…зеркала, кстати, всегда нужно заворачивать в одеяла, объясняет грузчик Дима. Специальные синие одеяла. Все в дырах и очень пыльные. Когда-то, когда их покупали на специальных складах с товарами для переезда, эти куски толстой ткани были новыми. С тех пор они впитали в себя пыль сотен тысяч квартир и домов Монреаля. По ним скакали вши, блохи и пылевые клещи, привезенные в Квебек со всего мира в рамках программы иммиграционной политики провинции. Вам нечего бояться этих вшей! Уверен, они тоже проходили медосмотр и собеседование. Будьте покойны. Как минимум вши владеют одним языком из двух – английским или французским – и обладают навыками полезной профессии. Кроме них, в одеялах можно найти собачью шерсть, женские волосы, жир, грязь, гвозди, шурупы и, конечно, клейкую ленту. Это скотч. Он наш кормилец, объясняет мне Дмитрий, ловко заворачивая старое пыльное зеркало в одеяло и обклеивая все скотчем. Мы обматываем вещи в одеяла, а те в скотч, и на это уходит время. А нам платят не за работу, а за время. Il est clair? Tout à fait[17]. Зеркало относится в грузовик. Мы, пошатываясь, возвращаемся в квартиру. Это уже второй адрес, куда мы прибыли после семейки малообеспеченного «квака» и его подружки-индуски. Новая клиентка – спортивного телосложения девчонка лет сорока. Именно что девчонка. Рожают они тут в пятьдесят, а до этого «живут для себя». Поэтому и рожают дебилов, говорит Дима. Да, он сменил пластинку! Ведь он уже разделался с черножопыми и хочет поговорить о принципах воспитания и воспроизводства местного населения. По его данным – уверен, на Диму работала целая разведслужба, безумная сеть грузчиков Монреаля, – каждый второй ребенок, рожденный в Квебеке, является на свет аутистом. А еще дебилом и гомосеком, это уже вне всяких сомнений. Старородящая мать – горе в семье. Сам Дима знает это прекрасно, потому что одна из восьми матерей его двадцати трех детей была в возрасте. Аж двадцать пять лет. И они очутились на грани, ему сказал врач. Еще бы год-полтора, и ребенок родился дауном. Здешние же бабы залетают в сорок пять – пятьдесят. Я сам могу представить… – следует долгая пауза… мы кряхтим, вытаскивая диван через узкую дверь… словно даун с непомерно большой головой тужится пролезть через дырку мамаши на свет божий… – что за дети получаются у местных. И ладно бы их убивали сразу, что намного гуманнее. Нет! Гаденышей катают на инвалидных креслах, водят в специальные школы, занимаются с ними всякими рисунками… лепкой… музыкой. Короче, возятся. А они – шлак! Мусор! Что толку тратить время и деньги?! Расстрел, хороший, добротный расстрел, решил бы все дело! Мы всего день знакомы с Димой, а я уже отлично знаю, что будет дальше. И верно, угадываю. Было бы здорово вырыть большую яму, закидать туда всех даунов и посыпать негашеной известью. Отличное решение проблемы! Нет, так зеркало крутить не нужно, стекло может выпасть из рамы…
…если бы у меня была рама, возможно, мне бы пришлось легче. Благодаря ей я бы постарался осознать примерную свою форму. Хоть какие-то очертания. Но рамы нет – ее роль играют мнения, убеждения, представления… все то, чего я лишен напрочь, – и берега мои теряются в тумане, как болота Канн. Издалека доносятся отчаянные крики римлян. Их добивают свирепые и коварные африканцы Ганнибала. Где-то трубит слон. До Сципиона Африканского еще далеко, и пока на полях поражений отдувается его папочка. Дядю уже прирезали. Весь я топкий, неясный, туманный. Ступишь вроде на твердую почву, а попадаешь в трясину. Идешь в воду, а нога пружинит по островку травы. Манит чистое озерко, а там – осока, и руки, изрезанные ей, кровоточат прямо в грязь. Я – топи. Может, через пару тысяч лет из этого и выйдет толк, и из недр моих извлекут фигуру прекрасной кельтской принцессы, утопленной как жертва богу Солнца. И древние горшки извлекут, и повозку, и топоры, и еще черт знает что… Даже алмазы могут со временем образоваться из угля, который из болотной грязи слежится. Но я к тому времени уже перестану быть даже как воспоминание. Как нет уже болотистой палеолитической Европы, всю которую осушили и переиначили людишки. Так и со мной они поступают. Стараются все кому не лень. И всем я показываю то, что они хотят увидеть. Но настоящий ли это я? Не знаю. Я даже не зеркало. Оно отражает в себе вещи. Я же, как ядовитые болотные испарения, создаю иллюзию того, что спутник увидеть хочет. Я – смертельная пустыня, рисующая миражи. Во мне вы увидите то, что хотите увидеть, а не себя. Вот чем я отличаюсь даже от зеркала и вот чем я намного опаснее. Потому люди, которые со мной связываются, становятся самыми счастливыми на свете. Перед тем, как погибнуть. Я – как смертельная доза морфия. Дарю наслаждение перед небытием. А перед этим буду таким, каким вы хотите меня видеть. Потому что видеть вы хотите не меня, а себя. Что же, смотрите. Я, в отличие от зеркала, правды