— Одну минуточку, — прервал его Пуаро. — Ваш муж когда-нибудь подвергался гипнозу? — неожиданно спросил он, повернувшись к миссис Фарли.
— Никогда.
— Но он изучал природу этого явления, не так ли?
— Не думаю, — покачала головой миссис Фарли и, неожиданно теряя выдержку, разрыдалась. — Этот чудовищный сон! Какой ужас! Видеть его — ночь за ночью — а потом… Как будто его вынудили к этому.
Пуаро вспомнил слова Бенедикта Фарли: «…делаю то, чего мне действительно хочется. Убиваю себя».
— Вам никогда не казалось, что муж стремился уйти из жизни? — спросил он.
— Нет… разве… иногда он вел себя так странно…
Звонкий презрительный голос Джоан Фарли перебил ее:
— Отец никогда бы не сделал этого. Он слишком себя любил.
— Знаете, мисс Фарли, — заметил доктор Стиллингфит, — чаще всего с собой кончают совсем не те люди, которые угрожают это сделать. Потому-то самоубийства порой и кажутся настолько необъяснимыми.
Пуаро встал.
— Вы позволите мне осмотреть комнату, где случилась трагедия?
— Конечно. Доктор Стиллингфит…
Доктор проводил Пуаро наверх.
Комната Бенедикта Фарли оказалась гораздо больше комнаты его секретаря и была обставлена с исключительной роскошью. Тут были и глубокие кожаные кресла, и мягкие ковры с густым ворсом, и великолепный письменный стол поистине необъятных размеров.
Пуаро обошел его и остановился там, где возле самого окна на ковре виднелось темное пятно. Он снова вспомнил слова миллионера: «В двадцать восемь минут четвертого я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем… стреляю себе в висок».
Пуаро медленно кивнул.
— Окно было открыто как сейчас? — спросил он.
— Да. Но никто бы не смог уйти этим путем.
Пуаро высунул голову наружу. На стене не было поблизости ни карниза, ни выступов, ни водосточных труб.
Даже кошка не сумела бы выбраться этим путем. Напротив возвышалась глухая фабричная стена без каких-либо окон или отверстий.
— Странный выбор обители для миллионера, — заметил Стиллингфит. — Ну и вид! Точно смотришь на тюремную стену.
— Да, — согласился Пуаро, втягивая голову обратно. — Думаю, эта стена имеет большое значение, — добавил он, пристально изучая плотную кирпичную кладку.
Стиллингфит с любопытством посмотрел на него.
— Вы имеете в виду: в психологическом смысле?
Пуаро, не отвечая, подошел к столу и рассеянно — по крайней мере, так казалось со стороны — взял со стола выдвижной захват, который обычно используется в черчении. Он нажал на ручку, и захват вышел на полную длину. Пуаро поднял инструментом обгоревшую спичку, лежавшую в нескольких футах от кресла, и бережно отправил ее в корзину для бумаг.
— Когда вы кончите баловаться этой штукой… — раздраженно начал Стиллингфит.
— Какое хитроумное приспособление, — пробормотал Пуаро, аккуратно положив захват на место. — А где находились миссис и мисс Фарли в момент… смерти? — неожиданно спросил он.
— Миссис Фарли отдыхала в своей комнате этажом выше. Мисс рисовала у себя в студии. Это на последнем этаже.
Эркюль Пуаро принялся рассеянно постукивать пальцами по крышке стола. Он проделывал это довольно долго, после чего заявил:
— Мне нужно поговорить с мисс Фарли. Не могли бы вы пригласить ее сюда на пару минут?
— Если так нужно… — пожал плечами Стиллингфит и, бросив на Пуаро пытливый взгляд, вышел из комнаты.
Через несколько минут дверь открылась, и в комнату вошла Джоан Фарли.
— Не возражаете, мадемуазель, если я задам вам несколько вопросов?
Девушка посмотрела на Пуаро твердым взглядом:
— Конечно. Спрашивайте что хотите.
— Вы знали, что отец держит в столе револьвер?
— Нет.
— А где находились вы и ваша мать — кстати сказать, она ведь вам не родная, не так ли?
— Да, Луиза — вторая жена отца. Она всего на восемь лет старше меня. Так вы хотели спросить…
— Где находились вы обе в прошлый четверг. Точнее, вечером прошлого четверга.
Джоан задумалась.
— В четверг? Дайте вспомнить… Ах да, мы ходили в театр. Смотрели «Смеющегося щенка».
— Ваш отец не захотел пойти с вами?
— Он никогда не ходил в театры.
— А чем он обычно занимался по вечерам?
— Сидел здесь и читал.
— Он был не очень общительным человеком?
