- Он всегда у себя, - проговорила она странным голосом. - Вас проводить?
- Нет, спасибо. Я не забыл, где его кабинет...
По-моему, она все равно провожала меня. Только - взглядом. До тех пор, пока я не свернул за угол коридора.
Ну, вот я и пришел.
Дверь с начищенной до блеска бронзовой табличкой: "В. И. Яковин, директор".
Господи, ну зачем мне это все? На кой черт я приперся сюда почти за тысячу километров? Чтобы разбередить душу и себе и ему? Или обменяться ничего не значащими пустыми фразами о том, как быстро летит время, и о том, что ты по-прежнему помнишь и любишь Дом и благодарен лично ему, Владимиру Ивановичу, за счастливое детство?..
Но разве для этого ты стремился сюда через тридцать лет?
Чтобы избавиться от нахлынувших сомнений, я постучал в дверь. Ответа не последовало.
Тогда я толкнул дверь и вошел.
В кабинете почему-то было темно, как ночью. Ах, вот в чем дело. Окно закрыто темными светонепроницаемыми шторами. Однако стоило мне переступить порог, как на письменном столе, словно сама собой, зажглась настольная лампа.
Папа действительно был тут. Сидел за столом в своем любимом кресле с жестким сиденьем и высокой спинкой. Положив обе руки на подлокотники и откинувшись назад, он пристально смотрел на меня. На нем был его любимый темно-синий костюм, рубашка без галстука.
В кабинете почти ничего не изменилось. Изменился лишь его хозяин. Лицо стало морщинистым, волосы - молочно-белыми. Он и раньше не отличался полнотой, а теперь и вовсе стал худым. Сколько ему сейчас? Я вдруг с удивлением обнаружил, что не могу вспомнить ни день, ни год его рождения.
В любом случае ему должно было быть уже за семьдесят.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
Потом я сказал:
- Здравствуйте, Владимир Иванович. Вы помните меня?
Папа и глазом не моргнул.
- Конечно, - хладнокровно ответил он. - Антон Чеховский, третий выпуск...
- Вот, решил навестить вас, - заговорил я, испытывая странное смущение. - Как вы поживаете? Как здоровье? И почему вы сидите днем с огнем?
Рука моя сама потянулась к выключателю, но меня остановил его голос:
- Не включай свет, Антон. Он мне теперь противопоказан. Здоровье, понимаешь... Ты лучше присаживайся.
Напротив стола стоял стул, и лампа была направлена на него. Как будто Папа был следователем, а каждый, кто к нему приходит, - преступником.
Я потоптался в нерешительности.
Вообще-то, по традиции положено было кинуться к своему бывшему наставнику в объятия и трижды расцеловать его. Если, конечно, ты хочешь показать ему, что любишь его.
Но я не мог этого сделать.
А Папа почему-то не собирался вставать из-за стола.
Впрочем, спокойствия ему всегда было не занимать. И эмоции свои он старался не выдавать.
- Я слушаю тебя, Антон, - объявил он, склонив голову набок.
Будто я все еще был подростком и пришел к нему на очередную беседу по душам. Впрочем, для Папы это словосочетание было абсурдным. Была ли она у него вообще, так называемая душа?
Хотя тогда у нас такой кощунственный вопрос не возникал.
Я молчал. Заготовленные речи куда-то испарились из головы. Я только сидел и смотрел на него.
Папа первым нарушил молчание.
- Что ж ты молчишь? - строго осведомился он. - Рассказывай.
- О чем? - тупо спросил я. Он едва заметно усмехнулся:
- Ну, хотя бы о том, когда выйдет твоя новая книга.
Это было ошибкой с его стороны.
Все мысли, которые лезли ко мне в голову длинными бессонными ночами и которые я безуспешно пытался заглушить возлияниями спиртного, мгновенно ожили и обрели четкую формулировку.
Однако я еще старался держать себя в руках.
