И тогда остаётся последний базовый инстинкт — любопытство. Последнее прибежище смысла жизни хомосапиенса. «Хочется чего-то новенького».
«Хлеба и зрелищ» — требовали римские пролетарии.
— Пусть этих придурков-христиан порвут львы. Или растопчут слоны. Или поджарят на костре… Ну хоть чего-нибудь… бодрящего.
Кстати, современное пьянство оттуда же. Ефимыч правильно поёт:
«Зачем я пил вчера, дружок? — Бежал от грусти. Я знал: хотя бы на часок Она отпустит. И я, как в детстве, полечу Не прикасаясь К тому чего я не хочу И опасаюсь».
В детстве вокруг много новенького. Которое кажется опасным и интересным. Бодрящим. Потом это проходит. И приходит депрессия.
Депресняк расширяется, становится «силой, овладевшей массами». Различные варианты антидепрессантов, вплоть до вооружённой антиобщественной деятельности — смотри у Стругацких «Хищные вещи века» или материалы об участии «золотых миллиардеров» в экстремистских группировках.
Я уже говорил о мотивах деятельности попаданца и их изменении в ходе «вляпа».
«Нам целый мир — чужбина.
Отечество нам — Царское Село».
Стремление сделать «хорошо» своей «деревне» — «Царскому Селу» своего «старта» — быстро проходит. В непрерывно ветвящемся мировом дереве Иггдрасил, своим «односельчанам» — ты помочь ничем не можешь.
Найти для себя замену миру «старта», сформировать здесь, в средневековье — новую сеть привязанностей такой же интенсивности и прочности… Вы смогли бы полюбить негра? Наверное — да. Когда перестанете видеть в нём негра, а увидите человека. Но степень душевной близости, сдерживаемая ощущением чуждости… А так-то… можно и хомячка полюбить.
Эмоциональная, поведенческая, социальная разницы между москвичом и бушменом в 21 веке меньше, чем между москвичами 21 и 12 веков.
Глава 289
Едва попадун удовлетворяет свои простейшие потребности — жить, жрать, трахаться, как он стремительно теряет мотивацию к продолжению своего «подпрыгивания». Социализация нужна только для получения и сохранения источников удовлетворения вот этих простейших нужд. Поговорить-то по душам не с кем: души в 21 и в 12 веках — слишком разные.
Карьеризм очень быстро теряет смысл: стал вожаком в своей стае бабуинов, получаешь первым свежий банан — чего ради дальше рваться? Стать главой всех бабуинов к югу от Сахары? А оно того стоит?
Внешние мотивы деятельности… Стартовые — остались в точке старта. «Вляповые» — удовлетворены. Есть в тебе, «хомо спопадировавшее», внутри тебя лично, что-то, что может послужить «вечным двигателем, вечным бегателем, вечным прыгателем»? Исключительно твоё собственное. Потому что внешних источников — нет.
Лев — царь зверей. Глава прайда валяется под деревом больше 20 часов в сутки. Самки — приносят дичь и самих себя, лев — спит, ест, трахается… Снова спит. Царь. Идеал. Где здесь побудительный мотив для прогрессизма?
Конечно, человек — не лев. Но человек остаётся человеком только в человечестве. А здесь нет вашего человечества! Забота о себе подобных, после заботы о себе любимом — основательная причина для деятельности. Но здесь нет вам подобных!
Можно, конечно, озаботится процветанием мокроносых обезьян вообще. Или — высших млекопитающих целиком. Или — живой природы глобально. «Гринписнуть» в планетарном масштабе. И придти к человеконенавистничеству: человек в наблюдаемых количествах — вреден для живности на планете Земля.
Мотив для активной деятельности есть у фанатика. Фанатика хоть чего: пинг-понга, икебаны, славянофилов, пришельцев… «Хочу найти в «Святой Руси» инопланетных пришельцев»… Да, такая цель может заставить «подпрыгивать» всю жизнь.
Увы, фанатиков в человечестве довольно мало — человечество и выжило потому, что «отличается умом и сообразительностью». Что означает: гибкость, адаптивность, оппортунизм… адекватность. А среди попаданцев фанатиков ещё меньше — не выживают.
«Адаптация… является одним из основных критериев разграничения нормы и патологии. Сумел приспособиться — нормален. Не сумел — иди лечись.
…застревание убеждений и принципов — чуть ли не первый признак душевной болезни. Скажем, велел тебе император распятие потоптать — ну так уважь кесаря, потопчи. Нормальные люди в подобных случаях как поступают? Когда прижмет, они и в икону плюнут, и храм взорвут. А чуть отпустит — снова уверуют.