Девушка посмотрела Пуаро прямо в глаза.
— Мой отец, — спокойно ответила она, — был исключительно отталкивающей личностью. Никто из знавших его близко не мог чувствовать к нему ни малейшей приязни.
— Это очень откровенное заявление, мадемуазель.
— Всего лишь пытаюсь облегчить вашу задачу, мосье Пуаро. Я отлично понимаю, к чему вы ведете. Моя мачеха вышла за отца только ради денег. Ну а я живу здесь только потому, что у меня нет возможности жить в другом месте. У меня есть молодой человек, за которого я хочу выйти замуж. Он беден: отец постарался, чтобы он потерял работу. Он, понимаете ли, хотел, чтобы у нас был равный брак. Ничего себе условие, учитывая, что я его наследница!
— Его состояние переходит к вам?
— Да. Точнее говоря, он оставил мачехе, то есть Луизе, не облагаемые налогом четверть миллиона, еще по мелочи разным людям, но остальное переходит ко мне.
Неожиданно она улыбнулась.
— Так что, как видите, мосье Пуаро, у меня были все основания желать его смерти.
— Я вижу только, мадемуазель, что вы унаследовали его ум.
— Да, — задумчиво протянула она, — в этом ему нельзя было отказать. В нем всегда чувствовалась сила — поистине неистовая энергия, — но она вся ушла в злость и горечь — в нем не осталось человечности…
— Grand Dieu,[3] — тихо проговорил Пуаро, — но какой же я глупец!
Джоан Фарли посмотрела в сторону двери.
— Что-нибудь еще?
— Только два маленьких вопроса. Вот этот захват, — показал он на стол, — он всегда был здесь?
— Да. Отец пользовался им, когда брал что-нибудь с пола. Он не любил нагибаться.
— И последнее. У вашего отца было хорошее зрение?
Девушка удивленно посмотрела на Пуаро.
— Совсем нет, он вообще ничего не видел. Я имею в виду, без очков. Это у него с детства.
— А в очках?
— О, с ними он видел все превосходно.
— То есть читал газеты, и так далее?
— Да.
— Тогда у меня все, мадемуазель.
Джоан Фарли вышла из комнаты.
— До чего же я был глуп, — пробормотал Пуаро. — Оно все время находилось здесь, прямо у меня под носом. И именно поэтому я его проглядел!
Он снова, высунулся из окна. Далеко внизу, в узком проходе между особняком и фабричной стеной, темнел какой-то небольшой предмет.
Пуаро удовлетворенно кивнул и вышел из комнаты.
Остальные все еще были в библиотеке. Пуаро обратился к секретарю:
— Попрошу вас, мистер Конворси, подробно описать обстоятельства, при которых мистер Фарли обратился ко мне. Когда, например, он продиктовал вам письмо?
— В среду вечером — в половине шестого, насколько я помню.
— Были ли какие-нибудь особые распоряжения относительно его отправки?
— Мистер Фарли сказал только, чтобы я сделал это лично.
— Вы так и поступили?
— Да.
— Возможно, он просил вас передать какие-то распоряжения и дворецкому относительно моей персоны?
— Да. Он велел передать Холмсу (так зовут дворецкого), что в половине десятого явится джентльмен. У него следует спросить имя, а также убедиться, что у него с собой письмо.
— Весьма необычные предосторожности, вы не находите?
Конворси пожал плечами.
— Мистер Фарли… — осторожно сказал он, — и был весьма необычным человеком.
— Какие-нибудь еще инструкции?
— Да. Он велел мне взять выходной на тот вечер.
— И вы взяли?
— Да, сэр, сразу после обеда я отправился в кино.
— И когда вернулись?
— Примерно в четверть двенадцатого.
— После этого вы еще виделись с мистером Фарли?
— Нет.
— А утром он не упоминал о нашей беседе?
— Нет.
Пуаро немного помолчал.
— Когда я пришел, — сказал он, — меня провели совсем не в комнату мистера Фарли.
— Да. Холмсу было предписано проводить вас в мою комнату.
— Но почему в вашу? Вы можете это объяснить?
Конворси покачал головой.
— Я никогда не обсуждал распоряжений мистера Фарли, — сухо объяснил он. — Ему бы это совсем не понравилось.
— А обычно он принимал посетителей в своей комнате?
— Да, но, опять же, не всегда. Иногда и в моей.
— Видимо, в таких случаях это было чем-то вызвано?
Хьюго Конворси задумался.
— Нет, едва ли — я как-то никогда не задумывался об этом.
— Вы позволите, я вызову дворецкого? — спросил Пуаро, поворачиваясь к миссис Фарли.
