Однако отступать Бруно не привык. Одежда чужака была не из дешевых, правда, несвежей и слегка помятой. Но даже если тот снял ее с чужого плеча, то и кошелек прибрал тоже. Только конченый идиот, раздевая кого-то, оставит ему деньги.
Фремде смерил Бруно холодным взглядом серых глаз. Взгляд попрошайке не понравился. Он не был злобным или неприязненным, он был каким-то… пустым и безжизненным.
Маэстро располагающе улыбнулся, раболепно поклонился со всей возможной неуклюжестью, выказывая, что хоть и тяжко это делать, но он все равно это сделал.
— Кхаам, сай-иде, — приветствовал он. После краткого раздумья Бруно все-таки решил, что на всякий случай стоит начать с ломаного кабирского.
Чужак никак не отреагировал.
Он был высоким, широким в плечах и крепко сложенным, смуглым, хотя смуглость объяснялась скорее южным солнцем, нежели природой. Короткие волосы, поредевшие на темени, и неопрятная борода были темно-русыми, а грубые черты лица и вовсе вводили Бруно в ступор: чужак мог сойти и за этельца, и за ландрийца. Пожалуй, единственное, в чем Бруно не сомневался, — в наличии застаревшего шрама, рассекавшего бровь и щеку под правым глазом фремде. Все остальное как-то смазывалось, стоило лишь моргнуть.
— Маркхаам бихкрум Аль-Анура, сай-иде, — продолжил попрошайка, вкладывая все свои навыки красноречия. — А-ша аста-даэм сай-иде ан се?
Незнакомец немного помолчал, не сводя с Бруно глаз. Маэстро неуютно поежился.
— Сухак-Шари. Где она? — наконец спросил фремде.
Бруно озадаченно нахмурился. «Сухак-Шари» называли кабирский квартал, куда мало кто из не-кабирцев совался по собственной воле. Местная диаспора не жаловала чужаков, которым в лучшем случае сулило остаться без денег, а в худшем — оказаться в ближайшей канаве с проломленной головой или на невольничьем рынке Ту-Джарры. Хотя фремде вполне мог сойти там за своего.
— Ну, — почесал за ухом Бруно, — самый простой способ пойти на Прибрежную да нанять извозчика. Любой отвезет вас куда надо за… пару зильберов.
— А сложный? — спросил незнакомец.
Маэстро широко улыбнулся не без доли тщательно скрываемого злорадства.
— Сложный? — в задумчивости протянул он. — Это сложно, сай-иде. Это мне битый час объяснять, как всю Анрию пройти…
Хоть Бруно внимательно следил за незнакомцем, он так и не понял, как и когда в руке у того появилась монета. Чужак подбросил ее на большом пальце. Глаза попрошайки осчастливил серебряный блеск.
— Идите прямо, сай-иде, — с готовностью подсказал он. — Как Рыбный пройдете, сверните на Коралловую. Поступите мудро, если не станете задерживаться там и откажитесь оценить тамошние заведения. Вернее всего, вам набьют морду или того хуже, подцепите чего нехорошего — на тамошних девок смотреть боязно, не то что трогать. С Коралловой вам надо выйти на Широкую и пройти ее всю, никуда не сворачивая. А уж там, как Широкая кончится, чуть-по-чуть через Мраморную с Дальним и придете на Хакирский конец… ой, то есть Сукхак-Сшари. Только это взаправду пол-Анрии пройти, — предупредил Бруно. — Часа три, ежели на своих двоих топать да быстрым шагом.
Фремде снова подбросил монету на пальце.
— Только не вздумайте с Мраморной сворачивать на Белую, — добавил Маэстро. — Хоть так и покороче оно выйдет, но там район риназхаймских начинается, а риназхаймские не любят кабирцев, сельджаарцев, гутунийцев, мушерадов, сыроедов, негальцев, гистонцев…
Незнакомец едва заметно нахмурился.
— Ну, они вообще никого не любят, ежели честно, — виновато развел руками Бруно, — но саабиннов больше всех.
— Не саабинн, — возразил незнакомец.
— А одеты, как они. Вот за шмотки и прирежут. Или просто так.
Чужак молча подкинул монету Бруно.
Попрошайка поймал ее с завидной ловкостью и тщательно осмотрел. Серебряная накуда, настоящая.
