И благодарно коснувшись пальчиками его плеча, Женя сделала его на несколько дней счастливым, а сама помчалась дальше.
Путь ее лежал теперь к Лике.
И это должен был быть самый трудный, но очень важный визит.
Если бы он оказался безуспешным, все три предшествующих встречи потеряли бы всякий смысл.
Надо было попробовать убедить главного свидетеля в пользу Олега наконец заговорить.
Глава 6 Лика
Лика встретила Женю в красивом халате – не в таком, который спешно снимают при звонке в дверь и чем-нибудь заменяют, а наоборот – таком, в котором гостей принимают.
Точнее же говоря, это было самое настоящее, темно-синее с золотом японское кимоно, из Японии и привезенное.
Женю Лика (для незнакомых – Лидия) увидела впервые и встретила – после ее звонка с просьбой повидаться – мило и дружелюбно, с живой улыбкой на очень и очень привлекательном, по мнению многих, лице, окаймленном белокурыми прядями. Они красиво загибались с обеих сторон почти к подбородку.
Но по мере того, как Женя быстро, но не спеша и не тараторя, очень толково излагала причину и цель своего визита, улыбка с Ликиного лица сползала. А в конце Жениной речи девушка, казалось, вообще постарела лет на десять.
– Я думала, кассационный суд его оправдает, – пролепетала она.
Надо отдать Лике должное – не задавая лишних вопросов, она тут же согласилась написать все то, о чем Женя ее просила. И ушла в другую комнату писать.
Женя в это время сидела в холле и играла с котом Грэем.
Это был тот еще котик! Дело в том, что Лика недавно уезжала в Европу на месяц, а Грэя на это время с восторгом согласилась взять к себе ее однокурсница, остававшаяся на лето в Москве, – кореянка Соня (настоящее ее имя было, конечно, иным, но она настаивала, чтобы московские друзья звали ее именно так). А когда Лика вернулась и позвонила, чтоб забрать кота, Соня смущенно сказала, что Грэю было очень жарко и она вызвала специального парикмахера, чтобы тот его постриг.
– Как – постриг? !
– Ну, у нас всегда стригут котов летом. Это художественная стрижка. Очень красиво.
– Всего-всего постригли?!
– Нет, не всего. На голове и на лице он пушистый. И на хвосте тоже.
И вот теперь этот невиданный в московских краях голый кот выгибал спину с обнаружившимися на короткой шерстке шикарными серебристо-серыми мраморными разводами, поднимал пушистый хвост трубой и только что не подмигивал, жмурясь всем своим пушистым лицом, желая спросить: «Ну и как я вам нравлюсь?»
Лика вышла заплаканная.
– Возьми, Женя.
Она протянула исписанные листы бумаги, уже вложенные в прозрачный файл.
– Сделай где-нибудь ксерокс, прежде чем отдашь. Пусть у меня копия будет. А то я без копирки писала, как-то не подумала – привыкла на компьютере. Ты веришь, что еще можно что-то сделать?
– А ты веришь, что нельзя, да? – Лика казалась такой юной, что у Жени не повернулся язык называть ее на вы. – Значит, мы с тобой будем жить-поживать и добра наживать – а Олег пусть сидит в тюрьме? Станет там взрослым дядькой, потом стариком? Да?!
У Лики снова закапали слезы. Она стала промокать их не бумажным платочком, как все или почти все, а маленьким изящным батистовым.
Женя не стала ей говорить того, что само напрашивалось на язык: если бы тогда Лика сделала то, что сделала сейчас, – сегодня ей, скорей всего, не пришлось бы плакать. Не стала говорить, потому что знала – Лика и сама это понимает, потому и плачет.
Впрочем, возможно, для Ликиных слез были и другие причины. На ее столике стояла маленькая, в тонкой рамке фотография красивого темноволосого молодого человека. Это был не Олег. И мы совсем не знаем того, что, возможно, хорошо представляла себе Лика, – как именно прореагирует этот появившийся за последние месяцы в ее жизни человек на ее откровенные показания относительно одного мартовского вечера.
В этих показаниях помимо несомненного Олегова алиби была и еще одна важная деталь. Самым главным было упоминание о старой замызганной куртке, в которой был Олег в тот злополучный вечер. Женя считала, что еще есть шанс найти упомянутую Ликой записку Олега. Если бы речь шла о новой куртке – можно было бы, в сущности, и не ехать. Пока мы не можем, к сожалению, выразиться яснее, но обещаем, что постепенно все прояснится.
