Тем временем Капская колония, несмотря на эти отделения, процветала, и её население — англичане, немцы и голландцы — к 1870 году превысило двести тысяч человек, при некотором преобладании голландцев. Согласно колониальной политике либеральной партии Великобритании, пришло время обрезать поводок и позволить молодому государству самому вести свои дела. В 1872 году ему предоставили полную автономию, губернатор, как представитель Королевы, сохранил формальное, неиспользуемое право ветирования законодательства. По этой системе голландское большинство колонии могло (оно так и сделало) привести к власти своих представителей и руководить в соответствии с голландскими традициями. Уже была восстановлена голландская судебная процедура, и голландский язык наравне с английским получил в стране статус официального. Исключительная терпимость этих мер и последовательность их осуществления, как бы ни противоречили они представлениям англичан, послужили одной из главных причин, по которой в Капской колонии так сильно стали негодовать по поводу притеснения британских поселенцев в Трансваале. Голландское правительство управляло британцами в британской колонии, в то время как буры не желали допускать англичанина до выборов в муниципальный совет города, который он сам построил. К сожалению, однако, несведущий бурский фермер продолжал воображать, что его южные родственники находятся в рабской зависимости, так же как отпрыск ирландского эмигранта все ещё рисует себе Ирландию под гнётом карательных законов и чуждой церкви.
В течение двадцати пяти лет после Сэндриверской конвенции бюргеры Южноафриканской Республики вели напряжённое и бурное существование, непрерывно сражаясь с неграми и, время от времени, друг с другом, иногда совершая неудачные нападения на небольшую голландскую республику на юге. Субтропическое солнце производило новые ферменты в спокойной фризской крови, создавая народ, который соединил темпераментность и раздражительность юга с грозной стойкостью севера. Страстная энергия и горячие амбиции порождали междоусобицы и соперничество, достойные средневековой Италии, и история раскольнических маленьких общин живо напоминает главу из Гвиччардини[8]. Последовала дезорганизация. Бюргеры не желали платить налоги, и казна была пуста. Одно агрессивное племя кафиров угрожало им с севера, зулусы — с востока. Английские сторонники преувеличивают, представляя, будто наше вмешательство спасло буров, поскольку нельзя прочесть их военную историю и не увидеть, что они являлись достойными соперниками зулусам и секукуни вместе взятых. Однако, безусловно, масштабное нашествие надвигалось, а разбросанные фермы были так же открыты для кафиров, как наши фермерские усадьбы в американских колониях, когда индейцы выходили на тропу войны. Сэр Теофилес Шепстон, британский комиссар, после трехмесячного изучения разрешил все вопросы формальной аннексией страны. Тот факт, что он овладел ею отрядом человек в двадцать пять, показывает его искреннее убеждение в том, что не следует опасаться какого-либо вооружённого сопротивления. Таким образом, тогда, в 1877 году, была полностью аннулирована Сэндриверская конвенция и открыта новая глава в истории Юга.
В тот момент не чувствовалось какого-либо сильного неприятия присоединения. Людей угнетали проблемы, они устали от раздоров. Президент Бюргере подал официальный протест и поселился в Капской колонии, где получал пенсию от британского правительства. Меморандум против аннексии собрал подписи большинства бурских жителей, однако существовало значительное меньшинство, которое придерживалось противоположной точки зрения. Сам Крюгер принял оплачиваемую должность при правительстве. Все говорило за то, что люди, если управлять ими разумно, успокоятся под британским флагом. Утверждают даже, что они сами попросили бы о присоединении, если бы мы немного повременили. При безотлагательном учреждении конституционного правительства, возможно, даже самые непримиримые из них склонились бы к тому, чтобы исторгать свои протесты в избирательные урны, а не в тела наших солдат.