Однако порадоваться удаче он толком не успел: нарастающий со стороны порта гул вылился в чудовищно фальшивую песню, которую горланила пара десятков глоток вывалившей на Рыбный прогон пестрой толпы разномастных матросов. Бруно переменился в лице, торопливо сунул монету в карман и попятился, освобождая дорогу. Фремде замешкался, глядя на приближающуюся толпу без особого интереса. Шедший во главе толпы матрос, громче всех нескладно орущий что-то об известных частях женского тела, бесцеремонно толкнул незнакомца, но успеха добился лишь потому, что чужак благоразумно отступил сам. Бруно тут же забыл о незнакомце и принялся глуповато улыбаться, делая короткие поклоны проходящим морякам. Из толпы к его ногам полетели редкие монетки. Нищий громко благословил щедрость, хоть его никто не услышал, бухнулся на колени и принялся собирать милостыню.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда же поднялся, довольный уловом, то обнаружил, что незнакомец исчез. Бруно похлопал глазами, посмотрел вслед удаляющейся толпе и озадаченно почесал за ухом. Вдруг охваченный какой-то смутной суеверной тревогой, поспешно залез в карман и к собственному облегчению нащупал серебряную накуду.
Он снова огляделся по сторонам, удостоверился, что никто не смотрит, украдкой достал монету из кармана и взглянул на нее еще раз. Да, накуда и самая что ни на есть настоящая, а накуда это не имперская крона. Накуда в цене покрепче будет.
Бруно широко улыбнулся, сверкая дыркой на месте переднего верхнего зуба. День начался отлично. Ему повезло, что он встретил этого чудака с полными карманами накуд, у которого на физиономии написано…
Маэстро вновь почесал за ухом, напрягая память. В Анрии необходимо хорошо запоминать лица — рано или поздно кто-то подойдет и спросит, не видел ли ты такого-то и такого-то? Если вспомнишь, где и когда видел, это всегда лишняя монетка и хорошее отношение с коллекторами Беделара. Но Бруно, как ни пытался, припоминал только общие размытые черты. Единственное, что навязчиво всплывало в памяти, это неприятный, пустой и безжизненный взгляд.
Бруно отогнал тревожные мысли, распихал улов по карманам и, придав себе как можно более жалостливый вид, заковылял в порт.
Глава 2
Имперский проспект — улица, площадь, бульвар — был таким же неотъемлемым атрибутом любого успешного города, как и что-то с названием «Империя». Как правило, это была самая чистая, светлая и живописная его часть, и Анрия не отставала от других городов. Львиная доля богатств Гарнунского моря так или иначе оседала в Анрии и прилипала к чьим-то рукам вот уже не одно столетие, а поскольку у любого богатого, влиятельного человека рано или поздно просыпается тяга к прекрасному, Имперский проспект с первых лет своего существования обрастал домами с причудливой архитектурой. А так как богатые и влиятельные люди не сильно любят ходить далеко, то вскоре все элитные заведения перекочевали на Имперский проспект, ставший местом главного сосредоточения светской, культурной, духовной и деловой жизни. Так, гостиница «Империя» соседствовала с ресторациями и летними кафе, где за чашечку чая выкладывали годовой доход анрийского рыбака, торговый двор братьев Аринье оброс самыми надежными в мире милалианскими банками, к которым примостились торговые конторы известных купеческих фамилий. На прилегающей к проспекту площади Трех Вильгельмов возвышался роскошный собор Мученика Фортия, постройка которого ярко отразилась в народных песнях вроде «Сколько денег в яму ни бросай» или «Кирпичики да мрамор», Музыкальная площадь была знаменита Морским театром, славным, правда, больше своими молодыми актрисами, нежели постановками. Ну и нельзя забыть сад герцогини Анны, в котором были собраны шедевры античной и новой скульптуры, а также дворцы аристократии, деловых людей, банкиров и предпринимателей, где гремели пышные балы и званые ужины. И все это сверкало, блистало, кричало о роскоши, достатке и жизни, которой достойны лишь избранные. На мостовых Имперского проспекта не встретишь нищих и грязных оборванцев, да и простые люди здесь появлялись не так часто. Проспект был предназначен для богатых нарядов и дорогих экипажей, которые должны вызывать зависть у окружающих и служить темой для пересудов и сплетен.
