стою. Одевайся.
Лаголев, покаянно сгибаясь, просунул руки в рукава.
Мимо прошла пожилая женщина в очках и кудряшках, качая на ценники головой. Натура Кярима Ахметовича взяла верх над желанием усовестить нерадивого работника.
— Цена не нравится, да? — взмыл он над пирамидкой помидоров. — Скидку даю! Хорошую скидку, девушка! Купи помидор, сочный, вкусный, как ты!
Женщина махнула на него рукой.
— Какая я вам девушка? Бабушка я уже.
— Ай, как хочешь!
Кярим Ахметович, растеряв энтузиазм, тяжело опустился на бетон с полки, на которую забрался ногой в сандалете.
— Что за люди? — пожаловался он Лаголеву. — Ты к ним с хорошим словом, а они у тебя не то, что купить ничего не могут, остановиться не хотят.
— Время такое, наверное, — сказал Лаголев.
— Ай, Саша! — эмоционально заметил Кярим Ахметович. — Тебе ли говорить о времени? Ты опоздал, подвел меня!
— Но…
— Все, стой, продавай. Ценник видишь? Вот. Одна помидорка лишний — не страшно. По товару Левончика проси, он подвезет, что надо. Все есть, черешни нет. Я, если что, у шашлычной на заднем дворе.
— Их там две.
Кярим Ахметович, удаляясь, пожал плечами.
— Мне и там, и там рады.
— Я понял.
Напоследок Кярим Ахметович указал пальцем в небо. То ли Бог следит за тобой, Саша. То ли, «видишь, какую умную мысль сказал».
Лаголев застегнул халат на две пуговицы. Он еще пах женскими духами Гульнар. Что продаем? Все продаем.
Обойдя стол, Лаголев проверил ценники, поздоровался с Рахматуллой, стоящим за местом номер тридцать два, затем устроил небольшую ревизию электронным весам и запасам на полках под прилавком.
Люди шли мимо. Впрочем, какие же это люди? Это потенциальные покупатели, обладатели кошельков и бумажников. Звериный оскал измененной реальности — вместо людей видеть денежные знаки, которыми они могут с тобой поделиться.
Как всегда пришлось сделать над собой усилие, чтобы выпихнуть из горла первые слова:
— А кому помидоры? Красные!
Показалось, эхо зазвенело под фермами, устроив перекличку с воробьями. Но дальше пошло легче.
— Покупайте огурцы, редис, зелень!
Ничего-ничего, думал Лаголев, хочешь жить, умей вертеться. И так все орут, слева орут, справа орут, над головой орут. Чем я хуже?
Кто виноват, что это у тебя, в думалке твоей, стоит психологический барьер? Родители виноваты? Светлое прошлое? Или коллективное бессознательное? Не любишь драть горло? Научат. Жизнь научит. Ах, тебе казалось, что это неприлично? Коробит тебя? Извините — вас. Конечно же, вас. Коробит вас?
Топор в руки — и вперед.
Тут ведь как? Тут или примиряешься с действительностью, или сходишь с ума и гоняешь кого-нибудь по сугробам.
— Подходите! Подходите! Помидоры розовые, мясистые! Бычье сердце! Астраханские! Черри! Идеальные для засолки огурцы. Без горечи!
Люди плыли, как цветные облака. Джинсовые, ситцевые, шерстяные, хлопчатобумажные. От стола к столу и дальше в проход, в лабиринт рынка, изучая, где бы пролиться денежным дождем. Родства с ними Лаголев не чувствовал. Он вообще в последнее время не ощущал своей принадлежности к роду человеческому. Точнее, думал, что он-то как раз настоящий, последний, а вокруг инопланетяне.
Или облака.
— Килограмм помидоров, пожалуйста.
Высокая женщина с сыном лет шести в ладном джинсовом костюмчике встала у прилавка. Пистолет в руке мальчишки трещал и брызгал светом из пластмассового дула.
— Конечно.
Лаголев ожил и быстро накидал круглых, крепеньких ягод на чашу весов. Зубы плохие, но как без улыбки? Поэтому — улыбаемся.