Однако империи всегда не везло в Южной Африке, и в этом случае — особенно. Хотя и не по недобросовестности, а просто вследствие загруженности и медлительности, данные обещания не были выполнены безотлагательно. Наивные простые люди не понимают методов наших дипломатичных ведомств и считают уклончивость бюрократизмом и тупостью. Если бы трансваальцы подождали, они бы получили свой фолксраад и все, чего желали. Однако британскому правительству требовалось уладить некоторые другие местные вопросы, избавиться от секукуни и разбить зулусов, прежде чем приступать к выполнению своих обещаний. Эта проволочка вызвала острое негодование. К тому же мы неудачно выбрали губернатора. Бюргеры — простодушная братия, и они любят время от времени посидеть за чашечкой кофе с неравнодушным человеком, который старается ими руководить. Триста фунтов стерлингов в год на кофе, выделяемые Трансваалем своему президенту, отнюдь не проформа. Мудрый руководитель будет разделять дружелюбные и демократичные обычаи народа. Сэр Теофилес Шепстон делал это. Сэр Оуэн Ланион — нет. Не было ни фолксраада, ни кофе, и народное недовольство быстро нарастало. За три года британцы разбили две угрожавшие стране орды дикарей. Финансы тоже были восстановлены. Аргументы, делавшие присоединение привлекательным, были ослаблены той самой властью, которая больше всего была заинтересована в их усилении.
Нельзя переусердствовать в подчёркивании, что при этой аннексии, отправной точке наших проблем, Великобритания, как бы она ни ошибалась, не имела явного эгоистического интереса. В те дни ещё не было ни копей Ранда, ни чего бы то ни было, чтобы прельстить самых алчных. Пустая казна и две войны с аборигенами — вот все, что мы получили. Все действительно считали, что страна находится в чересчур расстроенном состоянии, чтобы управлять своими делами, и превратилась, вследствие слабости, в кошмар и угрозу для соседей. В нашем поступке не было ничего низкого, хотя он, возможно, являлся и опрометчивым, и своевольным.
В декабре 1880 года буры восстали. Каждая ферма выставила своих стрелков, место сбора находилось возле ближайшего британского форта. По всей стране фермеры взяли в осаду наши небольшие отряды. Стандертон, Претория, Почефстром, Лиденбург, Ваккерстроом, Рустенберг и Марабастад — все были окружены, и все продержались до конца войны. На открытой местности нам везло меньше. Под Бронхорст-Спруитом небольшой британский отряд захватили врасплох и расстреляли без потерь со стороны противника. Оперировавший хирург оставил запись, что в среднем количество ран составило пять на человека. Под Лаингс-Неком уступавшее в численности соединение британцев предприняло попытку взять штурмом высоту, удерживаемую бурскими стрелками. Половина наших солдат погибла и получила ранения. Исход столкновения под Ингого можно назвать неопределённым, хотя мы понесли более тяжёлые потери, чем враг. И наконец, поражение у Маджуба-Хилл, где на горе четыреста пехотинцев были разбиты и сброшены толпой снайперов, которые подошли, скрываясь за камнями. Все эти события являлись не более чем столкновениями, и если бы за ними последовала конечная британская победа, их теперь вряд ли бы кто-нибудь помнил. Однако факт в том, что эти столкновения достигли своей цели, что и придало им преувеличенное значение. В то же время они могут возвещать о наступлении новой военной эры, потому что сделали очевидным факт, — правда, слишком плохо нами усвоенный, — что солдата делает стрельба, а не строевая подготовка. Поражает, что, получив такой опыт, британские военные власти продолжали предоставлять для стрельб только триста патронов в год и поощрять механистическую стрельбу залпами, которая не подразумевает никакой конкретной цели. С опытом первой бурской войны, немногое было сделано (как в тактике, так и в стрелковом деле), чтобы подготовить солдата ко второй. Значение конного стрелка, меткая стрельба на разную дальность, искусство укрываться — на все одинаково не обратили никакого внимания.
За поражением у Маджуба-Хилл последовала полная капитуляция правительства Гладстона[9], поступок как самый малодушный, так и самый благородный в новейшей истории. Большому человеку трудно отпустить небольшого, пока не нанесён удар, но когда большого уже трижды сбили с ног — это ещё труднее. Превосходящие британские силы были на месте, и командующий объявил, что враг у него в руках. Эти фермеры уже нарушали наши военные расчёты, и, возможно, задача Вуда и Робертса оказалась бы труднее, чем они предполагали, но, по крайней мере на бумаге, все выглядело так, будто врага можно разбить без особых осложнений. Так считала общественность, но, тем не менее, она, как и политики, согласилась остановить поднятый меч, несомненно, по моральным и христианским соображениям. Народ считая, что аннексия Трансвааля была явной несправедливостью, что эти фермеры имели право на свободу, за которую сражались, что для великой нации недостойно продолжать несправедливую войну ради военного реванша. Это было проявлением высокого идеализма, но его результат не вдохновляет на повторение подобного.