Я лишь покачал головой:
- Новой книги не будет.
- Почему? - удивленно поднял брови Папа.
- Я давно уже не пишу. Ни строчки.
- Вот как?
Я вздохнул.
- Послушайте, Владимир Иванович, а вы читали хоть одну из тех книг, которые я успел опубликовать?
- Я прочел их все.
- Ну и как?
Еле заметная пауза.
- Хорошо написано.
- Это не ответ. Вот вам лично моя писанина понравилась? Он хмыкнул:
- При чем здесь я? Кстати, если помнишь, я и раньше говорил тебе: книга - не невеста на выданье, она - отражение твоего "я". Слово "нравится", которое частенько любят употреблять по отношению к тому или иному произведению, передает лишь степень близости мира, созданного автором, к образу мира, существующему в голове у читателя. Если эти два образа совпадают или тождественны, то читатель будет в восторге от прочитанной вещи. Если же нет, он будет плеваться и кричать на всех перекрестках, что никогда еще не читал более дрянной вещи...
- Владимир Иванович, - перебил его я, - неужели вы думаете, что я приехал к вам только для того, чтобы выслушать одну из ваших лекций о литературе?
Он поморщился.
- Грубишь, Антон, - сказал он. - Значит, тебя что-то беспокоит...
- Нет, - произнес с горечью я. - Что меня может беспокоить?! Подумаешь, всего-то проблем, что книги мои оказались такими же бездарными, как я сам!.. Что куча исписанных мною листов канула благополучно в небытие, так и не удостоившись ни единой похвалы со стороны читателей. Вот вы сказали, что мои книги - хорошие. То же самое твердили критики, рег цензенты всех мастей, литературоведы... Но ни один человек не назвал мои опусы хотя бы отличными, не говоря уж о гениальности! Ни один!.. Так стоит ли после этого продолжать писать? Стоит ли пытаться выдернуть себя за волосы из болота?
- Ах, вот что тебя смутило, - задумчиво констатировал Папа. - Бедный мальчик... Его не хотят признать гением современники! Да если бы Пушкин, Достоевский и Гоголь равнялись на мнение современников и из-за этого бросили писать, мы бы никогда не узнали о них!..
- Перестаньте, Владимир Иванович, - скривился я. - Вы прекрасно знаете, что выдающиеся творения гораздо чаще обретают славу при жизни автора, чем после его смерти. Тем более в наше время!.. Нет, я - не писатель, и у меня нет ни малейших задатков к литературному труду. Жаль лишь, что уразумел я это слишком поздно.
- Теперь я понимаю, зачем ты пришел сюда, - скорбно качнул белоснежной головой Папа. - Ты наверняка полагаешь, что в твоих неудачах виноват я.
- А разве нет? Разве не вы однажды доверительно поведали мне, что я не просто маленький мальчик, у "которого нет родителей? Что я - клон того самого классика в пенсне?! А помните, что было потом? - Папа молча созерцал меня с неподвижным лицом, и трудно было сказать, какие мысли сейчас бродят в его седовласой голове. Впрочем, для меня это было не важно. Настал тот миг, к которому я шел в течение долгих, наполненных болью прозрения лет. "Малыш, - сказали вы тогда в этом же самом кабинете, когда все в Доме давным-давно спали... - Малыш, - сказали вы, - ты должен гордиться этим. И твой долг - продолжить дело твоего знаменитого предшественника". И я поверил вам, десятилетний дурачок. Я заучил биографию великого писателя наизусть. Я верил, что я - это он, чудом возрожденный из праха. Я верил, что мои гены содержат его талант, его способности к творчеству, его мысли. Я проштудировал все его книги, вплоть до примечаний литературоведов. Я настолько возомнил себя им, что не сомневался: я смогу писать так, как он, и даже еще лучше. Потому что вы мне процитировали выдержки из научных статей о том, что клоны выдающихся личностей могут превзойти своих оригиналов!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
