с самого детства, сражаясь со своим братом Кэнсином.
Битва ума против мускулов.
Здесь, в Инако, броня Марико будет состоять не из закаленной кожи и украшенного шлема. Это будут духи и пудра на лице. Ей придется заставить принца Райдэна – своего жениха – поверить ей. Он должен увидеть в ней несчастную жертву, а не злодейку, пошедшую на все по своей воле.
«Хотя я и планирую стать злодейкой во всех смыслах этого слова».
Пусть даже у Хаттори Марико заберут все, даже ее жизнь, она не позволит тем, кого она любила, стать добычей тех, кто хотел их уничтожить. Она узнает правду о том, кто замышлял убить ее в тот день в лесу. Почему они пытались взвалить вину за это на Черный клан. И какая причина лежит в самой глубине их заговора.
Даже если за покушением стояла сама императорская семья.
Даже если ее собственная семья может оказаться в опасности.
От этой мысли по ее коже пробежали мурашки, как будто вода в фуро неожиданно обратилась в лед.
Выбор Кэнсина был сделан задолго до того, как он вошел в лес Дзюкай, неся их фамильный герб рядом с гербом императора. Еще до того, как он заставил солдат стрелять по своей единственной сестре, обрушив на нее ливень из огня и пепла. Он был самураем, а самурай следовал приказам своего господина до самой смерти. Самурай не задавал вопросов.
Его клятва была одним из символов непоколебимой веры.
Но время, проведенное Марико с Черным кланом, научило ее, чего стоит эта слепая вера. Она отказывалась ставить имя Хаттори на один уровень с этой ленивой столичной знатью. С той самой знатью, которая только и делала, что набивала свои карманы и наращивала влияние за счет угнетенных. За счет тех, кого они должны были защищать. Как та пожилая женщина, которая заботилась о детях в приходе Ивакура, что зависела от поддержки Оками и Черного клана.
«Защищу».
Марико прижала колени к груди, пряча сердце, не давая укорениться самым худшим из своих опасений.
«Что, если Оками уже мертв?»
Она крепче сжала колени.
«Нет. Он не умер. Этого не может быть. Они захотят устроить представление из его казни».
«И когда они это сделают, я буду рядом и защищу его».
Сама мысль о том, что у Марико были силы защитить того, кого она любит, казалась странной. Раньше она никогда не могла подобрать правильных слов. Никогда она не умела использовать правильное оружие. Но сама изобретательность может стать оружием во всех ее проявлениях. Ее разум может быть мечом. А голос – топором.
Ее ярость может разжечь пламя.
«Защищу».
Марико никогда не позволит Оками – юноше, укравшему ее сердце темной ночью глубоко в чаще шумящих деревьев, – потерять все, за что он сражался. И она не позволит себе потерять то, что она любит. Она наблюдала из теней, как Кэнсин позволил солдатам отправиться по ее следам в лесу Дзюкай. Чувствовала боль от предательства брата с каждым его вопросительным взглядом. Она прикусила язык, когда эти самые солдаты заставили Оками опуститься на колени в грязь и сдаться. Как они издевались и высмеивали его с высоты своего роста.
Марико сглотнула, горечь переполнила ее горло.
«Это больше не повторится. Я защищу тебя, чего бы мне это ни стоило».
– Взгляните на свои ногти, – размышления Марико прервала служанка, морщины на ее лбу стали еще глубже. Ее осуждение вызвало новые воспоминания из детства девушки. – Вы как будто всю жизнь выкапывали из грязи камни. – Она цокнула языком, продолжая изучать пальцы Марико. – Это руки госпожи или посудомойки?
Перед глазами Марико все поплыло, когда она посмотрела на свои покрытые ссадинами костяшки. Перед ее мысленным взором возникла еще одна пара рук, и те мозолистые пальцы переплелись с ее. Соединились в одно целое.
Чтобы стать сильнее.
«Оками».
Марико моргнула. Привела хаос своих мыслей во что-то целостное. Она прикусила губу и раскрыла пошире глаза.
– Черный клан… они заставляли меня заниматься грязной работой. – Ее голос звучал тихо. Блекло. Именно так, как ей требовалось.
Служанка фыркнула в ответ, на ее лице все еще было написано сомнение.
– Тут не иначе как помощь магии потребуется, чтобы исправить этот ущерб. – Ее слова были такими же резкими, равнодушными к притворной робости Марико. Странно, хотя упрек этой женщины ни в коей мере не был утешительным, он все же немного согрел Марико. Он напомнил ей тихое, вездесущее ворчание ее матери.
«О нет. Только не это».
Поведение служанки напомнило ей о Ёси.
При мысли о ворчливом добродушном поваре у Марико не на шутку заслезились глаза.
Служанка уставилась на нее с поднятыми бровями.
Но на этот раз осуждение пожилой женщины вызвало у Марико совершенно иную реакцию.
Гнев забурлил под ее кожей. Она отдернула руку и отвела взгляд, как будто испугалась. Устыдилась. Суровое лицо служанки дрогнуло. Как будто стыд Марико она могла понять и принять. Когда она снова взяла руку Марико в свою, ее прикосновение было осторожным. Почти нежным.
А Марико тем временем пыталась обуздать свой гнев, и мысль проскользнула в ее голове:
«Мой страх, даже притворный, кажется убедительнее в сочетании с гневом».
Одна из девушек, помогавшая грубой служанке, поклонилась возле деревянной ванны, прежде чем поднять с пола ворох грязной потрепанной одежды.
– Моя госпожа, я могу избавиться от этого? – Ее круглое лицо и нос пуговкой сморщились от отвращения.
Это была одежда, которую Марико носила в лесу Дзюкай, когда притворялась