Потому что психически здоровы и быстро адаптируются».
Здесь полно неадекватов. Но они — в рамках «святорусской неадекватности». Псих, каждое утро публично ожидающий явления ангелов божьих с небес — получит милостыню. Ожидающий явления оттуда же инопланетян — нет.
Нормальный человек, оторвав себе достаточный кусок здешней мусорки, превращается в жирного крысюка. Скалится при поползновениях соседей-соперников, рефлекторно хватает что-нибудь, мимо пролетающее… Всё. Что-то делать, куда-то идти… А зачем? И так хорошо. А от всяких глупых мыслей и томлений духа… А не испить ли нам «сладенькой водочки»?
«Выпив водочки и поужинав, ложусь спать…. кто же в деревне, будучи настолько богат, чтобы всегда иметь на дому водку, ложится спать, не выпив ее за ужином? Известно, что у нас, если кто потеряет место и очутится без службы, да к тому же попадет в деревню, то он никакого дела себе найти не может, от скуки начинает пить и спивается… Обыкновенно все начинают с того, что выпивают только за ужином, потом привыкают выпивать и за обедом, потом, мало-помалу, привыкают опохмеляться утром, а раз человек стал опохмеляться — недаром говорится: «пей, да не опохмеляйся» — и утром натощак вместо чаю пить водку — кончено…
Теперь за меня опасаться нечего… я не спился, несмотря на то, что в Петербурге перед отъездом многие предсказывали мне такой конец».
Цитата из Энгельгардта заставляет сформулировать литературоведческий вопрос: где обширное множество историй о спившихся попаданцах?
В фантастике есть история о пришельце, сбежавшем из сумасшедшего дома, и успевшего, до прилёта санитаров, осчастливить аборигенов вечным двигателем. А вот прогресс под управлением нарастающего алкоголизма… Хотя опыт Демократической России в этом плане… или «гидной» Украины…
В течение столетий необходимость жить в деревне рассматривалась в России как тяжёлое наказание. Опала, ссылка, поселение… Тысячи отнюдь не средних, грамотных, преимущественно — молодых, энергичных, воодушевлённых собственными идеями, людей отправлялись в деревню. И там — погибали. Степняк-Кравчинский, описывая репрессии царского правительства против демократической молодёжи, высылаемой в сельскую местность, говорит об уничтожении тонкого слоя русской интеллигенции вообще. О людях, которые «опрощались», деградировали, спивались, мёрли…
Разница между «революционерами» и «пейзанами» в 19 веке существенно меньше, чем между попаданцем и аборигенами средневековья. Разрушительный эффект «вляпа» в святорусскую деревню для личности попаданца должен быть куда больше, чем от высылки в российскую провинцию для народовольца.
Где?! Где описание трагедии распада личности не только выдающейся — это-то у нас на Руси постоянно, но и — иновремённой? Наливающей себе трясущимися пальчиками первый утренний стаканчик, и благостно расслабляющейся после «вздрога». С тем, чтобы в очередной, бесконечно сотый раз, поделиться с безответными домашними воспоминаниями о том, как он хорошо жил прежде, восемьсот лет вперёд.
Как ни странно кому-то, но попаданцы — тоже люди. «Ничто человеческое нам не чуждо». Включая: «кто потеряет место… попадет в деревню… спивается…».
«Место» я потерял при «вляпе», «вляпнулся» — в «деревню»… Спиться, что ли?
Спиться у меня не получается. Я уже извинялся: это личное. Нормальный попаданец таких проблем не имеет, может спокойно опохмелиться прямо с утра.
«На Руси люди пьют только один раз. В детстве. Потом всю жизнь опохмеляются» — русское вековое наблюдение.
Мужики! Простите меня! Но я… наверное, я недостаточно русский человек. Пробачьте, будь ласка! «Будьмо» — произносил, «лехаим» — говорил, «поехали» — повторял непрерывно… Ещё пробовал армянский «хми», немецкий «прозит» и финский «кипеж». Опохмеляться… — не, не понравилось. А уж когда и рвотный рефлекс пропал…
Ску-у-шно. Даже спиться не могу.
Наряду с отсутствующим рвотным рефлексом моему алкоголизму мешает четвёртый базовый инстинкт — любопытство. Глупое, детское… Утраченный уже «золотым миллиардом» атавизм, случайно сохранившийся в моей лысой головёнке.
У меня этот «атавизм» — профессионально-национальный.
Всякая разработка начинается с любопытства, с вопроса: «а что будет если…?». Это — не собственно инженерия, проектирование. Это рацухизация, исследование, оптимизация, легальное уклонение от налогов…
