— За всю жизнь мне не пришлось увидеть исключение из сего правила.
С той поры Синапериб стал для Лессиры неугодным человеком. Пусть ей, царской дочери, он не причинил, да и не мог причинить! никакого вреда, но его пренебрежительный тон, с которым он рассуждал о женщинах вообще, стал оскорбительным лично для Лессиры. В ее присутствии никто не должен сметь принижать женских достоинств, только лишь потому, что она, Лессира — единственная дочь царя Атлантиды — является женщиной. В ее присутствии каждый должен быть почтителен и предупредителен. И плохо то, что отец позволяет своим подданным быть ближе, чем следовало бы. Его дело управлять и повелевать, а не беседовать за кубком виноградного вина с теми, кто должен склонять спину в почтительном поклоне.
Впрочем, спокойная и размеренная жизнь процветающей Атлантиды ни единого раза не дала Лессире повода усомниться в величии царской власти. И потому сегодня она с несказанным удивлением восприняла слова отца о том, что в прогулке по Аталле ей следовало взять с собой охрану. Зачем охрану? Кого опасаться ей, дочери повелителя страны? По своему обыкновению Лессира не стала перечить отцу, но поступить она была намерена по-своему.
Вернувшись в свои покои, она приказала Назире, своей верной служанке, собираться в дорогу Назире. Она за многие годы привыкла к своенравному характеру Лессиры, научилась говорить с ней уважительно, но без подобострастия, привитого уже почти всем дворцовым слугам.
— Куда госпожа намерена отправиться сегодня?
— Недалеко. Прогуляемся с тобой по отдаленным поясам Аталлы.
— Вдвоем? — слегка удивилась Назира.
— Почему тебя это удивляет? Разве и раньше мы с тобой не выходили из дворца вдвоем? — Лессира, недовольная возражениями, изогнула тонкие брови, а в изумрудных глазах появились огненные искры.
— Осмелюсь напомнить госпоже, что времена настали смутные.
— Я не боюсь каких-то пахарей, недовольных своей жизнью. Что мне до них? Ты что ли их боишься? — грозно спросила Лессира.
— С моей госпожой мне нечего бояться.
— То-то же. Собирайся!
— Какое платье приготовить госпоже?
Лессира задумалась. Ей вдруг в голову пришла мысль одеться в обычное льняное платье, какие носят простые горожанки, чтобы никто ее не мог узнать. Так ей, оказавшись в самой гуще обыденной жизни Аталлы, легче будет наблюдать за тем, что происходит на улицах и площадях столицы Атлантиды. Мысль эта, неизвестно откуда прилетевшая к ней, понравилась Лессире, она едва заметной, лукавой улыбкой тронула ее розовые губки, зажгла озорные изумрудные искорки в глазах. Она быстро сменила свой изысканный наряд на светлое льняное платье, которое принесла расторопная Назира, легкая короткая туника небрежными волнами ниспадала ей на плечи. В новом платье Лессира и вправду стала похожа на обычную жительницу Аталлы — дочь мелкого земледельца или ткача. Впрочем, ее высокое происхождение все-таки было бы заметно для пристального глаза, его выдавала гордая осанка, величественный взгляд, с каким Лессира по обыкновению смотрела на приближенных, да и сама посадка ее головы с копной белокурых пышных волос, перехваченных гребнем с яркими глазками драгоценных камней, удивила бы внимательного горожанина особой утонченностью и изяществом.
— Что ты так смотришь на меня, Назира? — нахмурив брови, спросила Лессира, встретившись с необычайно пристальным взглядом своей служанки.
— Простите, госпожа, — несмело молвила Назира, — но и в этом платье вы не похожи на простую горожанку.
— Почему? Что тебя смущает?
— Пожалуй, стоит убрать ваш прекрасный гребень.
— Хм, ты предлагаешь мне освободить волосы? — Лессира в задумчивости коснулась рукой волос, она редко давала им свободу, даже во дворце она не ходила простоволосая. И вот теперь Назира ей советует именно так выйти на люди. Но она ведь не желает сегодня быть узнанной кем бы то ни было, она хочет почувствовать себя обычным человеком, свободным от всех условностей ее высокого происхождения. Значит, так тому и быть. — Да, ты права! Так будет лучше!
Они вышли из дворца, не встретив на своем пути ни единого человека. Шагая по белоснежной мраморной галерее, Лессира ощущала необыкновенную радость. Солнце косыми лучами устилало ее путь яркими бликами, они нежно касались ее ног, играли на красивых изящных руках. Она шла грациозно и легко, неслышно ступая своими маленькими ногами, перехваченными двумя тончайшими полосками сандалий.