— Сорок пять.
Он «не заметил» лишних пятьдесят граммов. Это сыграло в его пользу — женщина, подумав, попросила взвесить три огурца.
— Дядя, ты убит!
Мальчишка выстрелил в него из пистолета.
— Я не могу быть убит, — сказал ему Лаголев, — я твоей маме товар отпускаю. Она тебе потом салат сделает.
— Все равно!
Мальчишка чуть не сшиб своей тарахтелкой на пол пучок укропа.
— Он не любит огурцы, — пожаловалась женщина, оттягивая непослушное чадо от прилавка. — Говорит, твердые.
Ну и дурак, чуть не ответил Лаголев.
— Сорок пять да двадцать пять, итого семьдесят, — сказал он, заворачивая огурцы в пакет и стараясь не кривиться от бесконечного треска игрушки.
— Пожалуйста.
Женщина подала две пятидесятирублевые купюры, и Лаголев нырнул вниз за разменом. Пока копался в коробке с деньгами, выискивая сдачу, слушал, как мать отчитывает сына.
— Юра, хватит! Если будешь так себя вести, ничего больше не получишь — ни мороженого, ни компьютера!
— Мне папа разрешит! — упорствовало чадо.
— А я ему на тебя пожалуюсь.
— Вот! — Лаголев, выпрямляясь, протянул тридцать рублей.
— Спасибо.
Женщина на секунду отвлеклась от сына, складывая купюры в кошелек, и этого хватило мальчишке, чтобы лягнуть прилавок ногой. Бамм!
— Ты — злюка!
Помидорная пирамидка качнулась. Лаголев выставил руки, охраняя товар.
— Осторожнее!
— Злюка!
— Извините.
Высоко вздергивая за руку, женщина потащила сына дальше. Треск пистолетика заглох.
Лаголев, обмирая, несколько секунд нависал над прилавком, готовый в любой момент среагировать, если абрикосы или помидоры вдруг вздумают ринуться с подставок на пол, но, кажется, предосторожность была излишней. Что за люди! — закипело в него душе. Следить надо за своими отпрысками! Лаголев высверлил спину уходящей женщины. Дура! Деньги есть, чего бы по рынку не пошастать! Ладно, бог с тобой, но сына-то зачем брать? Возраст неадекватный. Понимания — ноль. А может, сама и разбаловала ребенка. Долго ли? Другие воспитанием занимаются, а не по рынкам ходят. Тут своему балбесу четырнадцатилетнему новые кроссовки не купить…
Пытаясь успокоиться, он занялся наполнением только что обмелевшего лотка с огурцами — доставал из большого желтого пластикового ящика под стойкой пупырчатые экземпляры, протирал тряпочкой, выкладывал один к одному.
Где-то за дальними столами мелькнул Кярим Ахметович или кто-то на него похожий. Белый халат. Лысина. Лаголев представил вдруг, что было бы, покатись весь товар с прилавка под ноги покупателям (не расплатиться, сука, не расплатиться!), и судорожно сглотнул.
— Абрикосы! Редис! — крикнул он тонко.
За соседними столами заулыбались.
— Ай, душевно кричишь!
— Как петух утром!
Пришлось виновато вжать голову в плечи. Рахматулла в ответ показал большой палец и засмеялся, сверкая золотыми зубами. Конечно, подумал Лаголев. Поизмываться над бывшим приверженцем науки — чего бы и нет? Ах, и все довольные!
— Укроп!
Две женщины прошли мимо, одна что-то рассказывала другой, а та таращилась на лотки бессмысленными, рыбьими глазами. В другую сторону прошла семейная пара — мешковатый серый костюм, мешковатое, в цветочек, платье, обоим по пятьдесят. Умиляться было нечему, но Лаголев с горечью подумал, что они с Наткой до таких лет, пожалуй, не доживут. Разведутся раньше. А он потом с голоду подохнет.
Или от тоски.
— Почем абрикосы?
— Что? — Он не сразу сообразил, о чем его спрашивают, а потом суетливо, перегибаясь, полез смотреть ценник. —