не скажу. И все бы хорошо, но мне так хочется иногда взглянуть на себя самого и постараться понять… кто же все-таки я. Не могу сказать, что этот вопрос интересует меня одного. Он ужасно беспокоит, например, другого моего напарника, Виталика. Обычно мы работаем вместе, но сегодня у него уважительная причина. Из его бочки вылетело днище. И Виталик, проводящий обычно половину заказа на унитазе, просто вышел из строя. Срет и срет. Пришлось остаться дома. А мне – искать другую компанию и другую работу на сегодня. А Виталик страдает. Он звонил мне сегодня уже раза четыре. Спрашивал, где я ношу шкафы, кто мой напарник. Но на самом деле ему хочется узнать не это. Он тоже не может понять, кто я такой. Ты странный, говорит он, смотрит пытливо. Какой-то… засекреченный. То ли шпион, то ли маньяк… Надо бы «пробить» тебя по социальным сетям! Наивное любопытство Виталика приводит меня в восторг, я хохочу во все горло. Предлагаю рассказать ему всю свою биографию в деталях. Времени все равно полно. Грузчикам нечем заниматься. Пока ноги ходят, а спина извивается червем, насаженным на крючок – его роль играет страп под шкафами, – голову занять нечем. Это как плавание, которому я посвятил большую часть своей юности. Утомительные бассейны… Один… десять… сто… тысяча… Это кого хочешь сделает философом, художником, меланхоликом. Я им и стал. А теперь вот становлюсь им в квадрате. Но Виталик злится. Он не верит, что я расскажу ему правду. Он полагает, я выдумаю все, до единой детали. И он не прав. Конечно, правды я не скажу, но ведь и неправды тоже. Я расскажу ему о несуществующем человеке – себе, – и как же можно обмануть, говоря о том, чего нет. Рассказывая о своей жизни, я все равно что о внешности бога поведаю. Его никто не видел, поэтому нельзя утверждать, что я сказал правду или неправду. Но подобные уловки для Виталика – лишь повод для недоверия и злости. Ему хочется чего-то более конкретного. В какой школе я учился, где провел время с… по… Зачем ему это, ума не приложу. Тем более что учился я нигде и время провел – с первого дня своего рождения по последний существования – в той самой черной яме, где лечу, кувыркаясь. И не факт, что вверх, а не вниз. Раз так, какая разница? Я философски пожимаю плечами, отчего правое сводит. На нем как раз большой мангал. Квебекуа обожают жарить свои сосиски на своих балконах на своих мангалах… И приезжих со всего света этому научили. В погожие дни можно подумать – дома дымятся. Как будто безумный пасечник выкуривает из бетонных сот человекопчел. Но те никуда не уходят, а только просят огоньку поддать. От так от, еще давай…
…после мангала приходит черед стола. Замечаю, что Дима куда-то пропал. Так и есть! Нахожу его на кухне, с клиенткой. Спрашивает ее, можно ли ему снять майку, чтобы работать по пояс голым. Канадка от испуга соглашается. Дима, крякнув, срывает с себя футболку, пыжится. Спускаем по лестницам ящики. Впереди еще две комнаты вещей, а уже темнеет. Всё жадность. Заказы принимают на пятерых человек, а работать шлют двоих, негодует Дима. Впрочем, он не это хочет мне рассказать. А что? А то же самое, что другой Дима, полицейский из Молдавии. И другой Виталик, который ест Солнце и приехал из Украины. И жадный харьковчанин Андрей, который запирается в туалетах клиента, чтобы съесть там свой ланч, не поделившись с напарником. И другой харьковчанин, Антон, у которого на уме только антитеррористическая операция на востоке Украины. Бедный дурачок так и говорит, как диктор в телевизоре. Антитеррористическая операция на востоке Украины. Впрочем, я его болтовне рад. Хоть какое-то разнообразие. Все остальные говорят только о педерастах.
Иммигрантов, видите ли, унижает необходимость жить в одной стране… в одном городе… с толкальщиками снарядов в задницу. Это не по понятиям! На родине, где-нибудь в Киеве или там Астане они бы этих педерастов на место сразу поставили. По дырявой ложке бы дали! А тут им, приезжим из бывшего СССР, приходится кривить душой, изображать из себя терпимых людей. Хотя разве можно терпеть такое? Да они же в жопу харятся тут все! Если бы не это, Канада – сущий рай. Ну комары величиной с воробья. Ну зима полгода – и это тут, в Монреале, а в Альберте какой-нибудь, так вообще десять месяцев. Ну «кваки» жадные на чай не дают. Но все это мелочи… Кроме гомосеков проклятых! Наглецы не только трахают друг друга в задницу, но еще и не скрывают этого. Носятся со своей радугой проклятой… Конечно, он, Дима (Петя, Вася, Коля, Джамшуд), ничего против пидоров не имеет. При условии, конечно, что пидор сидит у себя в пидорской норе и тихо харится в пидорскую задницу. Но ведь не парады всякие устраивать, как тут в Канаде принято! Куда катится мир?! Что происходит с традиционными ценностями, с обычной семьей? Послушать каждого из них, так у него дома не семья, а патриархальный клан Ноя какого-нибудь. Авраам и Сара.