Лессира любила появляться в столице, ее восхищало собственное присутствие в Аталле с городскими широкими, мощенными красным и белым камнем площадями, величественными дворцами, утопающими в зелени эвкалиптовых рощ, тихими и спокойными улицами с чередой домов и раскидистых садов, крикливой и многоголосой рыночной площадью, соседствующей с самим морским портом Атлантиды, куда каждый день из чужих земель прибывают корабли с богатым товаром. Наблюдая жизнь Аталлы, — кипучую и размеренную, простую и величавую, — ее сердце пьянило ни с чем не сравнимое чувство собственной власти, она чувствовала себя повелительницей мраморного великолепия столицы, ее тенистых аллей и садов. На улицах и площадях Аталлы, она, узнаваемая атлантами, гордо вскинув голову, несколько снисходительно принимала их почтительные поклоны и восхищенные взгляды.
Но сегодня, решив остаться незамеченной, она сознательно отказывалась от восхищения и почтения своих подданных, тешивших ее царское самолюбие. Может быть, поэтому предчувствие необычных ощущений сегодня особенно волновали ее кровь.
Громада белокаменного дворца стала медленно отступать позади их силуэтов — легких, почти прозрачных в ярком свете солнечных лучей. Лессира в сопровождении своей служанки ступила на белый мрамор источающих прохладу ступеней лестницы, ведущей к самому каналу. Здесь их ждала остроносая ладья с изогнутыми головами змеев, безмолвно и неподвижно устремившими свои слепые глазницы куда-то вдаль. Лодка с белокрылым палантином, трепетавшим на ветру, едва заметно покачивалась на зыбкой прозрачной поверхности канала. Лессира остановилась в задумчивости на последней ступени мраморной лестницы, к самому краю которой нежно и ласково подступала водная гладь. Ей осталось сделать только шаг, опереться об руку кормчего, уже с поклоном протягивающего ее, ступить своей маленькой ногой на шаткую поверхность ладьи и оказаться под прохладным пологом палантина. Но появившиеся сомнения удерживали ее от этого. Она вдруг поняла, что раз уж она выбрала сегодня для себя образ простой горожанки, которая ни для чьего пристального взгляда не должна стать добычей, то ладья ей не подойдет, — ей нужна другая лодка, проще и неприметнее.
Она властным жестом отклонила руку кормчего, и, бросив несколько отрывочных слов, приказала ему взять другую лодку. Тот безропотно повиновался — быстрым взмахом весел отогнал ладью к дальнему краю мраморной лестницы, туда, где на ее высоком парапете застыл гордый лев. Казалось, не прошло и мгновения, как он осторожно уже причаливал к самому краю ступени остроносой неприметной пирогой. Лессира, удовлетворенная его находкой, кивнула и подала руку. Кормчий почтительно осведомился, угодно ли будет госпоже пересечь какой-то из портов, или же она ограничится плаванием по одному лишь этому каналу. Лессира, немного морщась от яркого солнца, ответила, что хочет побывать на самом дальнем поясе Аталлы. Обнажив в широкой улыбке свои белые зубы, кормчий с готовностью погрузил весла в воду и сделал ими первый взмах. Лодка слегка качнулась и медленно поплыла по глади канала.
Глава 3
Дворец Верховного жреца бросал изогнутую тень на мраморные ступени широкой лестницы, поднимавшейся от самого начала стройной аллеи могучих эвкалиптов. Хронос тяжело шагал по ровным и гладким ступеням, его пурпурная мантия, перекинутая через плечо, медленно тянулась за ним. Каждый шаг по нагретой солнцем мраморной тверди давался ему с трудом, печаль и тоска неимоверной тяжестью лежали на сердце, невидимыми путами стягивали ноги его, так что превозмочь каждое возникающее перед ним препятствие можно было только с большим усилием и душевной болью.
Наконец, он взошел на самую вершину дворцовой лестницы. Как когда-то давно, когда также с тяжелым сердцем шел к Верховному жрецу, он оставил свою свиту у дворца, перед колоннадой из красного гладкого камня, а сам направился к массивным дверям, венчающим широкую галерею, где, застыв в почтительном полупоклоне, его уже ждал служитель дворца Верховного жреца. Он отворил дворцовую дверь и Хронос неторопливо ступил под его сень.
В жилище Верховного жреца ничего не изменилось, прошедшее время не наложило ни малейшего следа на внутреннее убранство. Подвластными времени оказались только люди. Хронос отметил про себя, как изменился облик Верховного жреца, с которым они после их давнишнего разговора встречались лишь несколько раз, да и то уже давно, морщины мелкой сетью легли на его одухотворенное лицо, голубые глаза поблекли и, казалось, потухли, теперь они с усталостью и отрешенностью смотрели на мир.
