– Алекс, пока ты не спишь, – начинает Витень, но умолкает, пристально смотрит на меня.
– Да, – отзываюсь я.
– Несколько важных для меня вопросов я хотел бы задать прямо сейчас.
Расслабляюсь, вторая кружка с кофе теперь даже не дрогнет в руке, напрягаю мышцы живота. Действительно, следов боли нет, и я говорю:
– Если я знаю ответ, то ты его услышишь.
– Вы с Алесей объяснили причины, по которым требуется наша помощь. И, скажу честно, до этой ночи я считал вас не слегка трехнутыми, а сдвинувшимися по самое не хочу. Теперь я видел этот сдвиг своими глазами и убежден в реальности всего произошедшего здесь. Но… это пятый ваш эксперимент, или опыт, или как его там. Однако первые четыре раза вы прошли через это одни. Почему?
Я усмехаюсь:
– Потому что общаться интимно, мы предпочитаем одни, а не при свидетелях и советчиках. Первые два раза секс был необходимым атрибутом и катализатором для заклинания. В третий раз, как мы с Алькой выяснили, можно обходиться и без него. Четвертый был контрольным и закрепляющим. Пятым мы доказали вам, что можем это. А в остальных нам без помощи не обойтись. Хотя, может, даже помощь всего мира будет не просто бесполезна, – я две секунды размышляю, – а и смертельно опасна для нас, и ваша в первую очередь.
По интонации следующего вопроса чувствуется, что Виктор слегка обижен такой квалификацией его искреннего желания помочь:
– Почему вы выбрали меня?
Снова усмехаюсь:
– Нужен близкий человек. Ты же близкий? Лере. А Лера моя сестра.
Витень удовлетворенно вздыхает:
– Ясно. Приятно не чувствовать себя неизбежной обузой. Вопрос номер два. Почему не искать отражения Гражуля Колы сразу с беты и альфы? Мерак и Дубхе? Они же позарез нужны тебе с Алесей, именно так вы утверждали, когда проясняли нам ситуацию с экспериментом, а остальные, как бы для галочки. Зачем идти с хвоста?
Я смотрю в сторону палатки, мерцающей сиреневым светлячком: Лера сейчас самая лучшая нянька для Рыжей и мне незачем беспокоиться. Беспокоиться, по крайней мере, сейчас.
– Ты прав, но здесь все наоборот. И хотя конь из прошлого скачет в будущее, и подходят к лошадям, как ты верно и утверждаешь, с головы, а иначе лягнет, но мы можем только догнать его. Нельзя открыть дверь в две стороны. Это не салун на Диком Западе: здесь ручку на двери можно повернуть только оттуда. По крайней мере, это единственный известный нам путь. Мне, Алесе и, в большей степени, Аллахоре.
Витень мнется, трет лоб, потом решается:
– И еще. Шрам у Алеси. Он есть на самом деле?
– А Паляндра тебя забери, – возмущается тихо подошедшая Лера, – наверное, только на него и пялился. Какое тебе дело?
Если Виктор и смущен, то только слегка, значит, спрашивает действительно не из любопытства.
– Я не просто так спрашиваю. Так есть, или он только там?
Витень показывает на торчащий из травы в сторонке древний ритуальный камень, демонстрируя это самое «там» наглядно, и замирает с протянутой рукой. Мы и не заметили, как неслышно выполз сгусток плотной ночной августовской тьмы из-за деревьев на краю лесной поляны, подобрался поближе к тускнеющему костру, ткнулся боязливо в бок подернутым пеплом углям, примостился рядом.
В нескольких шагах от нас из клочьев тьмы выступает высокая фигура в белых одеждах и отвратно знакомый женский голос грубо произносит:
– Мне тоже очень интересно узнать. Только узнать совсем-совсем другое, и прямо сейчас.
Паляндра! Здесь? Не там. И даже не в пограничном слое, а в современной реальности. Это невозможно – не понимая, цепенеет от страха мозг, превращаясь в студень и заставляя тело подняться на дрожащие ноги. Тоненьким голоском взвизгивает Лера.
– Молчать! – злобно приказывает Паляндра и глаза ее, сверкая дикой яростью из-под вуали, пронизывают нас насквозь.
Почти парализованная страхом Лера безуспешно пытается озвучить рвущийся из горла крик. Витень так и стоит с протянутой рукой, будто бы просит подаяние у Паляндры. А мои внутренности снова начинает с наслаждением жевать проснувшаяся жгучая боль.
Паляндра злобно уставилась на Леру, осмотрела внимательно, словно просканировала, улыбаясь, повернулась ко мне:
– Кто же ей сказал, что меня можно походя позвать, и не поплатиться за это? Знаешь, волк, это не твоя сестра, она не велет, что меня безумно радует. Радует ли это тебя?
Хриплым карканьем, а не речью падают рядом в траву мои слова, так как я не в силах даже добросить их до Паляндры:
– Мне все равно, Мать Навье. Это моя сестра.