Теперь оставалось добежать до телеграфа и дать несколько телеграмм (e-mail'a – или емелек, как предпочитали говорить Женины друзья и одноклассники, в тех домах, куда направлялись телеграммы, еще не было). Там же на почте – сделать ксерокс с Ликиных показаний. И позвонить с переговорного пункта – с домашнего телефона она звонить не хотела, чтобы потом, когда придут счета, не вести ненужных разговоров с родителями про звонки в разные города и поселки. А с мобильного звонить по межгороду дорого, а тратить деньги перед дальней дорогой, которая ей предстояла, было совсем ни к чему.
Пока Женя сидела у Лики, на улице сильно похолодало. Прошел ливень, еще моросило, и резкий ветер обдавал холодными меленькими каплями лицо.
Ближайшим было метро «Профсоюзная». На захлюзданном каменном полу в продувном переходе, в котором и на секунду трудно задержаться из-за пронизывающего ветра, белел затоптанный белый квадратик.
Неизвестно почему Женя наклонилась на бегу и подняла его. Это была ее фотография.
Глава 7 «Не пилите опилки!»
Если бы некто взялся специально разыскивать двух тринадцатилетних девочек, разительно отличных одна от другой, то не нашел бы более подходящей для этого пары, чем Женя и ее любимая подружка Зиночка Опракундина. Воистину можно было бы сказать о них бессмертными пушкинскими строками, разученными за полтора с лишним века десятками поколений: «Они сошлись: волна и камень, / Стихи и проза, лед и пламень / Не столь различны меж собой».
Главным занятием Зиночки было горестное сожаление о прошлом – и только что минувшем, и очень давнем. То и дело раздавались ее певучие (голос у Зиночки звучал очень приятно) причитания:
– Ой, надо было мне не так сделать!
– Ой, зачем только я это сделала?
– Как жалко кошелечка! – А когда ты его потеряла? – В первом классе.
– Эх, если бы я купила не это, а то!..
– Ах, ну почему родители не учили меня музыке?
(Хотя, заметим в скобочках, прекрасно знала, почему – во-первых, дома не было инструмента, во-вторых, денег, в-третьих, не имелось в наличии ни малейшего Зиночкиного желания – напротив, налицо была готовность изо всех сил противиться такому намерению, и родители сдались заранее, не пожелав ввязываться в изнурительную войну: они знали Зиночкину твердость в отстаивании своих интересов.)
Она без конца горевала о том, что если бы не то и не это, то ее жизнь сложилась бы прекрасно. А теперь – чего уж... Женя, наоборот, каждый день, едва ли не с трех лет, а по уверениям папы, и раньше, стремилась подчинить себе обстоятельства. (Она еще ходить не начала, а папа утверждал, что эта девочка всегда прекрасно знает, чего хочет.) Зиночка же начинала день с того, что заранее пасовала перед грядущими обстоятельствами, заранее уверенная, что уже поздно что-либо изменить. Это, впрочем, не мешало ей быть с первого класса круглой отличницей, чем Женя могла похвастаться только начиная с седьмого, когда, по выражению папы, взялась за ум.
Как-то в однодневном походе не оказалось с собой в лесу достаточно воды. Всех мучила жажда, но причитала одна Зиночка. Женя умудрилась достать для нее воды и напоить, и вскоре сзади послышался стон:
– Ах, как же я хотела пить!..
Точно такой же была и мама Зиночки. Если к ней приходила соседка выпить чашечку кофе (который, надо отдать должное, Зиночкина мама варила на пять с плюсом), то вскоре любой, кто стал бы подслушивать, услышал:
– Ах, я теперь понимаю, что напрасно отдала Зиночку в английскую школу – надо было во французскую!
Она объясняла – и вполне убедительно, – что во французской школе «совсем другая атмосфера – понимаете, французский люди сегодня учат для собственного удовольствия, а английский – для бизнеса. Большая разница!» Все было правильно, кроме одного – обсуждать эту тему не имело уже никакого смысла. На этот счет есть, кажется, как раз английская пословица, которая переводится – «Не пилите опилки!»
Женя обычно тщательно обдумывала свои решения – по любому поводу, от мелкой покупки до серьезных поступков. Но уж приняв решение и выполнив его, она, в отличие от Зиночки, никогда не предавалась бесплодным сетованиям – даже если решение оказывалось в результате не самым удачным. В этом случае она думала только о том, как свести на нет или уменьшить обнаружившийся вред. То есть – не о прошлом, а о будущем.
Любимым занятием Зиночки после уроков, которые она готовила молниеносно, было влезть в Интернет и висеть в нем, главным образом в чате. С особенной страстью она предавалась этому разговору всех со всеми в реальном времени по воскресеньям. И каждую субботу, расставаясь, спрашивала Женю:
