металлические саркофаги Карла Августа и его потомков, здесь же дубовый гроб, на котором начертано — Goethe. Рядом с одним великим немцем покоится другой — Фридрих Шиллер. Сюда приходит всякий, кто по тем или иным причинам оказывается в Веймаре. Не всегда даже зная зачем. Ноги сами несут.
Фото Уте Малер
Анастасия Буцко
Узор мироздания
Варианты скорописи XIX века. Иероглиф «долголетие» — работа мастера Ма Дэ-чжао; иероглиф «тигр» (справа) исполнен неизвестным каллиграфом почерком фэй бай, «летящий белый». Фото из коллекции автора.
В Китае к древнему искусству каллиграфии относятся с большим почтением, поскольку это не просто процесс письма, но и могущественный инструмент согласования природы и культуры, естества вещей и человеческого творчества.
На вопрос «Что такое каллиграфия?» всякий ответит: «Умение писать красиво», и добавит нечто о твердом почерке, правильном, как в школьных прописях, написании букв и тому подобное. Однако ясность исчезает, если добавить эпитет «китайская», то есть когда речь заходит о иероглифике, пресловутой «китайской грамоте», своей головоломной сложностью исстари внушавшей ужас иностранцам. Как можно запомнить десятки тысяч этих непонятных значков, каждый из которых обозначает целиком понятие? Где в них красота и правильность? Иероглифы действительно сложны (некоторые, вполне распространенные — «соль», «быстрый», «вежливость», — содержат до двадцати с лишним черт, а иные и пятьдесят!) и красивы как графические объекты.
Однако красоту эту совсем не просто объяснить чужеземцу. Классическая эстетика китайской каллиграфии пользуется уподоблениями, которые еще в VI веке были заданы в виде образного перечня. Иероглиф может быть «словно птица Пэн, парящая неустанно и уносящаяся вдаль; словно дракон грозит; словно тигр устрашает; меч занесен, тетива арбалета натянута; словно дракон проносится через небесные врата; словно дремлющий тигр и феникс в дворцовых покоях; словно шквалистый ветер; словно танец красавицы, изогнувшейся в талии; словно бессмертный святой посвистывает среди дерев».
Проступающие письмена
Появление китайского письма относили к баснословной древности. По одной из легенд, иероглифическую письменность изобрел мифический император Фу Си, который был зачат в результате того, что его мать наступила на след великана. Так что на дошедших до нас, разумеется, позднейших его изображениях мы видим получеловека, полузмея. Считалось, что культурный герой Фу Си одарил китайцев многими полезными навыками: научил ловить рыбу им же изобретенными сетями, даровал людям огонь и обучил готовить пищу, приобщил к охоте, придумав разнообразные силки и ловушки... А однажды, прогуливаясь по берегу реки Хуанхэ, он увидал появившегося из речных вод дракона, на спине которого проступали отчетливые знаки. Любознательный император тут же их срисовал. Знаки эти напоминали следы птичьих лап на песчаной отмели. Постигнув смысл узора, Фу Си начертал восемь триграмм — комбинаций из трех сплошных и/или прерывистых черт, от которых и берет будто бы начало китайская иероглифика.
Другая легенда приписывает изобретение письменности астрологу Цан Се, мудрому помощнику мифического основателя китайской цивилизации — Желтого императора. Цан Се, которого традиция наделила двумя парами глаз за остроту зрения и способность к провидению, наблюдал небесные знамения, сочетал следы птиц и черепах, а затем определял формы написания иероглифов. Иногда уточняют, что Цан Се вдохновлялся образом созвездия Куй (Андромеды), которое, украшенное рогами-лучами, правит с небес словами и словесностью.
Ученые смотрят на дело куда прозаичнее. Достоверно известные ранние образцы китайских письмен относятся к XIV веку до н. э. Это знаки, процарапанные на панцирях черепах и лопаточных костях жертвенных животных, использовавшиеся в гадательных целях, — примитивные схематичные изображения самых привычных объектов, называемые по-научному пиктограммами. Позднее китайцы нашли способ обозначать абстрактные понятия или действия. Например, поныне понятие середины выражается с помощью вертикали, проходящей через центр круга, и так далее. Чтобы написать «хорошо», соединяли знак «женщина» и знак «ребенок», иероглиф «слушать» представлял собой знаки «ухо» и «дверь», а «восток» — «солнце», восходящее из-за «дерева». Это уже идеограммы.