Богиня почти рассмеялась, и мне кажется, что и не гневалась вовсе.
– Счастливое неведение. Это хорошо, что твоя сестра или не сестра умеет молчать, пусть и из страха. А то разбудит рыжую истеричку с рваной грудью и та начнет резать себе вены. И тогда, к сожалению, мне придется ее убить, а мы с тобой еще не насладились ведьмиными страданиями даже в малой степени. Не так ли, волк?
У меня непроизвольно скрипнули зубы, и моя злость забавляет Паляндру: богиня Смерти ласкает меня своим мягким голосом почти физически:
– Не прячь свою ненависть, покажи ее мне.
Стиснув с хрустом кулаки, вонзив ногти в ладони, пытаюсь успокоиться, чтобы не доставлять ей больше удовольствия.
– Уйди, человек.
Не повернув головы, бросает куда-то в сторону слова Паляндра, но Виктор понимает, что обращаются к нему и, спотыкаясь, как сомнамбула, уходит в темноту к палаткам.
– Что желаешь на этот раз, Мать Смерть? – тоскливо спрашиваю я, обняв Леру.
Паляндра вдруг снова обозлилась:
– Развлечения, волк, всего лишь развлечения. Скучно мне, а тут так удачно подвернулись вы со своими поисками.
– Поэтому ты и пришла сама в чужой мир вместо слуг? – удивленно спрашиваю я, морщась от очередной волны боли.
– Отчасти, – хмыкает богиня Смерти.
Взмах белого рукава и боль отпускает меня, перестала дрожать Лера и судорожно сделала глубокий вдох – ужас схлынул.
Из леса к Паляндре легкими шажками подбегает молоденькая, очень красивая девушка в таком же белом одеянии, как и у повелительницы мертвых, опускается сзади богини на колени, и я вижу, как сквозь ткань выпирают острые ребра и топорщатся позвонки. Нечисть? Погибель в девичьем обличье? Я присматриваюсь. Нет. Похожа на навку. Паляндра садится на подставленную спину, и подол платья скрывает смертельно опасную служанку, как ножны кинжал. «Странно, ведь рыженькая говорила, что навки никому не служат. Или это все-таки мертвая девушка. Нежить?»: – предполагаю я.
Богиня задумчиво смотрит на меня, и ее вновь прозвучавший вопрос полон сомнений:
– Я хочу дать тебе выбор, волк. Или стоит дать его и твоей Рыжей?
– Нас не существует в отдельности, – твердо говорю я.
Из-под вуали оскалился золотистый череп и снова нежная улыбка коралловых губ притягивает мой взгляд:
– Это мне решать, когда кого и с кем разделить.
– Какой выбор, Паляндра? – вмешивается Лера.
– Паляндра? Никто не смеет так ко мне обращаться! Я Мать!
Ненависть взвивается вихрем в спокойном ночном воздухе, мгновенно становится осязаемой и тугой повязкой сжимает мою голову. Лера складывается пополам, падает рядом с костром, и ее тело выгибается дугой от нестерпимой боли. Кажется, что сейчас мышцы медленно дробят ей кости, и тоненькая струйка крови из носа окрашивает обгоревшую траву около костра.
Я могу только шептать:
– Пожалуйста. Пожалуйста, оставь ей жизнь и я приму выбор, какой бы он ни был. Пожалуйста, пощади ее, Мать Навье.
– Мерзкая блудница, – рычит Паляндра, – кто ее тянул за змеиный язык? Ты так быстро сдался, волк – это не доставило мне никакого удовольствия. Хорошо, пусть живет, если тебе это так необходимо.
Лера перестала корчиться в конвульсиях и затихла. Я понуро смотрю на Паляндру, сердце прыгнуло вверх, пропустило пару ударов, болезненно ухнуло вниз и замерло в ожидании ответа.
– Сделал ли я выбор, Мать Неодушевленных?
– Нет у тебя выбора, волк. Твоя безмозглая не сестра сделала его за всех. Сядь и слушай.
Паляндра отбрасывает вуаль с лица, и мертвые глазницы притягивают мой взгляд, замораживают его, не позволяют отвести в сторону. И я не могу разобрать в бликах костра, то ли скалится череп, то ли улыбается красавица.
– И пришли кипчаки послами от татарского хана в Пинск. Надменно предложили князю заплатить огромную дань: мол, все русские княжества в данниках, а ты, князь, еще и княжну свою в придачу отдашь, так как узнал хан, что краше ее нет на землях меж морями Варяжским и Понтом Эвксинским, и возжелал ее. А нет, так стрелы воинов хана превратят день над Пинском в ночь, а копыта коней татарских даже не споткнутся о стены городища малого.
Взбешенный пинский князь приказал вырвать послам бороды, отобрать у кипчаков коней, обрядить в вывернутые тулупы, вручить каждому по сломанной стреле и отправить восвояси.
